Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя. Страница 58

Она медленно садится на пол, закрывает лицо ладонями. Не плачет, лишь судорожно вздыхает — вижу, как нервно поднимаются и опадают ее плечи, как она мотает головой, словно отказывается подписать кровавую сделку с дьяволом.

Хотел ли я, чтобы Ева поняла? Конечно. Надеялся ли, что поймет и примет? Нет. У каждого поступка есть цена, а за грязные дела судьба дерет втридорога. Не важно, поступил ли правильно или жестоко, имел ли я право раздавить мразь или просто возомнил себя вершителем судеб. Важно, что я «наступил на бабочку»[1], бросил камень в воду и теперь смотрю, как круги вернулись ко мне беспощадным цунами.

— Мы можем поговорить об этом позже? — слышу ее подавленный шепот сквозь пальцы.

Ох…

Сердце стучит так громко, что кажется — она не может не слышать. И то, как обреченно моя Осень отнимает ладони от лица, смотрит на меня все еще сухими глазами, подсказывает, что не так уж мы в сущности далеко друг от друга. Просто протянуть руку — и мы уже не два необитаемых острова в Неизвестности, а Осень и Ветер. Снова. Но даже перспектива сунуть пальцы в дробилку не пугает так сильно, как то, что я собираюсь сделать.

Подхожу к Еве, глядя на нее снизу-вверх. Она такая хрупкая, как яблочный цвет на ладони. И такая же беспомощная. Кажется, чего уж проще: опуститься рядом, обнять, дать то, в чем она так нуждается. Но это совсем не то, что ей нужно, даже если все мое существо противится вынужденной жестокости. Моя Осень только что рухнула с безымянной высоты, и ей даже больнее, чем мне, потому что у меня хотя бы был выбор.

Протягиваю ладонь, пытаясь улыбнуться если не губами, то хотя бы своей потрепанной душой.

— Давай, Садирова, поднимайся.

Она — чужая жена, и наше будущее только что ускользнуло сквозь пальцы, но для меня Ева всегда будет моей женщиной.

«Прошу, Осень, не отталкивай меня сейчас…»

Я тысячу раз клялся себе никогда больше не привязываться ни к одной женщине настолько сильно. Я, как Дэйви Джонс[2], вскрыл грудную клетку, вынул оттуда сердце и спрятал его ото всех. А теперь чувствую себя полным кретином, потому что вот же оно — мое сердце, в слабых ладонях Евы. Все изрубленное, в заплатках, приколотых степлером, кровоточит и едва бьется.

«Не бросай его, Осень, даже если тяжело нести…»

Она вкладывает пальцы в ладонь и поднимается. Секунду мы смотрим друг на друга, а потом Ева падает мне в объятия и плачет. Громко, хоть изо всех сил пытается сдерживаться и обреченно скребет ногтями по рубашке. Лучше бы ударила, лучше бы кричала, чем вот так.

Беру ее на руки и сажусь на диван, баюкая, словно маленькую девочку.

Что бы не принес нам рассвет, сегодня мы вместе: пришпиленные друг к другу душами, разбитые и заново собранные по кусочкам, но … настоящие.

[1] Отсылка к фильму «И грянул гром», в котором один из путешественников во времени случайно наступает ногой на мотылька (в эпоху динозавров) и, тем самым, круто изменяет ход развития цивилизации. От автора: кстати, отличный научно-фантастический фильм, рекомендую к просмотру ^^

[2] Дэ́йви Джонс — вымышленный персонаж, появляющийся в серии фильмов «Пираты Карибского моря»

Глава тридцать девятая: Осень

В доме Карины пахнет пряной острой выпечкой.

Пока Хабиби деловито разбирает целую гору бабушкиных подарков, мы сидим на диване в гостиной и пьем кофе с сырными лепешками. Они еще почти горячие и я, отрывая маленькие кусочки, дую на кончики пальцев.

Мы с Хабиби приехали полчаса назад, но Карина едва ли сказала мне больше десятка слов. Да и не о чем нам говорить. Достаточно и того, что она больше не пытается указать на мое место и не говорит о будущем, которое нужно ее сыну и в котором, само собой, нет меня.

Прошла неделя с того нашего разговора. Неделя, которую я едва ли помню. Нарочно загрузила себя работой, практически каждую свободную минуту проводя то в клубе, то в кафе. Тематическая вечеринка назначена на завтра, и я планирую провести в «Меланхолии» остаток дня и все завтрашние сутки.

