Кладоискатель и доспехи нацистов - Гаврюченков Юрий Фёдорович. Страница 39

В дальнем конце галереи – дверь. Железная, но не открывается. Может быть, заварена в каком-то месте, мы при фонарях не разглядели. Батя решил ее маленьким зарядом долбануть. Заложили малыша с той стороны, где она должна открываться, шнура подлиннее со склада взяли кусок, метров шесть, чтобы успеть выбраться. Выходим наружу, стоим, ждем. Батяня даже успел курнуть – бикфорда на десять минут было. Вдруг слышим, есть. И тут по нам как дорбалызнуло! От камня со стены крошки летят. Мне физиономию малость посекло, как сейчас помню» Очередь в нас пустили. Какая-то сволочуга по нам из пэпэша правит, видит, что мужик и с ним два парнишки, отчего ж не повоевать. Морамой какой-то, короче.

Мы бежать от него в блиндаж. Батя наружу пару разов пальнул из «люгера». Я думаю, что братец своей стрельбой в собаку этого ухаря подманил. А он все не унимается, из папаши по входу как чесанет-чесанет, как чесанет-чесанет, хуятина! Для острастки, чтоб мы знали, что он тут. Мы пересрались сначала, решили – вояки, сейчас бока намнут за милую душу. Потом сечем: не из «калаша», из «шпагина» строчит, значит, свой-родной, уебок. Других таких же на подмогу ждет, чтобы всласть помародерствовать. Батяня ему кричал-кричал, но без толку, не договориться. Он опять в проем как полоснет! Видать, патронов у него запасной диск, а с нами все решено. Ну, думаем, не понадобятся больше припасенные харчи. Приуныли, Мне страшно, я маленький. Ну, как маленький: лет пятнадцать, но все одно – молоко на губах не обсохло. Умирать не хочется, что делать – неясно, и, главное, выхода как бы нет. Братец уже предлагает окно размуровать и из пушки пальнуть, чтобы вояки нас услышали или менты какие-нибудь приехали, лишь бы этот гад убежал.

Батяня говорит: пошли вниз. Спустились на третий ярус, а там уже ощутимый сквозняк дует. Значит, дверь открылась. Мы туда. Дверь нараспашку, а за ней коридор длиннющий. Бетонированный, с электропроводкой, уходит неизвестно куда.

Нам чего делать? Наружу не выйти, из пушки стрелять – глупо. Пошли по коридору с одним фонарем. Батя впереди под ноги светит, мы сзади друг дружку за плечо придерживаем, чтобы не отстать. Батарейки экономим. Запасные в рюкзаках были, но все имущество осталось снаружи, под прицелом. Взяли с собой из склада моток шнура, тол и детонаторов побольше, если что-то взрывать потребуется.

Шли-шли. Думаем, куда идем? Коридор длинный, на стенах плесень колышется, однако воды нет. И тихо. Считай, гробница – все в камне. Сверху тоже шума нет. Темнота, и вдруг по полу кто-то пробежал. Впереди явственно так слышно: цок-цок-цок-цок. Мы остановились. Батя говорит: верняк, выход есть, если сквозняк дует и зверь бегает. Идем дальше. Вдруг опять цокот вроде как когтей по бетону, батя стал светить, впереди два глаза звериных красным блеснули. И топот этот, нетяжелый такой, – прямо на нас. Тут брат свой фонарь зажег, я ему в плечо вцепился так, что пальцы аж занемели.

В луч фонаря на нас выбегает собака, та, которую утром брат убил.

– Та самая? – спросил кто-то.

– Точно та самая, шкура у нее пестрая, я запомнил, приметная, перепутать сложно. Она это была.

– Может, брат не добил? – предположил Дима.

– Нет, братец ее точно угробил. А это я не знаю, что такое было: та же псина, только без ран, крови и повреждений шкуры. Пронеслась мимо нас и умчалась, откуда мы пришли.

– А вы что? – с замиранием в голосе спросил Глинник.

– Мы форменным образом обосрались, – неохотно признался Аким.

– Ну а дальше что было, как же вы вышли? – заинтересовался Балдорис.

«А мы и не вышли вовсе», – родился у меня в мозгу страшный ответ, но Акимов сказал:

– Двинулись вперед, что нам еще делать? Назад нельзя, там морамой в засаде да собачка жутенькая пасется. Мы прем как танки, говно в сапогах булькает. Вышли на дверь. Взорвали. Попали в точно такой же дот, только вскрытый. Ход это был подземный между блиндажами. Мы в лес поднялись и давай Бог ноги! Почесали оттуда как лоси прямо. Я и не знал, что так быстро умею передвигаться. Убежали мы от уебки с пэпэша и от собаки.

– Как же дот? Вернулись потом? – осведомился Боря.

– Нет. Батя после этой истории поседел, братец в Бога уверовал и с нами ходить перестал. Да и контузились мы малость, дверь внизу взрывая. А к доту больше не возвращались и вообще редко вспоминали про него.

