Серебряные трубы (Рассказы) - Грусланов Владимир Николаевич. Страница 15

— Просим завтра поутру к нам на праздник — казаки джигитовать будут, покажут, как владеют конем, шашкой, как пикой управляются.

— Конем да шашкой? — весело поглядел на него Суворов. — Молодцы! Герои! Приду! Как не прийти! Конем и шашкой родину крепите. Погляжу, как владеете.

Рано утром в степи за станицей, сейчас же за окружавшим ее со всех сторон валом, собрались казаки.

Суворов с двумя офицерами и вестовыми подъехал к шумевшим станичникам. Шум мгновенно умолк. Толпа раздалась в стороны и охватила генерала и его спутников полукругом. Направо от Суворова сгрудились казаки, молодые и старые, в мундирах, в чекменях, в черкесках, бурках и барашковых шапках — папахах.

Казачата, лет по десяти-двенадцати, тоже в черкесках, с небольшими настоящими кинжалами на поясах, в белых и черных папахах, опущенных на самые брови, шныряли между взрослыми, выпрашивая у них лошадей, — прокатиться разок.

Совсем махонький, белобрысый казачонок, получив коня, подбросил вверх свою папаху, поймал ее, ударил о сапожок и вскочил с земли на спину коня. Свистнув, он понесся в степь. Следом за ним, сжимая ногами бока лошадей, скакало еще с десяток казачат, догоняя своего товарища. Все они, на быстром беге коней, бросали далеко вперед папахи и, доскакав, поднимали их с земли и снова бросали и летели за ними с гиканьем, воплями, хохотом и криком: «Давай, давай!»

А по левую от Суворова руку сгрудились в тесную разноцветную стайку казачки. Они горделиво глядели то на свое, бесстрашно мчавшееся по степи потомство, то на генерала.

Суворов улыбался. Его глаза горели веселыми огнями.

— Ай, хорошо! Ай, лихо! Защитниками отечества растут! — тихо, словно самому себе, говорил он.

Казачата скрылись за изгибом вала. Крики и шум стихли. Старые воины, окруженные молодыми казаками, показывали шашки, кинжалы, ружья и пистолеты, захваченные ими в сражениях. Они вспоминали, как дрались на жизнь и смерть с врагами родной земли. Разглядывая оружие, старики одобрительно покачивали головами, молодые восторженно глядели на хозяев замечательного оружия.

Но вдруг казаки заволновались, зароптали. Расталкивая и старых и малых, через толпу пробирался Кайдаш. На нем были все те же необычайной ширины синие шаровары, белая холщовая рубаха и мохнатая черная папаха, сдвинутая на затылок так, что никто не мог понять, как она держится на этой забубенной голове.

Кайдаш шумел:

— Гляньте сюда, станичники, на пистолет! Наш, тульской работы! Равного ему на свете нет. Головой ручаюсь.

Кайдаш показывал лежавший в его руке большой черный пистолет и еще громче, чем за минуту до этого, начинал снова расхваливать его.

— Совсем простой, глядите… Без серебра, без золота, без камней-самосветов, как турецкие да персидские… А бьет? Без промаха бьет! Накажи бог! Я с ним против турков ходил. Под Гирсовом с Александром Васильевичем вместе воевал. Под Козлуджей, на Дунае-реке сражался с нехристями. Двадцать годов мне служит!

И Кайдаш, поворачиваясь направо и налево, все показывал и показывал свой знаменитый пистолет.

В это время заиграла труба, забил бубен.

— Начали! Начали! Пошли! — загудели люди.

Мимо них неслись лавой, в линию, двенадцать казаков с дротиками наперевес. Вот они рассыпались по степи, а за ними скакала живая пирамида на трех вороных конях.

Вверху на плечах дюжего казака с развевающимся на ветру смоляно-черным чубом стоял лет шести казачонок в белой черкеске и папахе. Он размахивал маленькой шашкой и что-то пронзительно кричал.

Бил бубен, трубила труба.

Казаки показывали свое искусство в джигитовке. Они рубили на скаку лозу, неожиданно валились с лошадей и повисали у них сбоку головами книзу, будто невидимая сила бросала их из седла и они вот-вот упадут мертвыми под ноги своим бешено мчавшимся коням.

Проходила секунда, другая, раздавался пронзительный свист, на спинах лошадей внезапно вырастали фигуры всадников в черкесках, и всё это с гоготом и воинственными криками неслось по кругу. В руках казаков сверкали клинки сабель, хлопали выстрелы пистолетов и ружей.

