Тиран моей мечты (СИ) - Эрос Эви. Страница 3

Впервые значение слова «аборт» я узнала лет в двенадцать и ужаснулась — как же можно убить своего ребенка! Всю ночь проплакала, представляя, как маленькую козявочку выскребают из женщины, и поклялась, что никогда не совершу подобного поступка.

Теперь, конечно, я уже не столь категорична, как в двенадцать — да и в двадцать — лет. Знаю, что аборт бывает и по медицинским показаниям, да и не только. Ну и в целом — не нужно никого осуждать. И пусть сама я никогда не решилась бы на такое, других я за это уже не презираю. Видимо, выросла.

Зазвонил стационарный телефон, и я вздрогнула. Кто может звонить мне пол-одиннадцатого? Скорее всего, Назар Миролюбович. Остальные еще пьют кофе и продирают глаза, а он, как всегда, возмутительно бодр.

Вот, кстати, еще одна его отличительная черта — кофе он не пьет. Зато пьет совершенно не сладкий черный чай. Как шутит его секретарь: «Черный пьет только черный».

— Алло.

— Кристина, зайдите ко мне.

И бросил трубку.

— И вам здравствуйте, — пробурчала я, вставая с места. Таня Войнова, потерев глаза и зевнув, негромко поинтересовалась: — Черный вызывает? — Угу. Интересно, зачем. Вчерашнее задание я отправила еще… вчера.

— Щас узнаешь, — хмыкнула Таня, и я, одернув пиджак, поспешила в кабинет Назара Миролюбовича.

По пути посмотрелась в зеркало и улыбнулась, вспомнив мамину сентенцию по поводу «одеться пособлазнительнее».

Видела бы она, с каким лицом Черный на меня смотрит. Об такое лицо можно разбивать кирпичи.

— Доброе утро, — произнесла я вежливо, заходя в кабинет. Что меня всегда поражало в Назаре Миролюбовиче — так это его полнейшая организованность. Все на своих местах, подписано, на столе ничего не валяется. Вот у Жукова — нашего генерального — в этом плане совсем иначе. Я не представляю, как он сам что-то находит в подобном хаосе.

Черный посмотрел на меня совершенно бесстрастно, кивнул на стул.

— Садитесь.

Я села, разгладила юбку, стараясь не дрожать и не сжимать кулаки. Только в животе что-то бурлило и переворачивалось.

— Вот вам документы, — Назар Миролюбович протянул мне какой-то конверт. — Отвезете их по адресу, который здесь указан. Потом вернетесь на работу. Вопросы? Я посмотрела на конверт. Другой конец города… Он с ума, что ли, сошел? У нас же курьер есть! Он, может, и сошел, но я-то нет. И поэтому я промолчала.

— Нет вопросов, Назар Миролюбович.

— Прекрасно. Идите. — Кивнул и потерял ко мне интерес, уткнувшись в монитор.

Секунды две я еще сидела на стуле перед начальством, ощущая почти непреодолимое желание ударить его этим самым конвертом по лбу или носу, но в конце концов встала и на дрожащих ногах направилась к выходу.

Действительно, какая разница — я или курьер? Если есть место «ниже плинтуса», то Черный сейчас прекрасно указал мне на то, что я именно там.

На улице шел проливной дождь. В сочетании с сырой промозглой осенней погодой это было очень неприятно, если не сказать хуже. Но меня больше беспокоила не сохранность собственного бренного тела, а промокаемость документов. Я прекрасно понимала, что со мной сделает Черный, если я хоть капельку намочу — или помну, что тоже ужасно — его драгоценный конверт. Так что бумажная ценность была предварительно заключена в файл, затем в пластиковую папку- уголок, а после еще в два пакета. Я искренне надеялась, что этого хватит.

Полтора часа я добиралась до цели, и за это время продрогла так, что руки дрожали. В самом же месте назначения я пробыла не дольше минуты — зашла, улыбнулась секретарю синими губами и оставила ей конверт.

— Да-да, — девушка закивала, окидывая меня удивленным взглядом. — Мы предупреждены, ждем. Спасибо. — И, поколебавшись, добавила: — А что, на улице настолько холодно? Улыбка моя стала слегка истеричной.

Может, мне было бы не так холодно, если бы я была готова к подобным поездкам. Но рассчитывая на то, что весь день проведу в офисе — а до метро мне от дома идти пару минут, и от метро до работы — отже, — я не стала слишком уж утепляться.