– А с собакой что решили? – поднял неприятный Акиму вопрос тупой Балдорис.

– Я думаю, это был гмох, – сказал Пухлый и при этом заржал во все свое конское хлебало. Голос у него был сиплый и мерзкий, как у заправского колдиря. Пухлый не боялся никого.

– Кто такой гмох? – напрягся Глинник.

– Гном с мохнатым горбом, – просветил его Крейзи, – они здесь водятся.

– Здесь?!

– В Синяве, – подтвердил главбух Дима.

В этом он был готов присягнуть даже на Библии. Существ, о которых шла речь, из нашей компании виляли все, кроме меня и Рыжего. Синявино, конечно, место болотистое и набитое трупами, но я почему-то не верил в существование троллей, хотя юные следопуты били себя пятками в грудь, утверждая, что подвергались преследованию со стороны гмохов.

– А кто его видел? – спросил Балдорис.

– Я! – почти хором заявили Крейзи, Пухлый и Дима.

– Да ну вас, врете ведь, – отмахнулся Глинник. – А что он… как его… творит?

– Водит по лесу кругами, – пустился в объяснения Крейзи, – может украсть рюкзак с продуктами, в трясину завести.

– И еще гмох жутко смердит, – с удовольствием добавил Пухлый. Он любил эпатировать публику.

Ошарашенные покатившей темой, мы вынуждены были промочить горло, теперь уже без исключения все, и я продолжил:

– Гмохи гмохами, а Синява сама по себе очень странное место. Встречалось мне нечто инфернальное. Однажды пру я провиант в лагерь, – Пухлый с Крейзи, помнившие этот случай, закивали, – за спиной у меня нагруженный рюкзак, в руке сумка, весившая тоже немало. На боку «шмайссер» Пухлого висит, потому как время позднее, а кто знает, что в лесу может встретиться. Та же шпана деревенская по пьяни часто с оружием болтается. Да и вообще… Тут ночью не то чтобы страшно, а так… неприятно. Людей в войну все-таки много полегло, погибших насильственной смертью и по христианскому обряду не погребенных. Образовалось большое количество неприкаянных душ. У мемориала в этом плане поспокойнее: там и хоронили, и священники приезжали отпевать, зато дальше не так хорошо. А до лагеря километров восемь. Пока я топал, совсем стемнело. Не видно ничего, я только чувствую ногой колею, по ней и ступаю. Рядом с дорогой кусты, и я слышу, как по ним кто-то ходит. Двигается параллельно со мной неизвестно зачем. Сначала я думал, что это какое-нибудь животное. Взял, перешел на полоску травы, которая между колеями растет. Иду совсем беззвучно и определяю, что шагает он в такт со мной: я ногой бесшумно – топ и он по веткам – хрусть. Меня это достало. Я останавливаюсь, ставлю сумку. Выходи, говорю, и затвор у «шмайссера» с предохранительного взвода снимаю. Вижу, в темноте появляется передо мною шагах в двадцати бесформенный силуэт. Вышел и стоит, какой-то совсем непонятный. Я его спрашиваю: ты кто? Он молчит. Мне все это осточертело, и тогда я по нему из автомата полоснул. Сам ослеп от этого пламени, оглох. Наверное, полрожка усадил. Не вижу ничего, не знаю, куда он делся. Да и неинтересно мне. Я поторопился съебать. Автомат за спину закинул, сумку подхватил и – к лагерю.

– Это был гмох? – спросил скептически настроенный Балдорис.

– Не знаю, что это такое вообще было. Затрудняюсь сказать, – пожал я плечами.

– Бегом к нам примчался как лось, весь в пене, – затараторил Крейзи, брызгая слюной, – такой весь на нервяке. А-а, верещит, я лешего видел.

– Ленина, – вставил главный пивень Дима, дотягиваясь до бутылки.

Дерябнули еще. Некирная троица пропустила.

– Я как-то лешака видел, – поведал Аким, вы-терев ладонью рот, – на Ладоге. Порыбачить меня пригласили. Приехали, выпили, посидели. Я в лес зачем-то поперся. Не знаю, что меня толкнуло. Ну, пошел и пошел. Бродил-бродил, места незнакомые, но, чую, кружит. Кружит и кружит по лесу. Никогда со мной такого не было. Короче, дело к ночи, стемнело, и я решил больше не плутать, а до утра отсидеться. Выбрал местечко поудобнее и на каком-то поваленном дереве прикорнул. Светает. Я проснулся, хочу встать, а не могу. Словно что-то удерживает. И неприятное чувство такое, как ты, Илья, говорил. Проморгался. Вижу, что сижу в кустах, за ними открывается маленькая поляна, окруженная деревьями, а на ней стоит какой-то черт. Ну, не черт, я так, гм, фигурально выражаюсь, – поправился Аким, смущенно блеснув филологической терминологией. – Демон, короче, стоит. Огромный, значительно выше человека. Не соврать – метра три. На ногах стоит, по-людски, только шерстью весь порос, зараза.