Серебряные трубы (Рассказы) - Грусланов Владимир Николаевич. Страница 22

— Ну, рапортуй!

Петро Нагорянский стал во фрунт и, стукнув каблуком, отчеканил, как когда-то делал в молодые годы, где служил, в каких делах-сражениях бывал, в каких походах участвовал, где получил раны. Сказал, как Румянцев за Ларгу и Кагул его наградил, как сам отец родной Александр Васильевич Суворов пожаловал медаль за штурм Измаила.

Фельдмаршал похвалил старика, что пришел навестить его, показал на него стоявшим подле офицерам:

— Герой! Прославил свою мать-родину. Берите пример с него, русского солдата!

— А ты, кавалер, — сказал Суворов Петру Нагорянскому, — иди домой, накажи женке, пусть готовит обед, наш, солдатский: щи да кашу. Закончу ученье, приду к тебе, жди гостей!

Отставной гренадер хорошо знал своего генерала. У того слова не расходились с делами. Мешкать было нельзя. Петро вмиг ответил — Слушаю! — стукнул чоботами каблук о каблук, повернулся кругом и зашагал к дому. Еще с улицы он закричал:

— Марфа! Скорей ходи сюда! Ты знаешь, кого я видел? Самого Суворова! Разговаривал с ним! Приказал ждать в гости, обед готовить — щи да кашу. Прибирай, старая, хату да готовь обед!

Услышав такие слова, старуха обмерла от страха.

— Знаменитый генерал и к нам в хату? Да ты никак рехнулся, Петро!

— Ты не знаешь его, старая! Толмач, говорит! Языком, словно штыком, работал, это он про меня! Вот как! Он такой!

Трудно было уговорить старуху готовить скромный обед.

— Надо делать господский, — настаивала она.

— Делай, что велят! Фельдмаршал приказал: щи да каша! Выполняй приказ! — стоял на своем гренадер.

Пришлось старухе уступить. Военный приказ, что поделаешь!

— Виданное ли дело, генералу и кашу!.. — тихонько, чтобы не слышал муж, ворчала она.

Наконец щи готовы, каша преет в чугунке. В самый раз на стол подавать.

Старик со старухой ждут гостя, принарядились, прибрались. Петро посидел-посидел, не выдержал, вышел за плетень, стал глядеть вдоль улицы: не идет ли?..

А кругом народа, соседей, словно в праздник престольный. От кого неведомо, они прознали о высоком госте, собрались подле солдатовой хаты, осадили плетни, того и гляди свалят их, судачат, ждут генерала.

Про ребят малых говорить нечего. Им больше всех надобно знать, где что делается. И вправо и влево — так и снуют. Кто посмелее — на деревья взгромоздились, высоко, высоко, под самый верх, смеются.

— Как пойдет генерал, прыгать станем, встречать, дядько Петро, дорогого гостя!

Но вот учение кончилось. В разных концах села солдаты запели песни, трубачи заиграли сбор «по коням».

Генерал, а с ним офицеры спустились с горы и через балку пошли прямиком к хате Нагорянского. Подойдя к ней, Суворов отпустил офицеров, оставив при себе одного, постарше годами.

Гренадер встретил гостей у калитки и повел в хату. Там, у стола, накрытого скатертью сурового полотна с петухами, стояла хозяйка.

Старушка улыбнулась гостям и склонилась в низком поклоне:

— Добро пожаловать к нам в хату, дорогие гостечки! — сказала она приветливо.

— Спасибо, хозяюшка, на ласковом слове! — поклонился Суворов. — Герой твой старик!..

Глаза у хозяйки засияли гордостью. Она поклонилась в другой раз.

— Прошу отведать нашего хлеба-соли!

— Отведаем, пообедаем! — шутил фельдмаршал. — Поработали сегодня изрядно, устали, в самый раз обедать! — сказал он и сел на широкую лавку за стол. Справа от себя он усадил гренадера, слева — его жену. Но та, смутившись, сейчас же встала, приговаривая:

— Нет, нет, так не положено. Щи сами на стол не придут, а каша, хотя она и смазана добрым салом, а тоже ждет — подать ее, сама не хочет идти, барыня.

И ушла к печи за щами.

— Что же, Иван Егорович, опять тебе за даму со мною за обедом сидеть! — смеялся Суворов, показывая офицеру на место по левую от себя руку.

