Живая душа (СИ) - Дмитренко Татьяна. Страница 8

Я не стала возмущаться и спорить, ибо смысла в этом не было. Смысл действия обретут, когда я пойму на какой ступени социальной лестницы мне определили место — не раньше. Усевшись подле Мунисы, расположившейся почивать, я поднесла палец ко рту, призывая к молчанию. Понятливая компаньонка покивала, но всё же приподнялась на локте, беззвучно вопрошая «как дела».

— Всё в порядке, Муниса, наш господин был милостив ко мне и выслушал вполне благосклонно.

— Вот и хорошо, детка. Укладывайся, отдохни. Меня предупредили, что выезжаем рано, вскоре после завтрака.

Я склонилась к её уху:

— Сейчас лягу с тобой, надо поговорить. Не исключено, что нас подслушивают, поэтому говорить будем шёпотом.

Она покивала и вслух сказала:

— Ложись, детка, на тебе лица нет.

У меня теперь много чего нет… Мы разговаривали, шепча слова практически в ухо друг другу. И кое-что интересное я о себе узнала. Оказывается, меня нашёл вовсе не покойный Марис, а принёс пожилой мужчина в чёрном, подобравший несчастную девочку на дороге. Оказывается, я ползла вдоль обочины с упорством маньяка и без остановки плакала. Грязная, опухшая от слёз, покрытая поверх грязи ещё и слоем рыжей пыли — можно себе представить, как такому подарку обрадовались хозяева таверны! Но тем не менее не добили, отмыли, одели в лохмотья, дали отлежаться и приставили к делу. Собственно, это всё.

Немая, бестолковая, забитая, несчастная девочка, оказавшаяся неожиданно упорной, умной и очень злопамятной. Но сутки назад оказалось, что эта замарашка ещё и может повелевать железом. Оказывается, есть тут такие маги, именуемые повелителями чего-либо, скажем, воздуха. Наличествуют ещё и огненные маги, повелители огня. И повелители воды есть, но этих мало. И совсем редко бывают повелители металла. И сами маги, как правило, люди подневольные, ибо всем правят и володеют исконные владетели — сыновья и дочери таких же владетелей, вот так! И кстати, повелители камней тоже есть, это всегда мужчины. Существуют маги разума, способные распознать и ложь во всех её проявлениях, и много чего ещё они умеют, наш-то хозяин как раз из таких.

Таким образом, я, как и все меня окружающие персонажи, лицо подневольное, и господин Наварг в полном праве меня наказать, убить и ему ничего за это не будет. Здесь никто и не слышал о правах женщин, зато они могут владеть личным имуществом, а также имеют возможность развестись с мужем, если он бесплоден и вообще не способен выполнять супружеский долг. Словом, безраздельной власти мужчины не имеют и слава богу.

И на закуску, почти засыпая, я поняла отчего меня так испужались оба персонажа — дохлый и ныне здравствующий охранник. Серая и невзрачная девочка ни с того ни с сего обзавелась татуировкой на лице, присущей только магам металла — разноцветная змея, изображённая в броске на зрителя. Получается, что тату проявляется в момент сильнейших эмоций?

Многое мне непонятно, но время для разбора задач, не имеющих решений, ещё будет, а пока я пожелала Мунисе спокойной ночи и впервые за месяц уснула в тепле и покое.

… Я проснулась рано, небольшое окно, распахнутое наружу, являло тьму, уже начавшую потихоньку сереть. Рядом спала Муниса и лицо её, белеющее в темноте, казалось смутным пятном. Я замерла на краю ложа, рассматривая частый переплёт окна, ощупью оделась и выскользнула в коридор. Нужный чулан нашёлся сразу справа от двери — привилегия «господского» этажа, вот спасибо вам большое, что далеко бежать не нужно.

Спать не хочется, поэтому тихонько спускаюсь по лестнице на первый этаж, не навернуться бы со ступеней, выглаженных множеством ног. Главное, ничего не задеть в темноте, тут кругом столы, лавки, деревянные стулья… О, и свет в конце туннеля! Кухня там, что же ещё? Точно, как в старой таверне господина Йарина — хлеб ставят в печь в середине ночи, а вынимают рано утром, чтобы успел остыть под полотняными накидками. Запах стоит умопомрачительный!

