Малышка (СИ) - Субботина Айя. Страница 46

— Через восемь часов, малышка, я тебя раздену и спрячу одежду под самым тяжелым камнем, — обещает Рэмс соблазнительно-обещающей улыбкой. — Будешь ходить в юбке из банановых листьев и в лифчике из кокосовой скорлупы.

— Какая банальщина, — морщу я нос, и Рэм, вырываясь из плена ремня безопасности, тянется, чтобы жадно наброситься на мои губы.

Скорее бы на этот остров, потому что, честно говоря, мысль о языке мужа у меня между ногами не то, что сводит с ума — она просто превращает мои мысли в заварной клубничный крем.

Нам ехать почти сорок минут, но пробок не так много и в перерывах, пока мы ждем своей очереди в потоке машин, мы, словно озабоченные подростки, целуемся. Если бы для шкалы поцелуем возможно было придумать шкалу пошлости, то наши сплетенные языки побили бы отметку в десять балов. Я уже молчу о том, что рука Рэма у меня между ногами делает все, чтобы его предложение начать прелюдию над облаками, больше не казалось мне чем-то достойным разве что порнофильма. Сейчас я взведена и готова опробовать все прелести частных рейсов.

Я сворачиваю на перекрестке — и в ушах начинает звенеть. Громко, оглушительно, будто кто-то свистнул в свисток. Машинально трясу головой, чтобы сбросить наваждение, только на секунду прикрываю глаза, а когда открываю, то слепну от яркого света фар, бьющих прямо в лицо.

Что происходит?!

Краешком сознания все еще пытаюсь осмыслить происходящее, каким-то чудом соображая — в нас летит машина. Что-то огромное и черное. Пытаюсь увести машину в сторону, но не могу. Словно в замедленной перемотке вижу руки Рэма на руле, которые мешают мне повернуть вправо. Мешают сделать то, что должно спасти ему жизнь.

Потому что он подставляет под удар левую часть. Он подставляет под удар себя.

Глава тридцать пятая: Ени

Я прихожу в себя с обжигающей болью в самом центре грудной клетки. Пытаюсь дышать — и не могу, не получается даже сделать скупых полглотка. Кричу, задыхаясь, царапаю горло. Паника колотит по всем нервам, словно отбойный молоток.

Рядом раздаются крики, визг, чьи-то руки хватают меня за плечи.

— Больно… — стону я, запоздало соображая, что белесое бесформенное пятно передо мной — не потерянное зрение, а всего лишь спущенная подушка безопасности. Та, что спасла моб голову от удара.

— Потерпи, милая, сейчас, — говорит совершенно незнакомый женский голос.

Я даже голову повернуть не могу, так это больно.

— Второй? Глянь с той стороны? — доносится короткая фраза на этот раз уже мужского голоса.

— Там всмятку, не жилец.

Что?

Я забываю о том, что у меня, кажется, все тело превратилось в один большой синяк, и что наверняка сломана пара ребер, и каждое движение разрывает изнутри, как будто там работает адский механизм, чья цель — проверить на прочность мои мышцы и кожу.

— Рэм… Рэм…

Его голова откинута набок, и смотрит прямо на меня. Висок залит кровью, глаза, закрыты и алые капельки лениво стекают с ресниц на белоснежную рубашку. Он выглядит почти умиротворенным, как будто просто уснул, а мальчишка-мойщик плеснул в открытое окно томатным соком. Я хочу верить, что так и было, что вот сейчас мой муж откроет глаза, выругается и скажет, что придется срочно ловить такси, если мы не хотим опоздать на наш медовый месяц.

Но Рэм не открывает глаза, как бы громко я ни звала.

И множество осколков стекла торчат из его тела, словно смертельное украшение.

Я кричу — и снова проваливаюсь в пустоту.

Реальность медленно, почти болезненно медленно вторгается в мою черную пустоту. Там холодно и липко, но там нет реальности, там время остановилось за минуту до удара, там Рэм сидит на соседнем сиденье, рассматривает только что снятый с шеи галстук и начинает вслух размышлять о том, что эту удавку лучше использовать, например, для связывания рук его молодой жене. Улыбка на губах моего Цербера такая удивительная, что я протягиваю руку, пытаясь провести кончиками пальцев по его губам, но образ тут же пенится — и превращается в облачко тумана.

