Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2 - Кинг Стивен. Страница 33

– Могу я подойти и посидеть с тобой, бабуля? – спросила девочка.

– Думаю, ты слишком тяжелая, – попыталась остановить ее женщина постарше, Оливия Уокер.

– Чепуха! – отмахнулась Абагейл. – В тот день, когда я не смогу посадить себе на колени маленькую девочку, меня вынесут ногами вперед. Перебирайся ко мне, Джина.

Ральф принес ее и усадил.

– Когда она станет слишком тяжелой, просто скажите мне. – Он пощекотал лицо Джины перышком на шляпе. Та подняла руки и засмеялась.

– Не щекочи меня, Ральф! Не смей щекотать меня!

– Не волнуйся. – Ральф убрал перышко. – Я так наелся, что долго никого щекотать не смогу. – Он снова сел.

– Что случилось с твоей ножкой, Джина? – спросила Абагейл.

– Я сломала ее, когда упала в амбаре, – ответила Джина. – Дик наложил гипс. Ральф говорит, что он спас мне жизнь. – И она послала воздушный поцелуй мужчине в очках со стальной оправой, который чуть покраснел, кашлянул и улыбнулся.

Ник, Том Каллен и Ральф наткнулись на Дика Эллиса, миновав уже пол-Канзаса. Тот шагал по обочине с рюкзаком за плечами и палкой для ходьбы в руке. В прошлой жизни Дик лечил животных. На следующий день, проезжая через маленький городок Линдсберг, они остановились на ленч и услышали слабые крики, доносившиеся из южной части города. Если бы ветер дул в другую сторону, эти крики бы до них не долетели.

– Милосердие Божье, – уверенно кивнула Эбби, поглаживая девочку по волосам.

Джина прожила одна три недели. За день или два до того, как мужчины приехали в город, она играла на сеновале амбара своего дяди, когда прогнивший пол не выдержал и девочка упала с сорокафутовой высоты на копну сена. Сено смягчило удар, но она свалилась с копны и сломала ногу. Поначалу Дик Эллис расценивал ее шансы очень пессимистично. Совмещение частей сломанной кости и наложение гипсовой повязки он провел под местным наркозом: девочка сильно похудела, ее физическое состояние оставляло желать лучшего, и он боялся, что общий наркоз может убить ребенка (пока Дик излагал самые душещипательные подробности, Джина Маккоун преспокойно играла пуговицами на платье Абагейл).

Но Джина на удивление быстро пошла на поправку. И мгновенно прониклась симпатией к Ральфу и его щеголеватой шляпе. Понизив голос, Эллис заметил, что основной причиной, подрывавшей здоровье девочки, было одиночество.

– Несомненно, – кивнула Абагейл. – Если бы вы ее не услышали, она бы угасла.

Джина зевнула. Ее большие глаза начали закрываться.

– Я ее возьму. – Оливия Уокер встала.

– Положите ее в маленькой комнатке в конце коридора, – подсказала Эбби. – Вы тоже можете там лечь, если хотите. Другая девушка… как, ты говорила, тебя зовут, дорогуша? Совсем выскочило из головы.

– Джун Бринкмейер, – ответила рыжеволосая.

– Ты можешь спать со мной, Джун, если у тебя нет других планов. Кровать недостаточно широка для двоих, и я не думаю, что тебе захотелось бы лежать рядом с таким мешком костей, даже если бы ширины хватало. Но у меня на антресолях есть матрас, который вполне тебе подойдет. Если только в нем не завелись клопы. Думаю, кто-нибудь из этих здоровяков-мужчин тебе его достанет.

– Конечно, – кивнул Ральф.

Оливия унесла спящую Джину. Кухню, на которой давно уже не собиралось столько народа, окутали сумерки. Улыбаясь, матушка Абагейл поднялась и зажгла три масляные лампы. Одну поставила на стол, вторую – на плиту «Блэквуд» (отлитая из чугуна, она теперь остывала, удовлетворенно потрескивая), а третью – на подоконник окна, которое выходило на заднее крыльцо. Свет разогнал темноту.

– Может, хорошо забытое старое и есть лучшее! – резко бросил Дик, и все посмотрели на него. Он покраснел, вновь кашлянул, но Абагейл только хохотнула. – Я хочу сказать, – продолжил он, словно оправдываясь, – что домашней еды я не ел с… наверное, с тридцатого июня. В тот день отключили электричество. Кроме того, я приготовил ее сам. А приготовленную мной еду назвать домашней можно с большой натяжкой. Моя жена… она как раз отлично готовила. Она… – Он замолчал.

