Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 29

Мне стало не по себе. Её голос источал боль и скорбь. Мне это не понравилось также, как не нравилось видеть горе, что тенью коснулось живого лица моей женщины, заплескалось в потемневших радужках её глаз и спряталось внутри вместе с тихим вздохом. И уж тем более дерьмово осознавать, что я причастен к его появлению. Что я мог ей сказать? Она же не ребёнок, не несмышлёныш Вэриан. Лайнеф воин, который понимает, что смерть не выбирает руку с занесённым мечом для своей жертвы. Вины за собой я не чувствовал.

— Война, Лайнеф, как ты говорила, всё списывает. Ты прекрасно знаешь, если не я его, так он убил бы меня. Я сожалею о твоей потере, сожалею, что к ней причастен, тёмная, но твой наставник встал на моём пути. Послушай, детка, пикты верят, если сожрать сердце поверженного врага, то сила и храбрость его переходит к убийце.

Лайнеф подо мной напряглась, зная, что такое возможно. После побоища пустынная земля проклятых превращалась в страшное месиво и, обильно орошённая кровью ушастых, нередко начинала плодоносить уродливой синюшней растительностью, светящейся в темноте.

— Конечно я его не помню, одного из тысяч, и мои руки по локоть в крови, но что-то есть в этом пиктском веровании, потому что, выходит так, что кроме тебя я никогда никого не называл деткой.

Лайнеф лежала, уставившись в потолок. Она была рядом, но в то же время очень-очень далеко от меня. В прошлом, где мы еще не были знакомы, но был жив её Охтарон. Две одинокие прозрачные капли покатились из уголков её глаз к вискам. Стерев влагу большими пальцами рук, утешительно я прикоснулся губами к её губам и опустил голову на грудь моей принцессы, прислушиваясь к биению эльфийского сердца. Пусть простится, успокоится, я подожду. И сильные плачут навзрыд, но моя несгибаемая воительница ушла в воспоминания, которые, по себе знаю, порой, если не исцеляют, то притупляют боль утраты.

«Я подожду. Это будет дань уважения к её наставнику. Жаль, что именно я убил — похоже, ушастый был толковый малый, в морду бить не хило так её научил», — отдал я ему должное, потирая обласканный её кулаком подбородок.

В отличии от Лайнеф, у меня не было наставника, который рассказал бы, что да как. Опыт был моим жестоким учителем. И первый урок, который он мне преподал — если сомневаешься между жизнью и смертью, выбирай смерть…

Его звали Соламон. Почти также, как человеческого царя, только упор в имени на литеру «а». Он не был моим другом или приятелем. Новобранцы, мы еще не прошли боевое крещение — всего-то несколько дней в армии. Зато к тому времени на моём счету уже имелись первые победы инкуба. Целых две жизни эльфийских шлюх, которых голодному юнцу объедками швырнули воины демоны. Самки были уже изрядно попорчены, жизнь едва теплилась в их телах, и слепо следуя всеобщей догме, что Тёмный мир принадлежит высшей расе демонов, остальные вольны выбрать между коленопреклонением либо тотальным истреблением, я выпил каждую досуха, до последнего выдоха, чем был искренне горд.

Это потом, намного позже, когда потребности сущности удовлетворялись регулярно, я научился себя контролировать, смерть опустошаемых мной жертв перестала приносить удовольствие, приелась, оставляя неприятное послевкусие. В конце концов я перестал их убивать, ибо смысла уничтожать сосуд, самостоятельно наполняемый едой, не было никакого. Но тогда… Тогда, направляясь со своим случайным напарником в разорённое эльфийское поселение, я бравировал перед ним убийством двух эльфийских рабынь, он же с восхищением и завистью пялился на меня.

Нашим заданием было проверить принадлежавшую демонам территорию, на которой со стен Уркараса якобы кто-то заметил странные тени. Разумеется, нам не сочли нужным сообщить, что этот кто-то предварительно нажрался как свинья, и соплеменники потехи ради решили проверить на исполнительность двух новобранцев, меня и Соламона.

Само собой, мы хотели выделиться среди сотен остальных юнцов, поэтому со всей серьёзностью отнеслись к поручению, но кроме знойного ветра, засыпающего раскалённым красным песком дверные проемы заброшенных лачуг, зияющих чёрными дырами пустоты, ничего примечательного не обнаружили. Глазу не за что было зацепиться. Ни следов, ни движения, даже твари ползущие, несущие на своих шиповидных панцирях смертоносный яд, избегали наведываться в вымершее поселение.