Осторожно заглядываю в освещённый проём двери, так и есть, хлебы вынуты из форм, накрыты, а кухонные тётки вытянулись на жёстких лавках, отдыхают. Ещё бы не отдыхать, покрутись-ка полночи у горячей плиты, да поворочай чаны с тестом, да вымеси каждый хлебушек. У господина Йарина пекари еле ноги волочили к утру и тоже уходили спать с рассветом.

Тихонько возвращаюсь в темноту коридора, кушать хочется, но беспокоить старух не буду, совесть тоже надо иметь. Прокралась к выходной двери, эх ты… заложена на засов, понятно. Не выйти. Ладно, топаем назад, глаза уже привыкли к темноте, медленно шагаю по лестнице вверх, четырнадцать ступеней скрипят на разные голоса.

Я плетусь по коридору к своей двери и неожиданно упираюсь в лбом в стену. Тьфу ты, холера! Прошла весь коридор насквозь… И где тут моя дверь? Вот же чёрт — не помню! Если лицом к лестнице, то она слева, но какая именно? До рассвета ещё часа два, не меньше, придётся сидеть на ступенях лестницы, дожидаясь пока господа путешествующие не проснутся… А что делать, если мозгов не хватило запомнить, где именно поселили немолодую тётку с девчонкой.

Я сидела на первой ступеньке в самом низу, слушая ночь…

… Скрипнула дверь наверху, нетвёрдые шаги удалились вглубь второго этажа, где-то там есть ещё один коридорчик, ведущий неведомо куда.

… Шевельнулась занавеска на ближнем окне слева. Потянуло по ногам сквознячком, холодновато становится, осень потихоньку вымораживает каждое утро. В таверне господина Йарина я бы уже тряслась от холода под дырявым плащом в тщетных попытках согреться. Бывало такое. Даже украденные с чужого воза толстые мешки не спасали от пронзительных сквозняков.

… Лениво забрехала вдалеке собака, ей так же лениво откликнулись ещё две псины, потом ещё… и смолкли.

… Противно заскрипела жестяная вывеска над крыльцом постоялого двора, ветром её качнуло, что ли?

… Слева в дальнем углу чем-то зашуршали мыши.

… Под осторожными шагами поскрипывает пол, шаги приближаются, я ныряю под лестницу, стараясь ступать неслышно. Тяжёлые мужские шаги, кто-то спускается на первый этаж. Этот «кто-то» не прячется, не крадётся, он просто старается не наступать на скрипучие половицы. Значит, свой, из семьи хозяина или работник. Точно, шаги удаляются по направлению к кухне. Невнятный говор, мужской баритон звучит добродушно, пойти хлеба попросить, что ли?

Мужик стоит в проёме двери, загораживая громоздкой фигурой кухонный отнорок. А если его тихонько подёргать за рукав? Мужик шарахается в сторону с невнятным ругательством, и я предстаю перед пекарями в полной красе… Пекари тоже шарахаются, их трое — две старухи и старик…

— Что вам угодно, госпожа?

— А можно мне кусочек хлеба?

Самая старая из женщин окидывает меня жалостливым взглядом, и я знаю, о чём она думает — не кормят девочку совсем, святые покровители, господа вечности, помогите! Это ж как над дитём издеваться надобно, чтобы оно насквозь светилось и хлеба среди ночи просило?

Старуха покачала головой, поманила меня поближе к столу, выставила на выскобленную столешницу кружку молока и щедрой рукой отрезала ломоть ржаного хлеба.

Вторая только хмыкнула, покосилась и вышла вон в сопровождении третьего пекаря, а мужик, ожидаемо оказавшийся истопником, присел рядом со мной:

— Жена, может нальёшь госпоже и похлёбки?

— Не надо, спасибо, мне хватит. И я не госпожа. Меня Экрима зовут.

— Да какое там хватит, деточка? Кто ж тебя голодом морил? Одни кости, да кожа поверх костей, святые покровители!

Старуха присела на краешек скамьи, она и её муж молча смотрят как я уплетаю горбушку умопомрачительной вкусноты! Я смакую каждый кусочек, наслаждаясь знакомым запахом свежего хлеба и заедаю его собственными слезами. Очень некстати сработала ассоциативная память… было ведь время, когда мы с внуком оставались одни, отправив его продвинутых родителей в отпуск. Я и Ванька уезжали в деревню к моей подруге и, бывало, завтракали свежайшей бородинской черняшкой и молоком от коровы бабы Шуры, а вовсе не полезной кашей «Пять злаков».