Среди этих неистово скакавших, рубивших и стрелявших людей особенно выделялся Кайдаш. Казалось, что конь и казак неотделимы друг от друга, так слились они в беге.

Конь вытягивался в струну и как бы повисал в воздухе. Казак швырял изо всей силы вверх свою шапку, стрелял в нее из пистолета и ни разу не промахнулся.

Скачка кончилась. Суворов подозвал меткого стрелка и, разглядывая пробитую пулями папаху, спрашивал, где и как он научился такой отличной стрельбе.

— «Кунаки» у меня тут, всё хотят подстрелить, а я не даюсь, отстреливаюсь, вот и научился! — отшучивался Кайдаш. — Да это что? Попасть на скаку в папаху, правда, трудновато, а вот, стоя на земле, пробить пулей из пистолета чувяк — еще труднее. Если почтете вниманием, попробую!

С этими словами он снял с ноги кожаный туфель-чувяк, размахнулся и подкинул его кверху. Выхватив из-за пояса пистолет, он, не целясь, выстрелил.

Пробитый пулей туфель упал на землю.

А ну, еще разок! — попросил Суворов, с удивлением поглядывая на стрелка.

Кайдаш довольно улыбнулся, быстро подбросил чувяк кверху, выстрелил и пробил его пулей еще раз.

— Орел! — похвалил Суворов казака.

— Лучше него у нас в станице никто не стреляет, — сказал, подъезжая ближе к Суворову, станичный атаман в красной черкеске и с лицом, посеченным ударами шашки.

— Бывало поставит на кол куриное яйцо, за двадцать шагов пальнет из своей пистоли — и нет того яйца.

— Верю, бьет Кайдаш по-казачьи, наверняка! — одобрил Суворов и, повернув к адъютанту коня, приказал:

— Распорядись, голубчик, дать богатырю пороху и свинца на сто выстрелов. Это от казны! — засмеялся он. — А от меня возьми за меткую стрельбу полтину!

…Всей станицей провожали Суворова казаки. Старики, верхом на лошадях, скакали рядом с ним. Лучшие наездники охраняли его путь.

— Не скоро расстались с ним станичники и всё звали приехать снова погостить у них, посмотреть, как живут «линейные» люди, как берегут рубежи.

Прошло много лет. Кайдаш хранил суворовскую награду и никогда не расставался с нею.

Умер старый казак. Полтина перешла к его сыну, потом к внуку и правнуку.

Вышло так, что лет семьдесят с лишним назад лесничий из терских казаков и сам добрый казак написал поэму «Война 1812 года». Он рассказал в ней, как казаки славно воевали в годы Отечественной войны с Наполеоном.

Стихи казачьего поэта дошли до терцев и кубанцев и порадовали их. Прочитав поэму, они послали автору в подарок двуствольное охотничье ружье работы знаменитого русского мастера. К прикладу ружья казаки прикрепили по старому обычаю «зерцало» с памятками — тремя серебряными монетами. Среди них находилась монета 1740 года, полученная Кайдашем от Суворова.

В письме к подарку они рассказали, что последний из потомков казачьего рода Кайдаша оставался без наследников мужчин. Он не хотел, чтобы фамильная реликвия попала в женское монисто и послал полтину в дар поэту, а тот написал еще одну поэму: «Ружье с Кавказа».

Несколько строк поэт посвятил суворовской полтине.

Простые, безыскусные стихи сохранили нам легенду о славном казаке Кайдаше.

— Вот и весь рассказ, — сказал полковник, закрывая тетрадь.

— Вы хотите знать, где находится ружье с суворовской полтиной? Оно перед вами на стене. Его сберегла моя мать, жена поэта, воспевшего удалые дела казаков.

ИЗМАИЛЬСКИЕ ПУШКИ

Рабочий день начался, как обычно.

Несколько минут ушло на утреннюю «прогулку» по безлюдным еще залам музея. Это являлось как бы зарядкой перед трудовым днем.

Тихо в эти часы в музейных залах. Идешь по ним, бросаешь рассеянный взгляд на расположенные справа и слева, казалось бы, самые обыкновенные вещи и вспоминаешь историю каждой: почему она здесь, о чем должна говорить людям, к чему призывать, что прославлять. Ведь все они, эти вещи, потеряли свое будничное назначение.