И так раз за разом, снова и снова. Пытка, но это было все равно лучше, чем действительность, в которой последним, что я видела, было окровавленное лицо моего мужа. Лучше здесь, а темноте и тишине гоняться за призраком, чем возвращаться туда, где Рэма уже могло не быть.

— Ени… Солнышко, пожалуйста, я знаю, что ты меня слышишь.

Голос мамочки такой тихий и блеклый, что я не могу сдержать слезы. Просто моргаю, чувствуя, как влага стекает по вискам и мочит волосы.

— Солнышко, как ты?

Кровать под ней прогибается, руки тянутся ко мне, но я отшатываюсь. Так резко и быстро, что затылок пронзает яркая вспышка боли. Голова кружится, во рту терпко от тошноты. Я залепляю рот ладонями, морщусь, когда катетер выскальзывает из вены.

— Мне нужно…

Я залепляю рот ладонями, спускаю босые ноги на пол и, шатаясь, бреду к двери. Мамочка догоняет меня у порога, пытается обнять, но я снова шарахаюсь в сторону. Не хочу, не могу даже думать о том, чтобы кто-то меня касался. Кажется, достаточно одного тычка пальцем, чтобы я лопнула и разлетелась на ошметки, как воздушный шарик.

— Я проведу, — плохо скрывая слезы, бормочет мамочка.

В частной клинике даже туалеты похожи на оду богатству: тут тебе и белый кафель, и зеркала в дорогих рамах, и удобства, как в пятизвездочном люксе, и отдельные кабинки, в одной из которых я заперлась.

Даже не знаю, сколько времени меня рвало. Бесконечность, минимум.

Рэм…

Я плохо помнила, как меня под руки вытащили из машины, уложили на покрывало. Как потом приехала полиция, «неотложка», как распиливали дверь и каркас машины со стороны моего мужа, потому что иначе его было просто не вытащить. Помнила, как его вытащили на носилки, и как я, перевернувшись на колени, поползла к нему. Помню, как седая женщина-реаниматолог громко кричала: «Остановка сердца!» Помню, как кричала: «Возьмите мое! Возьмите моей сердце, без него оно мне не нужно…»

— Ени, не молчи, пожалуйста, — плачет с той стороны двери кабинки мамочка. — Я волнуюсь.

Она что, правда думает, что я решу покончить с собой, утопившись в унитазе?

— Это из-за меня, — говорю одними губами, чувствуя всю горечь этих слов. — У меня… — Сглатываю, но во рту сухо, и по горлу словно скребут стальной щеткой. — У меня закружилась голова, мамочка. Я потеряла управление, наверное, машину вынесло…

— Ени, на встречную вылетел грузовик, ты не причем!

— Я убила его, мамочка.

— Ени, Рэм пока не пришел в себя, но он жив. Пожалуйста, умоляю, не делай глупостей!

Он жив?

Я поднимаюсь с колен, но меня так сильно штормит, что я снова падаю. Голова опускается на ободок унитаза и в глазах темнеет.

В реальность я выныриваю уже когда за окнами темно. Лежу в кровати с капельницей, теперь уже в другой руке, рядом сидит мамочка и держит мою ладонь в руках, и что-то шепчет, уткнувшись губами в костяшки пальцев.

— Он правда жив? — не верю я. Если она сказала это только, чтобы уберечь меня от необдуманных поступков, я просто умру, истеку кровью, как и моя заново обретенная надежда.

— Ени! — Мамочка смотрит на меня огромными, красными от слез глазами.

— Мой муж, мама… — Я снова плачу. Нет, я кричу: — Мама, мой муж жив?!

— Да-да, час назад очнулся. Все хорошо!

— Я хочу к нему.

— Тебе нужно лежать, у тебя…

— С тобой или без тебя, хоть ползком, но я хочу его увидеть.

Она помогает мне встать и, подставив плечо, ведет по коридору. Кажется, никогда и никуда в жизни я не ходила так медленно. Хочется попросить у боженьки крылья, чтобы долететь до своего мужа, обнять его и, наконец, разрешить себе поверить, что все это правда, а не созданная моим мозгом параллельная реальность.

Рэм лежит в огромной палате, обставленный какими-то приборами, и трубка торчит из его рта. Но он правда там, а ведь мертвых людей не кладут под аппараты искусственного дыхания?