Пианистка (СИ) - Львова Даша "ledi_vampiressa". Страница 56

Она опять здесь, только ее не сразу можно заметить. Мы сейчас находимся в поле, полном цветов. Они так дивно пахнут, просто на удивление. А сама лестница скрывает подножие в дивном буйстве природы, а ступени ее укрыты зеленым ковром. На перилах растут одуванчики, где-то в траве попискивают сверчки. Вокруг носятся бабочки.

— Волшебно. Картафил, где мы?

— Это настоящее поле, оно существует где-то в Молдавии, — знать бы еще, где такая страна находится.

— Я уже давненько не видела таких красивых пейзажей. Последний раз нечто подобное мне доводилось наблюдать еще с мамой.

— Кстати, о ней! — оживился ангел. — Поднимись по лестнице.

— Я давно не играла, не думаю, что мой навык улучшился, — скептично щурюсь. Он что-то задумал, вот по нему буквально видно! На лице написано все!

— Давай.

Ну, мне не сложно. Хотя я готова была проглотить свой язык, остановившись на семьдесят пятой ступеньке.

— Но как? Ведь было всего двадцать семь! — я оборачиваюсь, и чуть не врезаюсь в зависшего над полом ангела.

Только сейчас заметила, какие у него шикарные крылья. Большие, пушистые. Это уже не пух, настоящие перья! Крылья, начинающиеся около лопаток, кончиками перьев уже достают до его поясницы.

— Насколько я вижу, — многозначительно изрекает Картафил, опускаясь на траву несколькими ступенями выше меня, — общение с композиторами дает тебе больше опыта, чем вполне натуральная игра на фортепьяно. Это большая редкость, Роза.

— Это патология? Ну, это же не очень страшно, да?

— Такое было только у нескольких, величайших музыкантов! Что ж, тогда твой сегодняшний гость будет очень кстати. И да, — почти исчезнув, ангел вновь улыбнулся мне, — в конце этого сна тебя ждет маленький сюрприз. Тебе понравится, обещаю.

В последний момент своего присутствия, Картафил все же успел бросить мне папку с нотными листами. Открыв ее, я с трудом не рассыпала тонкие листы бумаги. Глядя на «шапку» первого, задумчиво вчитываюсь. Где-то я уже слышала такое название.

— Мой ласковый и нежный зверь. Вальс.

— Вам знакомо это творение, юная леди?

Чуть не подпрыгнув, оборачиваюсь. Передо мной композитор. Немолодой, совершенно. Но его контуры кажутся намного более четкими, чем у остальных моих «гостей». Значит ли это, что он умер недавно? Или, быть может, все еще жив? Нет, быть того не может.

— Да, приходилось слышать. А вы… — мельком гляжу на заголовок, — его автор? Евгений Дога?

— Ох, я польщен, меня уже узнают дети на улицах, — он улыбается мне.

Такой пожилой. Но у него добрая улыбка. У многих старичков лица такие добрые и светлые. Он не исключение, хоть еще и не старик.

— Ваша музыка. Можно спросить о ней? — как же хочется попросить у него автограф. Мама когда-то достала билеты на концерт, посвященный его музыке. Мой восторг нельзя было передать словами.

— Конечно, — он пожимает плечами, срывая один из одуванчиков и дуя на него. Большая часть семян опускается мне на волосы и, конечно же, остается там. — Это так забавно. Вы сейчас похожи на маленькую фею.

А он умеет видеть прекрасное в обыденном.

— Ваша музыка. Она очаровывает. Она словно живая, не позволяет отвлечься. Вызывает какие-то эмоции, но самые настоящие! Как, как вы этого добиваетесь? — спрашиваю взахлеб. Мне слишком интересно услышать его ответ.

Но Дога не торопится. Срывая сразу несколько одуванчиков, он сдувает семена со всех разом. Я с трудом успеваю опуститься на траву, чтобы и самой не стать подобием одуванчика.

— Я просто пишу то, что чувствую. Возможно, именно это и есть причина того, что моя музыка вызывает какие-то эмоции. Пишу то, что вижу. Только не словами, я ведь не писатель, а нотами.

— Чудно получается, — улыбаюсь ему в ответ. Несколько семян все же осело на моих волосах.

— Красивое место, — внезапно изрекает композитор. — Я бы написал о нем что-то. Какой-то простой, нежный мотивчик…

Он двигает рукой в воздухе, покачивает головой, закрыв глаза. И я словно слышу ту самую мелодию, которую он представляет и изображает такими простенькими жестами. Это и вправду магия.

