В твоем октябре (СИ) - "Ver Олли". Страница 3

Ты скульптор?

Нет. Это хобби.

Ко мне подходит девушка и спрашивает книгу – мне требуется всё моё внимание, и пока я концентрируюсь, успеваю поймать лишь последнее слово. Но мне и этого более чем достаточно, и я веду её за собой мимо огромных книжных стеллажей. Открываю рот, потому что мы проходим мимо книги, которая тоже совершенно точно придется по душе этой девушке, но слова застревают в горле.

Так ты не здешний?

Я здесь по работе.

Мы минуем еще две книги, которые я могу с полной уверенностью посоветовать, но это эхо…

Это специальная пластмасса – для скульпторов. Она достаточно мягкая, чтобы легко поддаваться правке, и в то же время прекрасно держит форму. Можно прорисовать множество мелких деталей, но… я их не знаю. А врать не хочу.

Вот эти «детали»… Девушка спрашивает меня, и я с огромным трудом концентрирую внимание на её словах – успеваю поймать суть, переспрашиваю и оказываюсь права – да, касса там, прямо за этим углом. Вас проводить? Нет? Удачного вам дня.

– То есть ты не скульптор, но знаешь особенности материалов?

Он пристально смотрит мне в глаза, кивает и улыбается.

– Так кто же ты? Кем работаешь?

Он смотрит и молчит, а затем:

– Ты есть хочешь?

Конец рабочей смены и я чувствую себя совершенно разбитой, словно и не работала, а совершенно бездарно потратила день – я Сизиф, и мой камень снова стремительно катится вниз.

***

Вот уже пятый день идет дождь, и никто не платит за мой кофе. Выхожу из кафе под ливень и ловлю себя на мысли, что становлюсь пылесборником всевозможных сопливых клише – оглядываю улицу и жду, что он встретит меня с зонтом или насквозь мокрый, но с букетом цветов наперевес. И это при условии, что я совершенно равнодушна к цветам. Маш, ну не стыдно, а?

Вечер пятницы, и люди гудят, как пчелы в улье – выставка той художницы, наконец, открылась. Бог мой, как же я хочу пойти туда! Как же мне хочется полюбоваться буйством красок и симфонией линий – хочу увидеть вожделение в его первозданном виде, своими собственными глазами. Хочу, но не могу. Покажется странным, но я совершенно уверена, что расплачусь у самой первой картины, или раскраснеюсь так, что все мои постыдные мысли будут, как на ладони. Люди будут оборачиваться, возмущенно кивать головой в мою сторону, как бы говоря своим спутникам: «Смотрите, смотрите какая вульгарная, какая нелепая девушка…», «Что она там себе надумала?», «Ужас! Ну позвольте, это же не публичный дом!» Современные каноны общества требуют относиться к вывернутой наизнанку душе так же, как к птичьему помету на лобовом стекле вашего авто. А я так не умею – если что-то касается моего сердца, то пробирается в меня насквозь. До дрожи. До слёз. А для таких пережитков прошлого, как я, припасены вилы, факелы, колья…

Нет, я лучше – домой.

А дома меня ждет крохотная статуэтка и растворимый кофе. Почему мы не обменялись номерами?

Вечер за вечером кофейные чашки сменяют друг друга, и взгляд официантки, заставшей чудо, но увидевшей его во всей красе суровой реальности, таким, каково оно на самом деле – двуликое и безжалостное – служит немым напоминанием того, что сказке в реальности совершенно не место. И если происходящее заставляет вас задыхаться от восторга, будьте внимательны, потому что в следующее мгновение – тадам! – и вы сидите за пустым столом в полупустом кафе, пристально глядя на стол, за которым вы своими собственными глазами видели чудо – чудо обольщения. Такого легкого, такого искреннего. А может, искренность и была? Чем больше вечеров пролетают над моей головой, тем меньше я в неё верю. В чем же была выгода? Да ни в чем! Есть люди, у которых огромные, широкие крылья с тонкими, острыми, как бритва перьями – они расправляют их для вас, они взмывают в воздух, неся вас за облака, не замечая, как остро режут тонкие края. Они ранят не нарочно, просто у них слишком большие крылья, которые заслоняют обзор последствий.

Две недели.

Я перестала высматривать его в окне, но прежде я затерла стекло до дыр.

