Кладоискатель и золото шаманов - Гаврюченков Юрий Фёдорович. Страница 11

Я задумчиво потер переносицу. Для меня патриотическое воспитание тесно связывалось с Великой Отечественной войной и стрельбой из малокалиберной винтовки на уроках НВП. В школе я долгое время был председателем военно-патриотического сектора и даже имел ключ от комнаты Боевой славы, где на усыпанных песком стеллажах экспонировались пустые ржавые летучки, пулеметные ленты, диски, стволы и каски, большей частью откопанные мною на Невском пятаке и Синявинских высотах. В комнате наш сектор проводил экскурсии по всяким милитаристским праздникам, а то и вовсе в будние дни вместо урока истории. Такой был в мои годы патриотизм. А что означает это слово теперь? Да и какой именно патриотизм: приверженность идеалам коммунизма, монархизма, империализма? «Трискелион»… Вот названьице. В нем проглядывают идеалы Третьего рейха. Я почему-то привык, что скинхеды – это подростки, которые от безделья ошиваются по футбольным матчам и при удобном случае не прочь разбить морду лица кавказской национальности. Так оно и было когда-то, а теперь ребятки подросли. Взрослые почти люди. Общественное движение создали. Они там что-то о России говорили, но индуистский значок можно при большом желании увязать и с языческими культами Древней Руси, да и православный крест может запросто изогнуться свастикой, в данном случае – трискелионом. Так что, вперед, в прошлое, качая железо?

Как бы там ни было, патриотизм оставался тесно связан со стрельбой из винтовки, вернее, теперь уже из автомата. В применении к моей ничтожной и бренной телесной оболочке патриотическое движение несло плачевный исход. Общеизвестно, что политизированные фанатики хуже любых бандитов. Хотя бы потому, что великие идеи начисто отсушивают мозги, которых по молодости лет и так немного. Налетать же на пулю от разобиженного отказом отморозка крайне не хотелось. Наверное, на такой вывод и рассчитывал Ласточкин, приведя на встречу со мной активистов клуба.

Я посидел, уставившись на чистый лист, затем взял ручку и аккуратно вывел: «К. В. Ласточкин – пидор!» Нехитрый прием малость успокоил, по крайней мере исчезла злость. Правда, осталось раздражение. Уж его-то нельзя было сублимировать ничем, его можно было только изжить.

– Кто хотел есть? – позвала Маринка.

Я порвал записку, тщательно перемешал клочки, скомкал и направился на кухню. Кровавый отпечаток на стене словно магнитом притягивал взгляд. Я поковырял пятно ногтем. Въелось. Надо было моющиеся обои купить! Придется вырезать этот кусок и вклеить новый. Ничего не поделаешь, за глупости надо платить, причем платить своевременно, чтобы потом не пришлось расплачиваться.

Маринка ждала меня за столом. Я швырнул бумажки в мусорное ведро, вымыл руки и присоединился к жене. Завтракали молча.

– Ты сегодня дома или поедешь? – прозорливо спросила она, ставя в раковину тарелки.

– Уеду. Буду занят весь день.

Маринка пустила воду. Я заглянул в прихожую, достал из куртки пресс долларов и положил на кухонный стол.

– Вот, дорогая, совсем забыл, – мягко, словно извиняясь, сказал я.

– Весьма кстати, – оживилась супруга и чмокнула меня в щеку. Любовь у нас. Любовь к деньгам – «одна, но пламенная страсть». «Она как червь во мне жила, изгрызла душу и сожгла». По опыту я твердо знал, что задобрить Маринку могли только деньги. Желательно, зеленые и побольше. По этой причине несколько лет назад нищий археолог оказался не у дел. Впрочем, когда все имеет свою цену и ты ее знаешь, жить с людьми становится несравненно легче.

– Ладно, дорогая, я поехал, – выдернув из пачки сантиметр бумажек с портретом Бенджамина Франклина, я направился к выходу.

Кровавый отпечаток я размазал мокрой тряпкой до состояния мутного бесформенного пятна и на этом успокоился. Будет время, займусь обоями, а пока хватит и такого результата. Я спустился в машину и поставил перед правым сиденьем ведро с криминалом. Спустя минут двадцать чехлы и оплетка упокоились в мусорных бачках, а я притормозил у телефонного автомата. Надо было позвонить оружейному дилеру. У Кости я всегда покупал железо, недавно приобрел для Славы спрингфилдовский «кольт 1911». Корефан любил классику и не скупился на понт.