Разочарованные и притихшие, ибо не наш день, не заслужить нам нынче одобрения матёрых вояк и не приблизиться к заветной мечте стать героями, Соламон и я уже повернули обратно, когда неожиданно перед нами будто из-под земли вырос эльф и слепо кинулся в атаку. Толкнуло ли его на этот шаг отчаяние, голод, а, быть может, мы видились ему лёгкой мишенью, только оцепенение, которое мы испытали от этой встречи, быстро сменилось стремлением уничтожить врага, лишь бы выжить.

Схватка была жестокой и краткой. Её и схваткой-то с огромной натяжкой можно назвать. Свора разъярённых, дико орущих зверей, свирепо вгрызающихся клыками и рвущих эльфийскую плоть на части. Мы растерзали выродка и выдрали из развороченной груди трепыхающееся его сердце, после чего дрожащие, окровавленные, повалились на горячий песок, еще долго испытывая всеобъемлющее чувство эйфории от первой в нашей жизни победы, пока необычный звук, похожий на всхлип, не привлек наше внимание.

— Здесь кто-то есть, — вскочил Соламон и побежал к ближайшей от нас лачуге. Я устремился за ним.

Внутри полуразвалившейся хижины в самом тёмном её углу жался эльфийский детёныш неопределённого пола. По точёным чертам лица и громадным глазищам вроде самка, но волосы слишком коротко стрижены, так что не разберёшь. Грязное, вонючее, это нечто взирало на нас затравленными, испуганными глазищами и хлюпало носом.

— Что с этим делать? — Соламон в растерянности посмотрел на меня и нетерпеливо мотнул головой. Конечно, обоим не терпелось поскорее вернуться в Уркарас, чтобы рассказать об убитом нами эльфе, но что делать со зверёнышем? В рабстве подохнет, плотью его не насытишься, проку в нём нет никакого.

— Прибить и линять отсюда, — пробормотал я без особого энтузиазма. Я был готов сражаться с полчищами ушастых, смерть эльфийских самок не тронула меня, но лишить жизни трясущегося от страха ребёнка в то время я считал позорящим воина поступком. — Да хрен бы с ним! Сам сдохнет. Здесь ничто не выживает. Пойдем скорее.

Мы направились к выходу из лачуги. Свою ошибку я понял уже на улице, когда следовавший за мной напарник показался в дверном проёме, остановился и вдруг, не издав ни звука, замертво рухнул на моих глазах. В его спине, в области сердца торчала короткая рукоять миниатюрного эльфийского меча. Молодой и полный сил Соламон, лелеявший такие же, как и я, по-юношески честолюбивые мечты о славе воина непобедимой армии демонов Уркараса, погиб, не успев осознать, что вечность его кончилась, а позади стоял маленький эльф с ожесточённым лицом и огромными глазами.

— За отца, — почти беззвучно пролепетал он, но поднявшийся ветер услужливо донес до меня его слова. — Смерть за смерть.

В Уркарас я возвращался один сквозь песчаную бурю, перекинув через плечо первые свои трофеи — две эльфийские головы и маленький голубой меч, с которого в красный горячий песок ещё капала кровь Соламона.

Война не сказка. В ней нет места живым героям, ибо только мёртвые они хранят честь. Я больше не колебался — желая жить, я выбирал смерть.

Так оставалось до тех пор, пока не встретил Лайнеф.

Почувствовав на себе взгляд тёмной, я поднял голову и внимательно посмотрел в её глаза. Надеюсь, что остальные считают их обычными, стиснув кулаки, готов стерпеть, если заметят, насколько они красивы. Но главная особенность медово-карих, бархатных глаз Лайнеф по праву обладания этой женщиной должна оставаться откровением только мне — они не умели лгать. Принцесса могла не утруждать себя ответами — всё, что нужно, я читал по её взору. Стоило верно поставить вопрос, и выразительные её глаза с головой выдавали хозяйку. Это было дьявольски увлекательно — видеть в них сокрытую правду, тем более, когда она шла в разрез с речью строптивой гордячки. Вот и сейчас, я убеждён, что в уверенном взоре бесстрашной эльфийской воительницы заметил этакую скромницу надежду. Стыдливая, она откровенничала со мной о том, что госпожа вернулась ко мне, оставив боль и скорбь о смерти своего наставника в прошлом.