Хотя, кого я обманываю? Дело совсем не в важности: это далеко не первое подобное мероприятие на моей памяти и вся моя команда давно научилась действовать слажено и четко выполнять свои функции. По-другому никак: либо человек делает свое дело правильно и четко, либо выпадает из обоймы, подводит всех под удар — и, в итоге, лишается работы.

Я целиком могу положиться на всех своих ребят, но тогда мне придется остаться один на один с мыслями, которые я гоню от себя. Каждый вечер обещаю себя перестать бегать от Наиля и, наконец, поговорить, но каждое мое утро начинается с небезызвестной фразы Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра».

А Наиль… Он тоже весь в работе, снова возвращается за полночь и подолгу сидит рядом с кроваткой Хабиби. Встает к дочери, когда она просыпается, а на днях застала их обоих в третьем часу ночи: Хаби, в детском стульчике, громыхающую ложкой по столешнице с настойчивостью голодного первобытного человечка, и Ветра, готовящего детскую кашу. Он что-то мырлыкал ей на своем языке, который я еще только учусь понимать, а наш Сквознячок что-то пищала в ответ.

Он только недавно появился в жизни дочери, но они связаны накрепко.

— Что стряслось там у вас? — ставя чашку на блюдце, спрашивает Карина.

Я даже не пытаюсь сделать вид, что ей показалось. У Садировых, похоже, это семейное- раз глянуть в глаза и прочесть душу, словно открытую книгу.

— Просто жизнь? — предполагаю я, надеясь, что она правильно поймет мое нежелание конкретизировать. Что мне сказать? Что из-за меня ее единственный сын сделал то, что сделал?

— Просто жизнь с моим Наилем, — дополняет она, кивая.

Мы обмениваемся многозначительными взглядами, понимая друг друга без слов.

— У его отца был скверный характер. Я всегда знала, что жить с Тимуром будет непросто, но я же мусульманка: меня с детства учили, что удел женщины — быть за мужем, скрашивать его досуг и разводить печаль руками. — Карина улыбается, когда Хабиби достает новый лабиринт и тут же принимается таскать деревянные бусины по хитросплетениям разноцветных проволок. — Я потеряла нашего первого ребенка. Аллаху было угодно взять моего первенца. Тимур был очень зол: выставил меня за дверь и сказал, что возьмет себе вторую жену. А я что? Так и осталась сидеть на пороге. Утром этот несносный мужчина вышел ко мне и, как ни в чем ни было, спросил, зачем я изображаю незамужнюю сироту. «Ступай в дом, женщина, твое место около мужа»!

Она вскидывает руку, подражая интонации человека, которого похоронила два года назад. Мы потихоньку смеемся.

— Через год на свет появился Али, а еще через два — Наиль, — продолжает Карина. Она все еще улыбается, но ее взгляд постепенно гаснет, наполняя глаза невыплаканными слезами. — Мой маленький Наиль, который чуть нее удавился в пуповине, а потом чуть не умер от воспаления легких в полтора года. Когда он упал с качели и врачи не хотели давать никаких прогнозов, я … просто спрятала свою любовь. Потому что струсила.

Карина растирает ладони, словно ей холодно, хоть в доме так тепло, что я даже сняла с Хабиби кофту.

— Тяжело любить слабого ребенка, Ева. Это все равно что ловить акулу насаженным на крюк собственным сердцем: знаешь, что рано или поздно она его сожрет, но поделать ничего не можешь. Но еще тяжелее на самом деле не любить. Гораздо тяжелее, чем убедить остальных. Мой Наиль всегда был лучшим, что послал мне Аллах. С душой, огромной как небо. Там на всех хватило бы любви. Но… — Карина вздыхает, собирается с силами для следующего рывка. — Такой он бы не выжил. Не стал бы сильнее, потому что любовь делает нас слабыми и слепыми. А слабость — совсем не то, что нужно парализованному ребенку.

Я притихаю, обескураженная ее откровением.

— Наверное, это тяжело понять, — говорит Карина, продолжая поглядывать в сторону Хабиби. Дочь уже сообразила, что к чему и вовсю таскает бусины туда-сюда, хоть все еще не оставляет попыток снять парочку и попробовать «на зуб». — Тяжело принять, что и отсутствие любви может сделать сильнее.