Я перестала вытягивать голову, при тонком перезвоне колокольчика над входной дверью, но прежде я прожгла дыру в деревянной панели.

Я перестала ждать. Безо всяких «прежде».

И именно тогда это и случилось – завершился ремонт в моем излюбленном кафе. Мне пришлось признать – то был мираж. Нужно иметь мужество подчиниться воле судьбы – есть люди, которым суждено промелькнуть в нашей жизни ярким всплеском. Нельзя требовать от судьбы сверх того, что было даровано – она уже дала вам много больше, чем есть у большинства людей. И, поблагодарив Всевышнего за щедрость, я навсегда покинула кафе. Но… на прощание я подошла к барной стойке:

– Послушайте, – официантка выглянула из-под длинной столешницы и посмотрела на меня распахнутыми в немом вопросе глазами. – У меня необычная просьба.

Я замерла, глядя, как девушка с готовностью кивает головой, и подумала, что сейчас разочарую её, совершенно смазав впечатление от истории про Золушку. Я говорю:

– Этот плакат, – и я указываю на рекламную афишу художественной выставки, – можно мне его забрать?

С секундным замешательством девушка оборачивается назад и смотрит на стену, где прекрасная обнаженная женщина смотрит на меня с немым укором: «Трусиха» – говорят её глаза. Официантка снова поворачивается ко мне:

– Можно, – кивает она, – только вам придется прийти за ним позже. Я могу снять его только после окончания выставки.

– Понятно. Это, значит, через… – я мысленно считаю дни, – … в конце сентября?

Девушка выходит из-за стойки, подходит к плакату и наклоняется, вглядываясь куда-то вниз. Оттуда он бубнит мне что-то, а затем поднимается и повторяет:

– Двадцать девятого сентября.

– Ладно. Я загляну тридцатого.

– Хорошо, – кивнула официантка.

Я вышла из кафе.

Глава 3

Я снова вклинилась в общий поток, и жизнь снова стала моей – узнаваема и предсказуема, совершенна в своей цикличности. Я работала, как проклятая, отрабатывая будущий отпуск. Нет, это не жестокость и бессердечность огромной компании, мол – хочешь в отпуск, так будь добра, выгляди, как человек, который там не был ни разу в жизни. На самом деле, я просто запихивала бренное тело в каждую брешь, лишь бы не давать продыху голове. По принципу компенсации я заменила человека куском плотной бумаги – я неистово ждала тридцатого сентября, лишь бы забрать афишу. Дома я уже приготовила место и согласовала детали – мне захотелось вставить её в рамку. Не спрашивайте – почему, я и сама толком не знаю. Вообще, кто-нибудь делает рамки для выставочных афиш? Думаю, таких немного. Однако, я для себя твердо решила и даже продумала тонкости – рамка будет тонкой, минималистичной, чтобы подчеркнуть картину, а не акцентировать на себе внимание, и будет нежного мятного оттенка – цвета шарфа женщины, который едва прикрывает её грудь. И, как только я это решила, время расправило крылья и пролетело, словно только этого и ждало – твердого решения относительно цвета рамки.

Тридцатое сентября, за неделю до моего отпуска, и мои каблуки торопливо стучат по тротуару, а я улыбаюсь – откуда стук, я же парю над землей? Какая разница? Пролетаю середину проспекта и сворачиваю вглубь квартала, где ровная прямая дорога начинает петлять по прихоти расстановки домов, чтобы побежать узкой, уютной улицей, с маленькими магазинчиками и открытыми кафе, с проезжей частью шириной в однополосную дорогу. Вот уже показался угол дома, в котором обитает «не мое кафе», и я ничего не могу с собой поделать – перехожу на легкий бег, еле сдерживая улыбку, и даже упасть не боюсь – пробегаю мимо припаркованных машин, в одной из которых – низкой, ягодно-красной – целуется парочка, другая – черная, огромная словно кит – ощетинивается открытой дверью. Я ловко огибаю её, лавирую между людьми, слушая, как заходится сердце – это всего лишь кусок бумаги, но я словно бы открываю новый материк. Мне кажется – я гонюсь за солнцем. Мне кажется – я ловлю сентябрь за его темно-кофейный хвост и от восторга мне трудно дышать. Всего лишь кусок бумаги…