– Привет, Костик, это Потехин беспокоит. – Я был рад, что все идет по плану.

– А-а, привет, – хрипло ответил Константин, словно бы спросонок.

– Ты что, только встал?

– Вроде того. Ты по делу?

– Ага.

– Подъезжай. Ты где сейчас находишься?

– У себя. Буду минут через сорок, устроит?

– Вполне.

– О'кей.

Бывший сотрудник Санкт-Петербургской таможни жил в четырехкомнатной квартире на Петроградской стороне. Хата, впрочем, так и оставалась расселенной коммуналкой – отделать ее Костик не сумел за недостатком средств, поэтому казалось, что из пустых комнат должны вот-вот появиться призраки соседей. Службу свою Костик потерял вследствие ошибки мелких уголовников, однако именно несчастный случай уберег от тотальной чистки таможни, в результате которой масса коллег угодила в Кресты.

Хлебная должность в аэропорту Пулково-2 в кратчайшие сроки позволила Косте приобрести жилье на улице Дыбенко. Правобережная сторона к тому времени уже начала заселяться алкашами и наркоманами, среди которых было немало сидевших. Будучи человеком неконфликтным, Костик со шпаной не связывался, и все было бы хорошо, не пошей таможня своим сотрудникам форму, покроем и цветом здорово напоминавшую омоновский прикид. Обносить ее Костя не успел. Как-то, войдя в парадное, он почувствовал, что ему в бочину пару раз воткнулось нечто острое. Мусоров шпана не любила. От окончательной расправы уберегла нашивка, которую нападавшие успели вовремя рассмотреть. «Ты уж извини, братан, – виновато сказали оползавшему по стене Костику, – ошибочка вышла. Ты погоди, мы сейчас „скорую помощь" вызовем». И действительно вызвали. Впрочем, правую почку пришлось удалить – пики у «братанов» были грязные, и началось заражение.

Немного оклемавшись, квартиру эту Костя продал от греха подальше и переехал в коммуналку, которую начал потихоньку расселять. Из таможни, в которой началась кадровая чистка, уволился и занялся частным бизнесом, промышляя где только можно, налогов, естественно, не платя. Ему я продавал кое-что из своих находок, а покупал в основном оружие. За ним-то я и приехал.

Длиннющий коридор был в три яруса уставлен гробами. Они глянцевито блестели белыми, черными и коричневыми боками, выглядели очень уютными и стоили, вероятно, бешеные деньги. Тусклая лампочка, свисавшая на голом шнуре, озаряла это великолепие сумрачным похоронным светом.

– Да ты, никак, ритуальными услугами занялся? – Я с удивлением осмотрел домашний погост.

– Не совсем. Тут одно похоронное бюро обанкротилось, – объяснил Костик. – Пока имущество не отобрали, решили вывезти поскорее.

Он гостеприимно откинул крышку смахивающего на лимузин последнего пристанища. В отсвете погребальной лампочки одутловатое Костино лицо напоминало рожу вурдалака.

– Смотри, какой мягкий.

Гроб изнутри был обит атласом. Белоснежная подушечка так и манила преклонить главу. Я похлопал по домовине:

– Добротный, хоть сейчас ложись.

– Желаешь купить? – воодушевился Костя. – Могу уступить с большой скидкой, чисто по знакомству.

– А тапочки прилагаются?

– Тапочки достану, не проблема.

– Красивая штуковина. – Гроб и в самом деле был комфортным. – Штатовский?

– Ты что, наши делают, – хмыкнул Костя, – для «новых русских»! Братки знаешь как их берут? Нарасхват!

– Ну, это клиент постоянный.

Костя опустил крышку и повел меня в жилую комнату.

– А вот еще смотри, – постучал он костяшками пальцев по стеклу последнего гроба, – пуленепробиваемое.

Я посмотрел. Окошечко и в самом деле было затянуто каким-то полупрозрачным стеклом.

– Многослойный триплекс, – похвастался Костя. – Пять сантиметров толщина!

– Возможно, и куплю, – сдался я. – Бронированный гроб мне позарез нужен. Я у тебя одну штуковину хотел приобрести.