Чаща - Новик Наоми. Страница 4

— Что за бестолочь! Хватит блевать, девчонка, прибери это безобразие! — Дракон отошел от меня, гулко цокая каблуками по плитам, и исчез.

Я подождала еще немного, дрожа всем телом, пока не убедилась, что желудок совсем пуст, а затем вытерла губы тыльной стороной ладони, подняла голову и огляделась. Я лежала на каменном полу, а камень-то непростой — чистый белый мрамор с ярко-зелеными прожилками! Комнатка была маленькая, круглая, с узкими прорезями окон, расположенными слишком высоко, чтобы в них выглянуть, а над моей головой потолок резко изгибался внутрь. Меня занесло на самый верх башни.

Мебели в комнатке вообще не было; не нашлось и ничего такого, чем можно вытереть пол. В конце концов я воспользовалась собственной юбкой: она все равно уже запачкалась. Я посидела там еще немного: с каждой минутой мне становилось все страшнее и страшнее, но ровным счетом ничего не происходило, так что со временем я встала и робко вышла в прихожую. Я бы предпочла выбраться из этой комнаты любым путем, лишь бы не тем, которым ушел он. Но другого пути не нашлось.

К счастью, Дракон уже куда-то делся. Небольшая прихожая была пуста. Под ногами поблескивал все тот же холодный и твердый мрамор, озаренный бледным неприветным светом подвесных светильников. Вообще-то светильники были не настоящие: просто крупные глыбы прозрачного полированного камня, мерцающие изнутри. Дверь обнаружилась только одна; и еще арка в конце прихожей, а за аркой — лестница.

Я толкнула дверь и опасливо заглянула внутрь: все лучше, чем пройти мимо и так и не узнать, что там. Но внутри обнаружилась всего-то-навсего крохотная пустая комнатушка с узкой кроватью, маленьким столиком, умывальником и с огромным окном в стене напротив. За ним синело небо. Я подбежала к окну и перегнулась через подоконник.

Башня Дракона стояла в предгорьях на западной границе его земель. К востоку протянулась наша длинная долина с ее деревушками и фермами; в окно хорошо просматривалась Веретенка — от начала и до конца: серебристо-синяя река бежала посреди долины, а вдоль нее тянулся пыльный бурый тракт. Река и тракт доходили до противоположного конца Драконовых владений, ныряли в рощи и снова появлялись у деревень, пока дорога, постепенно сужаясь, не сходила на нет прямо перед черной громадой непролазной Чащи. Река, оставшись одна, исчезала в ее сумрачной глубине — и больше уже не появлялась.

А вот и Ольшанка, ближайший к башне город. Там по воскресным дням бывает Большая Ярмарка: отец возил меня туда целых два раза. А за Ольшанкой — Поньец, рядом — Радомско угнездился на берегу небольшого озерца, а вот и мой родной Дверник с его широкой зеленой лужайкой. Я различала даже огромные белые столы, накрытые для пиршества, на которое Дракон остаться не изволил. Я соскользнула на колени, уперлась лбом в подоконник и разревелась как ребенок.

Но мама не пришла и не погладила меня по голове; отец не поднял меня с пола и не рассмешил, чтоб слезы высохли сами. Я рыдала и рыдала, пока голова не разболелась так, что плакать уже никаких сил не было; кроме того, я промерзла насквозь и вся одеревенела, просидев так долго на мучительно твердом полу; из носу у меня текло, а высморкаться было не во что.

Я высморкалась в подол с другой стороны и присела на кровать, пытаясь придумать, что теперь делать. Комната была пуста, хорошо проветрена и опрятна — как будто обитательница ее только что ушла. Наверное, так оно и было. Какая-то другая девушка прожила тут десять лет одна-одинешенька, глядя сверху вниз на долину. А теперь она уехала домой, чтобы навсегда попрощаться с семьею, и ее комната перешла ко мне.

На стене напротив кровати висело единственное полотно в золоченой раме. Странное какое-то: слишком уж великолепное для такой крохотной комнатушки, да и вообще никакая не картина — просто широкая бледно-зеленая полоса, серовато-бурая по краям, и лишь одна сверкающая сине-серебряная линия вьется по центру плавными изгибами, а в нее, отходя от краев, вливаются серебряные линии потоньше. Я уставилась на картину во все глаза, гадая, не волшебная ли она. Я таких в жизни не видела.

