Малышка (СИ) - Субботина Айя. Страница 38

Но, увы, чудес не бывает. После того, как он нахваливает мой талант, наступает то самое пресловутое «но», без которого не обходиться ни одна подобная ситуация. Я не то, чтобы вслушиваюсь, просто ловлю обрывки фраз: «немного подучиться», «дать таланту необходимую почву» и все в таком духе. Честно говоря, была уверена, что никто не станет расшаркиваться, ведь я просто девчонка без имени и даже без соответствующего образования, и весь мой актерский опыт не выходил за пределы старенького актового зала и обширного применения в личной жизни.

— Не расстраивайся, — пытается успокоить меня мамочка, когда я выхожу за дверь.

Зачем-то протягивает бумажную салфетку, и я на автомате ее принимаю. Комкаю в кулаке, представляя лицо Ольги и мне становится чуточку легче.

— Я не расстроена, мамочка.

— Не расстроена, а глаза красные, — сетует она. И тут же переключается: — Я думаю, мы можем задержаться здесь еще на какое-то время. Виктор не будет против. Тебе нужно развеяться.

Как будто я не понимаю, куда она клонит. Даже хочется взять мамочку за плечи, встряхнуть и сказать: очнись, твоя дочь уже выросла, и в состоянии сама принимать решения, а заодно принимать и то, что они могут быть тебе не по душе.

— Я погуляю, хорошо? — говорю я, когда она пытается подтолкнуть меня в сторону автомобиля. И останавливаю, видя, что мамочка собирается увязаться следом. — Мне нужно побыть одной. Правда.

— И наделать глупостей. — Она даже не пытается скрыть недоверие.

— В любом случае, это будут мои глупости.

— Ени, ты слишком…

Это ее «слишком» становится последней каплей в чашу моего терпения. Да сколько же можно решать за меня?!

Я резко сбрасываю ее руки со своих плеч, отступаю так, чтобы мамочка больше не смогла до меня дотронуться. Уверена, еще хотя бы одна попытка телесного контакта — и я просто взвою от бешенства. Мне не нужно ничье участие и навязчивая забота, мне не нужны слова в духе «я все равно знаю лучше, ведь я старше».

— Опыт, мамочка, это не формула, которой можно рассчитать возможную степень чужих ошибок, — говорю почти зло, хоть честно стараюсь держать себя в руках. — Если бы ты сдавалась так же просто, как пытаешься убедить сдаться меня, то никогда бы не стала той, кем есть сейчас. Я люблю тебя, правда, но хватит уже думать, что тебе виднее. Тебе не может быть виднее хотя бы потому, что я — это не ты, и Рэм — не один из твоих мужчин. У нас своя жизнь и своя история. Каким бы ни было мое решение, ты можешь его принять или не принять. И дальше этого ты не пойдешь. Даже если мне захочется наступать на одни и те же грабли снова и снова, лупить по одной и той же шишке — это мое решение. Просто… отпусти уже меня.

Боль на лице мамочки такая невыносимая, что на миг меня одолевает слабость и хочется отмотать назад все свои злые слова, броситься ей на шею и попросить просто молчать. Но пытаться переиначить сказанное — все равно, что ловить бабочек сачком без сетки.

Мамочка просто кивает, поворачивается и исчезает в салоне автомобиля. Я провожаю его взглядом, пока он не сливается с потоком машин.

Черт, мне нужно кофе. Много, много кофе. И сладости. Не могу думать без дозы «гормонов счастья».

Глава двадцать девятая: Рэм

Я смотрю на телефон в своей руке и мысленно прокручивая в голове слова отца.

Что за долбаный за нахуй? Почему нельзя было сказать это все в глаза? Почему по телефону? Потому что Ени была здесь и рядом мы могли бы…

Единственная причина, по которой я не разбиваю телефон вдребезги — я не хочу потерять связь со своей Бон-Бон. Прошло уже больше трех часов, но от нее ни слуху, ни духу. И после звонка отца я начинаю догадываться почему. Хитро, ничего не скажешь. Не сомневаюсь, что эту комбинацию придумала ее мать: развести нас по углам и огорошить «чудесным известием» о моем возможном отцовстве. Конечно, рядом друг с другом у нас было больше шансов не вестись на откровенную ересь. Теперь же мне остается только догадываться, что за чушь ей успели скормить и каким соусом сдобрили это дерьмо.

