Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В.. Страница 39

Чуть раньше, в феврале 1170 года, сын Боголюбского — Мстислав Андреевич осаждает Новгород. Сам штурм 25 февраля шёл весь световой день. Затем волынцы, дружина сидевшего в то время князем в Новгороде Романа Мстиславовича, пошли на вылазку. Разгром осаждавших был полный.

Результат оказался настолько неожиданным, что всё взвалили на Богородицу. Дескать, в трёх церквах её лики уже плакали, архиепископ по стенам с чудотворной иконой ходил. Она на фелонь (ризу) его падала… Новгородцы победили, продавали пленных суздальцев за бесценок — по две ногаты. Одним из больших воевод в суздальском войске был Борис. Ему — без последствий.

Странный «второй поход» на Киев. Когда из-под осаждённого Вышгорода огромное войско разбегается в непонятной панике. Топча и топя само себя в Днепре. Тот же Борис — в командующих.

Три непонятных битвы. Какие-то неожиданности. Один раз — бывает, но три… Или у этого Бориски — планида такая?

Ага. Планида. Но в год убийства Боголюбского был новгородским посадником. Чего быть не может вообще. В Новгороде со стороны призывают князей. А посадников и тысяцких избирают. Из 30–40 родов «больших бояр». Только — урождённых.

Боря — из семьи новгородских перебежчиков? При Долгоруком несколько новгородских «вятших» бежали в Залесье.

Наконец, после убийства Боголюбского этот Борис будет «мутить воду» в Ростове, возглавлять вечно недовольное ростовское боярство. Будет Всеволодом Большое Гнездо взят в плен в битве. И — отпущен им.

Какой-то отпрыск новгородских знатных иммигрантов. Выдвинулся на казнях и пытках подельников Феодора. У иных сподвижников Андрея на попов православных — «рука не поднималась». Боря и всплыл. То ли — из карьерных соображений, то ли — от личной неприязни к епископу. Андрей посчитал такое рвение сыскное — верностью. Начал боярина продвигать. Чего ж нет? — Пришлый по роду, с нашими, с местными ворами — не снюхается. А тот начал козни строить?

Э… начнёт?

Точно сказать, по каждому случаю, с разбором и обоснованием… не, не могу.

— Не знаю. Так… смутно. Ты бы держал его… подальше. И к войску — не подпускай.

— Ты мне ещё указывать будешь! Куда мне моих бояр ставить! Или… Иване… «свиток кожаный»? Как у Иезикили?

— Э-э-э… Тут… туманно. Грех на душу брать не хочу — точно не знаю. Может, и зря я о человеке худо… Я ж не видал его никогда…

Факеншит! Точно также «туманно» я толковал Андрею о его жене, о её братьях-любовниках, о псе-выжлятнике. А как иначе? «Всё врут календари». А уж летописи… Но вот же! Правдой оказалось! Так и с этим… Борисом Жидиславичем?

Интересное у его папашки имя — языческое, с окончанием «-слав», что на Руси традиционно считают «княжеским». Из племенных ещё князьков? Выскочка-карьерист с родословной?

Врать не буду, не зная человека, за глаза охаивать… грех. А вот по-остеречься — может быть.

Но нынешнее «дело об убийстве Костромского посадника»… и о гибели моего человека… роль в инциденте этого Бориски… придётся разбираться. Это уже не РИ — это моя АИ. Кусок моей нынешней, вполне реальной, не альтернативной, жизни.

Андрей держал «очи нараспашку», как и прежде. Только теперь взгляд его смотрел внутрь, в думы его. Вспоминал, перебирал разные… случаи и намёки.

И тут мне, и вправду, не понтов моих ради, стало его жалко. Мужик-то уже не молод, болит в шее, раны беспокоят. Вот он рвётся, трудится, ни себе, ни другим спуску не даёт. Делает архиважнейшее дело — создаёт «закладной камень» будущей Великой России. Он, даже в бреду горячечном, не может представить — чего из трудов его вырастет. Но если его вот такой, напряжённой, иногда — злой, резкой работы не делать, то и вырастать не из чего будет. Хоть чему.

«Мне умники скажут: Фу как глупо.

Один уже пробовал безоглядно.

Любить это, день изо дня тупо,

Жующее собственный хвост стадо.

Умри, воскресни — всё бесполезно.