— Вы настоящий волшебник, господин Дога!

— Только для таких фей, как вы, юная леди, — он смеется в ответ, медленно растворяясь в воздухе. Нет, почему так быстро?! — А знаете, вам идут одуванчики!

Таких комплиментов мне еще никто не делал. Я лишь с грустью гляжу на лестницу. Попытка не пытка! Делаю один шаг вверх. Второй и третий. Невозможно. Сбегаю вниз, еще раз поднимаюсь по ступеням. Никакой ошибки.

— Девяносто, — произношу одними губами, — но как…

Неужели навык, позволяющий слышать музыку по одним мыслям автора, дает возможность так сильно развиваться в плане музыки? Я ведь просто пустила ее в свое сердце…

— Ты молодец, Розочка.

Оборачиваюсь. Я глазам своим не верю. Хотя, сейчас поверить им проблематично. Ничего не вижу, слезы не дают. Бросаюсь вниз по ступеням, падая в объятия матери.

— Мамочка! — всхлипывая, шепчу одно слово, как припадочная. — Нет, этого не может быть, как ты… Мамочка!

— Розмари, дорогая моя, — она прижимает меня к себе, а я все еще не верю в то, что это не сон. Сон во сне, что может быть безумнее! — Я так по тебе скучала!

— Мама, ты видела Пьера? — с очередным всхлипом, выдаю я.

— Да.

Внутри становится теплее. Значит, они теперь вместе. Ну, все, как и положено.

— Розмари, дорогая, у меня очень мало времени, — мама опускается передо мной на колени, сжимая мои ладони в своих. — Я должна кое-что отдать тебе. Обещай, что никогда не расстанешься с этой вещью. Обещаешь?

— Конечно! Мам, я…

— Нет времени, — она качает головой, а я, сквозь бледнеющий силуэт вижу, как ее глаза наполняются слезами.

— Мама, нет! Постой!

Пытаюсь обнять, схватить, удержать этот ускользающий от меня образ. Но тщетно. Лишь в руке теперь чувствую что-то прохладное. Стоит взглянуть.

Это кулон. Обычный кулон в форме сердца. Хм, а что за странная крышечка на нем? Я легонько подцепляю ее ногтем, и… о боги. Пространство вокруг наполняется грустной, такой тянущейся мелодией. И слова. Слова маминой колыбельной.

— Мама…

========== 4.05 ==========

Время текло незаметно. Розмари давно уже не считала – сколько дней она провела в Алжире под строгим присмотром Кейдара.

Как он и обещал, работорговец поселил девушку у себя дома. В ее распоряжении была небольшая комнатка с кроватью, небольшим комодом и зеркалом. Большее ей не было нужно. Каждый день Мохсен ходил на рынок – торговал другими своими пленницами, а их у него оказалось немало, и таскал Розу за собою. Эти походы сильно изматывали девушку, заставляя к концу торгового дня молить небеса лишь о душе и кровати. Палящее солнце, даже зимой оно здесь было очень ярким, также способствовало изнурению.

Роза даже не знакомилась с остальными «жертвами», они все очень быстро сменялись. Кто-то оставался в плену работорговца на неделю, максимум на десять дней. Куда девались те, кого не покупали до этого «крайнего срока» – Розмари не знала. Однажды она интересовалась на эту тему у Кейдара, но он уклончиво ответил что-то о том, что маленькой девочке это знать не обязательно.

Никаких побоев не было. Работорговец, на удивление, лояльно относился к Розе. Кормили ее хорошо, кровать была мягкая, и даже одежду ей купили новую и не заставляли носить черные тряпки. Однако девушке плохо спалось. Шэйран – именно так назывался этот шумный город - вел ночную жизнь. Если днем стояла жара и жители портового города предпочитали отсиживаться дома и отдыхать, то стоило спуститься сумеркам – как город оживал и начинал бурлить новыми красками жизни. В общем, заснуть под уличный шум оказалось сложнее, чем Роза думала поначалу.

А теперь, когда у Розмари было ее сокровище, ее кулон – она и вовсе забывала спать по ночам. Эта мелодия из детства напоминала Розе о матери. Вот странно, после того письма от отца – язык у Розы не поворачивался назвать Пьера Вэлиса своим отцом. С мамой же все было не так, девушка продолжала считать ее единственным своим родным человеком, не считая, конечно, Зелмана, который, как уже было сказано, стал для Розмари кем-то вроде старшего брата.