Практически ни на что не рассчитывая, набираю Бон-Бон. Естественно, она не берет трубку и нет смысла наяривать снова и снова. Это же моя упрямая девчонка — ответить только тогда, когда посчитает нужным. Возможно, наши отношения развиваются слишком быстро, но кое-что я все-таки усвоил: Ени не из тех женщин, которые не берут трубку в надежде на то, что мужчина будет проявлять свою любовь навязчивыми звонками. Максимум, чего добьюсь, так это выключенного телефона и глухого игнора.

Я, блядь, слишком молод, чтобы быть отцом. А если уж на то пошло, я точно не готов становиться отцом ребенка Ольги. Она принимала противозачаточные, потому что еще на заре наших отношений мы решили, что если у нас и будут дети, то после того, как мы оба созреем для этого решения. И совершено точно, это не будет незапланированная беременность. Почему у меня такое чувство, что меня нагнули и наебали?

Падаю на диван, откидываю голову на спинку и пытаюсь сосредоточиться.

Как бы там ни было, тесту на отцовство быть — я, мать его, не намерен верить на слово в таких вещах. Если эта тварь врет, то я лично позабочусь о том, чтобы это ребенок стал последним, которого она родит, потому что такие суки не должны размножаться. А если не врет?

Хрень собачья!

Хочется крушить все, что попадет в поле моего зрения. Хорошо, что в баре есть коньяк: наливаю полный стакан, и сразу же наполовину опустошаю. Крепкий алкоголь обжигает горло, бултыхается в желудок огненной кляксой. Морщусь, достаю сигарету, закуриваю и вдруг ловлю себя на том, что мечусь по комнате, словно зверь в клетке.

Не представляю, что буду делать, если ребенок все-таки мой. Это будет просто жопа. Ну какой из меня отец?

Стук в дверь раздается, когда за окнами уже темно. Я даже не спешу открывать, практически уверенный, что увижу там отца или мачеху: даже странно, что никто из них не заявился раньше, чтобы прочесть мораль об ответственности добить пресловутым «ты мужчина и должен отвечать за свои поступки». Я, блядь, и отвечаю! Я всегда предохраняюсь и слежу за тем, чтобы предохранялась моя партнерша. И чем больше думаю о случившемся, тем крепче становится мысль, что Ольга сама перестала принимать таблетки, а, значит, это был ее осознанный выбор. То есть одна сучка решила повесить на меня ребенка, а я должен «отвечать за последствия своих поступков»? Какая-то херовая логика. Потому что я не из тех, кого мысль о ребенке автоматически приводит к мыслям о светлом будущем, которое я должен для него построить и о личной жизни, которую, как предполагается, должен ковровой дорожкой выстелить к его ногам. Мысль об отцовстве в равной степени отвращает и пугает до усрачки. Не принц я, и не долбаный рыцарь, что уж там. Я просто дерьмо. Честное с самим собой дерьмо.

Но все манятся, когда я вижу, кто стоит на пороге.

— Бон-Бон…

Даже хочется протянуть руку, чтобы проверить, не брежу ли после двух стаканов. Обычно мне нужно куда больше, чтобы надраться, и сейчас я трезв, как стекло, но разве Ени не должна шарахаться от меня, как черт от ладана?

— Нам нужно поговорить, доберман.

Конечно, нам нужно поговорить.

Отступаю, следя за тем Ени проходит в номер и, поднимая взгляд к потолку, словно к небесам, мысленно благодарю бога, что он вложил в эту хорошенькую голову столько чудесных мозгов. Понятия не имею, во что выльется наш разговор, но одно то, что она пришла сама и не врезала мне чем-нибудь тяжелым, внушает оптимизм.

Ени останавливается посреди комнаты, неодобрительно смотрит на стакан и початую бутылку коньяка, на полную пепельницу окурков. Пожимаю плечами: как мог — так и успокаивался. Лучше, чем превратить номер в хлам.

После минутного колебания, Бон-Бон берет на треть наполненный стакан, смотрит в янтарную жидкость, словно в зеркало откровения, а потом залпом выпивает до дна. Кривится, кашляет и очень неумело пытается скрыть выступившие слезы. Я правда пытаюсь сдерживаться, но ее лицо в этот момент такое милое, что смех непроизвольно вырывается наружу.