Но чувствуя, как им опять хреново

Под этой тварью, над этой бездной,

Мне, не смотря ни на что снова

Хочется, хочется, хочется быть

Добрым бульдозером…»

Почему на Боголюбского глядючи, я песни Ефимыча вспоминаю? Из-за «доброго бульдозера»? Так это — мои ассоциации. Вам, к примеру, может похоронный марш навеять. Или — «Танец с саблями».

И ещё я понял: злоба его на меня — не от меня. И даже не от доноса этого глупого с Костромы. Что-то сильно тревожит его. Как-то… панически.

«От паранойи не умирают. Умирают от её отсутствия». Или от язвы желудка. Вызванного её присутствием.

— Так, брат. Давай не будем время на мелочевку переводить. У тебя, как я вижу — тревога великая. Чем я помочь могу? Расскажи. Может, подскажу чего.

— Ага. Расскажи. А ты мне потом… нож в спину.

Точно. Паранойя.

— Мне, брат, нож ворогу в спину сунуть — не забота. Аж два за плечами таскаю. Денно и нощно. Одна закавыка — ты мне враг? Скажи — «да» и жди. Ножика. Врагов своих я люблю видеть под холмиками могильными. Скажи. Не мне — себе. Я тут так… к сказке — присловье. К твоей сказке. Скажи.

Сидит. Смотрит. Посох свой жмакает.

Пол-потолка вывалено, если снова ударит — пойдёт точно в голову, не зацепится.

Бли-и-ин! А если и вправду скажет «да»?! Мама моя родненькая! Что я с таким словом делать буду?! Он просто пошутил… типа — посмотреть как я дёргаюсь… а мне чего?… Убивать его? Понарошку?!

— Дятел с насесту полетел.

Чего?! Это он чего такое сказал? Бред? Родильная горячка? А, факеншит, это ж князь! Тогда… менингит?!

Вроде — нет, температура, вроде… жаром от него не несёт. Но я уже опять вспотел.

— Андрейша… ты бы как-нибудь… попроще. А то я, малость… не все слова твои…

— Гркхр… кутак баш, эн бэтэген нахуй белэт!

Чего он такое… выразил? Прежде я хоть слова понимал… а тут… местами — знакомое… но я как-то… это какой же язык? — Не греческий. Трифа никогда таких слов не говорила.

— Ты уж прости, братец. Непонятливость мою. Но можно… по-русски?

— Тьфу! Бестолочь! Сопля лысая! То — Иван-богатырь, то «Ванька — не ходи без няньки»! Великий князь Киевский Ростислав Мстиславович, со боярами, со дружиною, со пресвитерами и игуменами, со множеством людей вятших и лутших пошёл с Киева. К сыновьям своим, Роману Ростиславовичу, что в Смоленске князем сидит, да к Святославу Ростиславовичу, что в Новагородских князьях обретается.

Как его корёжит от этого официоза! Кривит губы, слова — будто выплёвывает.

Попытаемся понять… смысл сказанного.

«Дятел» — понятно. Андрей так часто зовёт Ростислава. В узком кругу, конечно. За занудство его, за способность длинными уговорами, повторами, «долбёжкой», добиваться желаемого.

Так, по-семейному, самого Андрея зовут «Китаем» и «Бешеным», а Ростислава — Ростиком. За младшесть, за не-яркость подле его, покойного ныне, старшего брата Изяслава, Изи Блескучего.

Коли — «дятел», то Киев — «насест». Логично. Хотя, конечно, дятлы на насестах не сиживают.

Итить-ять! Чтобы просто понимать слова — нужно в этом княжеском кубле родиться-вариться! А уж оттенки-подробности…!

— Ну и? Вылетел дятел и чего? Птица — оседлая. Полетает, да в дупло своё и ныркнет. Или ты чего-то знаешь? Доносы какие-то есть?

Андрей продолжал рассматривать меня… четырёхствольно. Но как-то внутренне успокоился. Ещё не принял решение, но уже выбрал дорогу к нему.

— Есть и доносы. А есть — нет доносов.

— Не понял.

— Дело княжеское такое… Сидеть — высоко, глядеть — далеко.

«Высоко сижу, далеко гляжу». Девочка Маша. В корзне княжеском, с мечом полуторным. С ярко выраженными кавалерийскими навыками. В лубяном коробе на медвежьем загривке катается. Хотя, конечно, если считать «Святую Русь» тем медведем, то и Боголюбский за девочку с пирожками сойдёт.