Вернулась Оливия.

– Крепко спит, – сообщила она. – Девочка очень устала.

– Вы сами печете хлеб? – спросил Дик матушку Абагейл.

– Разумеется. Всегда пекла. Конечно, это не дрожжевое тесто. Дрожжей больше нет. Но есть и другие способы.

– Мне так хочется хлеба, – честно признался Дик. – Элен… моя жена… она пекла хлеб дважды в неделю. Дайте мне три ломтя хлеба и клубничный джем, а потом, думаю, я умру с радостью.

– Том Каллен устал, – подал голос Том. – У-у-у-стал. – Он зевнул, широко раскрыв рот.

– Вы можете лечь в сарае, – предложила матушка Абагейл. – Там чуток пахнет пылью, зато сухо.

Несколько секунд они прислушивались к мерному шуму дождя, который пошел часом раньше и заставил их перебраться на кухню. Одинокого человека звук этот вгонял в тоску, а компанию – радовал и сближал. Вода текла по оцинкованным желобам и падала в бочку, стоявшую у дальней стены дома. Издалека, наверное, из Айовы, доносилось рокотание грома.

– Как я понимаю, походное снаряжение у вас есть? – спросила Абагейл.

– Все, что душе угодно, – ответил Ральф. – Мы отлично устроимся. Пошли, Том. – Он встал.

– Ральф, – обратилась к нему Абагейл, – если не возражаешь, я попрошу тебя и Ника чуть задержаться.

Ник все это время сидел за столом напротив ее кресла-качалки. Казалось бы, размышляла Абагейл, человек, который не может говорить, должен чувствовать себя потерянным в помещении, где полно людей, буквально становиться невидимым. Но с Ником ничего подобного не происходило. Он спокойно сидел, поворачивая голову, следя за разговором, его лицо реагировало на слова. Открытое, интеллигентное лицо, но слишком уж измученное заботами, с учетом его юного возраста. Несколько раз она заметила, как в беседе люди поворачивались к Нику, словно за подтверждением своих слов. Они постоянно помнили о его присутствии. И она заметила, как он поглядывал в темноту за окном и на его лице отражалась тревога.

– Поможете мне достать матрас? – мягко спросила Джун.

– Мы с Ником сейчас все сделаем. – Ральф встал.

– Я не хочу идти в этот сарай один, – замотал головой Том. – Родные мои, нет.

– Я пойду с тобой, парень, – успокоил его Дик. – Мы зажжем лампу Коулмана и расстелим спальники. – Он поднялся. – Еще раз огромное вам спасибо, мэм. Все было так хорошо, что у меня просто нет слов.

Поблагодарили ее и остальные. Ник и Ральф достали матрас, в котором не поселились ни клопы, ни другие насекомые. Том и Дик («Для полного комплекта не хватает только Гарри [27]», – подумала Абагейл) пошли в сарай, где вскоре вспыхнула лампа Коулмана. Прошло еще немного времени, и на кухне остались только Ник, Ральф и матушка Абагейл.

– Не будете возражать, если я закурю, мэм? – спросил Ральф.

– Нет, при условии, что ты не будешь стряхивать пепел на пол. Пепельница на буфете у тебя за спиной.

Ральф поднялся, чтобы взять пепельницу, а Эбби по-прежнему смотрела на Ника, одетого в рубашку цвета хаки, синие джинсы и кожаную жилетку. Что-то в нем заставляло ее думать, что она знала его прежде, а если нет, то не могла с ним не встретиться. Глядя на него, она ощущала некую завершенность, словно исполнилось предначертание судьбы. Словно в начале ее жизни стоял отец, Джон Фримантл, высокий, чернокожий и гордый, а на другом конце – этот человек, молодой, белый и немой, с ярким, все подмечающим глазом на отягощенном заботами лице.

Она посмотрела в окно и увидела яркое пятно лампы, освещающее окно сарая и маленькую часть двора. Задумалась, пахнет ли в сарае коровой. Она не подходила к нему уже три года. Не возникало такой необходимости. Последнюю корову, Маргаритку, продали в тысяча девятьсот семьдесят пятом, но в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом в сарае еще пахло коровой. Возможно, пахло и сейчас. Значения это не имело – встречались запахи и похуже.

– Мэм…

Она отвернулась от окна. Ральф сидел рядом с Ником, держа в руке вырванный из блокнота листок и всматриваясь в него. На коленях Ника лежал сам блокнот и шариковая ручка. Он не отрывал глаз от хозяйки дома.