И теперь пожинала плоды своей глупости.

Точнее, самодурства Назара Миролюбовича.

— Терпимо.

Во взгляде девушки отразилось сомнение, но объяснять мне ничего не хотелось. Я попрощалась и вышла на улицу. Вновь под проливной дождь.

В конечном итоге, перешагивая еще через полтора часа порог нашего офиса, я выглядела хуже, чем кикимора болотная.

Сине-зеленая, с мокрыми каштановыми волосами, облепившими голову, словно шапочка для бассейна, постоянно чихающая и шмыгающая носом. Про хлюпанье в туфлях я молчу. Как и про состояние моего темно-синего пальто.

Может быть, мой вид не был бы настолько плачевным, если бы на обратном пути зонт не вывернуло наизнанку сильнейшим порывом ветра. К сожалению, еще и спицы поломало, так что пришлось выбрасывать бесполезную вещь. В ближайших магазинах зонтов не оказалось, из метро с некоторых пор убрали всяческие палатки — убить мало тех, кто это придумал, — и мне ничего не оставалось, кроме как бежать к офису под дождем, сцепив зубы и пытаясь не проклинать Назара Миролюбовича.

— Ничего себе, — почти присвистнула Таня, увидев меня. — Красивая, слов нет.

— Угу. Среди кикимор я точно завоевала бы первое место. — Я повесила пальто в шкаф, передернув плечами — представила, как буду надевать его вновь через три часа. — Пойду умоюсь и налью себе чаю. Так замерзла, что чувствую каждую косточку.

— У меня бальзам есть, — шепнула Войнова, округлив глаза.

Да, я прекрасно помнила о том, что коллега хранит рижский черносмородиновый бальзам в нижнем ящике тумбочки, прикрыв важными и не очень документами. Она, правда, называла его не «рижский», а «бальзам SOS». Для экстренных случаев, с повышенным коэффициентом опасности для нервных клеток.

— Это хорошо. Пригодится, — кивнула я и поспешила в туалет.

Приводить себя в порядок было в общем-то бесполезно, но я постаралась хотя бы немного прихорошиться, чтобы перестать быть похожей на труп. Умылась, чуть попудрила лицо, тронула помадой губы, а тушью ресницы. Волосы отжала, расчесала и убрала в пучок. Не красавица, но, что называется, с пивом потянет. Или с бальзамом.

Возле туалета у нас стоит кулер с водой, рядом — тумбочка с чаем, сахаром, кофе и прочими полезными штучками.

Исключительно для «работяг» — у Черного и генерального свои запасы.

Идти за чашкой мне было лень, и, как в дальнейшем оказалось, зря. Я налила в одноразовый стаканчик кипятка, сунула туда чайный пакетик. Поколебавшись, кинула один кусочек сахара, отговорившись тем, что мозгу полезно. И направилась обратно к своему рабочему месту.

Возле него уже стоял Назар Миролюбович и о чем-то тихо беседовал с Таней. И то ли он почувствовал мое приближение, то ли я так громко топала, что Черный услышал — так или иначе, но он обернулся и смерил меня своим фирменным бесстрастным взглядом.

А потом сказал: — Надеюсь, документы вы довезли в менее влажном состоянии, чем вернулись сами.

Стаканчик в моей руке оказался безжалостно смят со злости.

Секундой спустя я завопила и затрясла обожженной рукой, подпрыгивая на месте от боли.

Что творилось вокруг меня следующую минуту — не знаю. От резкой обжигающей боли на глазах выступили слезы, поэтому я ничего не видела и толком ничего не слышала — только собственные всхлипы и причитания Таньки Войновой.

Неожиданно меня силой усадили на стул и хорошенько так дали по лицу. До звона в ушах.

Я моментально перестала плакать.

— Наконец-то, — ворчливо произнесли над головой в удивительной полнейшей тишине, неожиданно воцарившейся в помещении. А следом в ту ладонь, что не болела, легло нечто прохладное. — Вот вам мазь. И хватит уже рыдать. Это не смертельно.

Я попыталась разлепить глаза — ресницы склеились от слез — и сказать спасибо, но не успела. Черный уже ушел, оставив в моей руке тюбик «Пантенола».

Печатать одной рукой — вторая была вся в мази — когда в обычном режиме ты делаешь это вслепую… да, занятие не из приятных. Я чертыхалась и ненавидела саму себя, но делала это — на почте оказалось несколько важных заданий от Назара Миролюбовича.