Вдоль серебряной полоски тут и там на определенном расстоянии друг от друга были нарисованы кружочки — и спустя мгновение я осознала, что на картине изображена долина — только расплющенная: так, вероятно, ее видит птица с вышины. Серебряная линия — это же Веретенка, что бежит с гор к Чаще, а кружочки — деревни. Яркие цвета слепили взгляд, глянцевитая краска бугрилась крохотными пупырышками. Казалось, я различаю волны на реке и отблески солнечного света на поверхности воды. Картина притягивала глаз: мне хотелось смотреть и смотреть на нее не отрываясь. При этом она мне не нравилась. Она была словно коробочка, в которую втиснули живую долину — втиснули и закрыли наглухо; глядя на нее, я и сама чувствовала себя узницей.

Я отвернулась. Похоже, в комнате я долго не просижу. За завтраком я крошки не съела, да и за ужином накануне вечером тоже — еда казалась мне на вкус что зола и пепел. А теперь, когда со мной произошло нечто гораздо худшее, чем все, что я себе навоображала, аппетиту полагалось пропасть вовсе — ни нет, я прямо-таки умирала с голоду. Слуг в башне нет, так что поесть мне никто не принесет. И тут мне в голову закралась страшная мысль: а вдруг Дракон ждет, чтобы обед ему сготовила я?!

Следом пришла мысль еще страшнее: а что случится после обеда? Кася всегда говорила, будто верит возвратившимся женщинам: что Дракон-де их в самом деле и пальцем не тронул. «Он же девушек забирает вот уже сто лет, — твердила она. — Хоть одна да проболталась бы, а тогда уж молва разнеслась бы по всей округе».

Но несколько недель назад Кася потихоньку попросила мою мать рассказать ей, как оно бывает, когда девушка выходит замуж — рассказать все то, что ей объяснила бы ее собственная мать вечером накануне свадьбы. Я как раз возвращалась из лесу и случайно услышала под окном их разговор, и, что уж там, дослушала до конца, и по лицу моему струились горячие слезы — я злилась, так злилась и негодовала, сочувствуя Касе.

А теперь на ее месте окажусь я. А я вовсе не храбрая; я наверняка не сумею дышать глубоко и не зажиматься — мама объясняла Касе, что так надо, а то будет больно. На одно жуткое мгновение я вдруг представила лицо Дракона совсем рядом с моим — еще ближе, чем когда он рассматривал меня, прежде чем сделать выбор, — черные глаза холодно поблескивают словно камень, а железные пальцы, до странности теплые, стягивают с меня платье, а сам он улыбается этой своей лощеной, довольной улыбкой, глядя на меня сверху вниз. А что, если он весь такой же лихорадочно-жаркий и обожжет меня своим телом как тлеющий уголь, когда навалится на меня и…

Содрогнувшись, я прогнала эти мысли и встала. Покосилась на кровать, оглядела тесную комнатушку — нет, спрятаться здесь негде. А затем выбежала обратно в прихожую. В конце прихожей начиналась лестница: она крутой спиралью уходила вниз, так что я видеть не видела, что там за следующим поворотом. Испугаться лестницы — что может быть глупее? — но я и впрямь не помнила себя от страха. Я чуть было не вернулась в комнату. Наконец, одной рукой держась за гладкую каменную стену, я стала медленно спускаться вниз, вставая обеими ногами на каждую следующую ступеньку и чутко прислушиваясь, прежде чем продвинуться еще хоть на шаг.

После того как я преодолела так целый пролет и ничего на меня не выпрыгнуло, я почувствовала себя полной дурой и пошла быстрее. Но вот я миновала следующий пролет, и еще один, а лестничной площадки так и не обнаружилось, и я снова испугалась — на сей раз того, что лестница эта магическая и вообще никогда не закончится, и… Я зашагала быстрее, еще быстрее, и еще, поскользнулась, съехала по последним трем ступенькам до следующей площадки — и на полном ходу врезалась в Дракона.

Я уродилась тощая, кожа да кости, но мой отец ростом превосходил всех односельчан, а я вымахала ему до плеча, а Дракон был ну не то чтобы великаном. Вместе мы чуть не скатились вниз по лестнице. Но Дракон успел-таки ухватиться одной рукой за перила, а другой поддержал меня, так что мы оба все-таки устояли и не приземлились на пол. Всей своей тяжестью я навалилась на него, вцепилась в его платье и уставилась прямо в его ошарашенную физиономию. В первое мгновение он слишком удивился, чтобы сразу собраться с мыслями; сейчас он выглядел как самый обыкновенный человек, которого застали врасплох, то есть глуповато и немножко растерянно: губы его приоткрылись, глаза округлились.