— Здесь главный командир — хозяйка! А потому первую чарочку выпьем за ее здоровье.

Суворов чокнулся кружка о кружку с гренадером, потом с офицером и заставил-таки хозяйку налить еще в одну кружку вина и проглотить каплю-другую.

Закашлялась старушка, раскраснелась, чуть слышно промолвила:

— На доброе здоровье! — и поставила свою кружку на угол стола.

Гости съели щи быстро. Суворов отменно работал деревянной ложкой и похваливал:

— Давненько меня так хорошо не кормили.

Каша понравилась еще больше.

За столом шла мирная беседа, будто встретились два друга, не видавшиеся много лет. Сначала заговорили о походах, о баталиях с турками, потом Суворов стал расспрашивать, как живут мужики, как пашут хлеб, много ли собирают с десятины урожая, как растут ребятишки, есть ли грамоте обученные. Видно, любил он ребят.

Пожаловался, хворают сильно солдаты, не привыкли к здешним местам. Лекарей мало, лекарств того меньше. А травушки-муравушки, разные там корешочки да листочки, ой, как помогут! Собрать бы их побольше, а некому.

Так говорили часа два. Старик отважился и рассказал, как поспорил со старухой — какой обед готовить, господский ли, или щи да кашу.

Суворов смеялся.

— Ты, я вижу, умен! Знаешь, дисциплина — мать успеха! Угадал! Щи да каша, самая господская еда нашему брату, солдату.

Поблагодарив хозяев за хороший обед, он вышел из хаты. На улице его ждали мужики. Впереди стояли старики, солдаты-ветераны: кто в поношенном мундире, кто в крестьянском одеянии. У многих на груди виднелись боевые награды — за Очаков, Измаил, Прагу.

Увидев фельдмаршала, старики сняли шапки и низко поклонились. Суворов ответил на их поклон. Солдаты, будто по команде, вскрикнули:

«Здравия желаем, отец родной!» А «отец родной», не торопясь, шел, весело шутил, разговаривал со старыми солдатами, пока не перешел через мосток, а там, совсем рядом, штаб. Простился Суворов с народом и скрылся за дверью дома.

Случилось это, говорят, в субботу. На другой день с утра пораньше, до обедни, к хате Петра Нагорянского пришел солдат-гренадер. Мундир на нем, будто только от каптера, пуговицы начищены, огнем горят, бляха на ремне светит, что тебе солнце красное. Кивер у гренадера тоже на ремне, ветром не сдует. Крикнул он Петра Нагорянского:

— Выдь сюда, старичок!

Тот вышел.

— Что за вахт-парад перед окнами моей хаты? — спросил.

— А такой, брат, вахт-парад, что фельдмаршал, граф Рымникский Александр Васильевич Суворов зовет тебя с твоею женою прибыть к нему сегодня в пять часов пополудни на обед!

Петр Нагорянский хоть и не труслив был, но тут оторопел.

А вестовой, словно не замечая растерянности старика, обернулся и громко да грозно так выпалил:

— Понимаешь, кто зовет? Фельд-мар-шал! Приберись как положено.

Сказал и ушел.

— Что станем делать, старая? — спросил с опаской Петро свою жену.

— А что станем делать, старый! Наденем мундир, начистим поярче пуговки и пойдем, отобедаем, как промежду добрых соседей принято.

Герой Измаила снова надел свой старый солдатский мундир и вместе с женою вышел из дому. Соседи проводили их, будто они уезжали из Тимановки в чужие края, надолго. Но не прошло и десяти минут, как они подошли к дому, где жил Суворов. Там, у самого крыльца, стояли ординарцы и солдаты-песенники. Совсем близко от них шумели деревенские парни и девушки. Они знали, генерал любил слушать по воскресным дням, как поют солдаты. А пели они хорошо и веселые и заунывные песни. Случалось так, что генерал не выдерживал и сам подпевал.

Подошли муж с женой к крыльцу. Навстречу им вышел, весело улыбаясь и приветствуя, сам старый полководец и громко, чтобы все слышали, сказал:

— Здравствуй, кавалер Нагорянский, и ты здравствуй, солдатская жена, Марфа Сидоровна!

— Здравия желаем! — ответил молодецки Петро и застыл, словно услышал команду «Смирно». А солдатская жена, Нагорянчиха, сделала поклон и, подхваченная фельдмаршалом за руку, проплыла павой в штаб.