Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В.. Страница 79

Зачем?! Почему?! Мой зомби взбесился?!

Многолетний уже опыт, рефлексы, наработанные до автоматизма… Разбираться — потом.

Первая тройка уже останавливается перед рогаткой, а я, перегнувшись к своему возчику, ору ему в ухо:

— Вправо бери! Следом! Не останавливайся!

Он поворачивается ко мне, натягивая вожжи, туповато спрашивает:

— Чегой-то? Эта… вот… застава же…

Выдёргиваю у него кнут, прижимаю за шиворот, сгибая к коленям, хватаю и вытягиваю правые вожжи, нахлёстывая коней кнутом, ору:

— Бар-ра! Пошла! Ур-р-р-у-у-й-я-я!

Кони вздёргиваются, чуть не обернув сани, выносят через снежный вал в сторону, по следу, пробитому упряжкой Сухана, несут дальше. А у первой, уже совсем остановившейся перед рогаткой тройки — убивают ярославцев.

Факеншит! Как всегда! «А брони везли следом на телегах».

Кольчуги гридней — в их же санях. Но нужно хоть пару минут, чтобы надеть. А ярославцев уже бьют сулицами. В грудь, прикрытую только полушубком с кафтаном. Протыкают насквозь, так, что наконечник, прорвав одежду, вылезает из спины. Из спины нашего ночного спасителя. Разумного, бывалого гридня.

Тут же рубят топорами его напарника — мужика помоложе. Рубят — в голову. На которой всей защиты — шапка заячья. Мы же только что, несколько часов назад, с ним рядом горящими ветками в волков кидались…! Он же чётко так… чуть в морду матёрому не попал. А вот нынче…

Вон, и сбитого Суханом возчика поймали. Мужик на колени встал. Характерное движение одного из его собеседников: топором вниз и сразу, пока уже труп — ещё не упал, хлопок по рукояти влево. От такого — череп разваливается на части, половина в сторону отлетает.

Сухан останавливает тройку метров за триста, мы догоняем, становимся рядом. Мой возница, молодой парень, неотрывно смотрит назад, плачет, дрожит губами, тычет рукой:

— А… эта… как же…

Да, факеншит, чуть не влетели. Точнее: мы-то — «чуть», а они-то… «по самое не балуй».

Насмерть.

Охренеть.

Насколько близко.

На ровном месте. В смысле — на ровной дороге.

А чего удивляться? — Русь же! Твою маман… В нынешний день господь судил так. В завтрашний… поглядим. Если будет чем.

Тут есть одна подробность…

Я удивлённо смотрю на Сухана:

— Почему повернул?

Он флегматично объясняет:

— Шиши.

— Ага… А как узнал?

— Мечей, броней — нет. Шуба — хорёк. Под рукавом — прореха. Кони. Гридни на клячах?

А как же наши ярославцы? Проспали? — Похоже на то. Бессонная ночь с волчьей стаей. Прикемарили в равномерном беге тройке по льду, не сразу заметили, не сходу сообразили… не удержали «ухо востро». Мой-то зомбяра — под меня выучен, к «рваному» сну привычен.

— Логично. Но… А ты… ты ж решение сам принял! Ты сам понял, ну, насчёт шишей, сам решил, сам… вот возчика сбил, тройку в сторону увёл. Суханище! Так, выходит… заклятие волхвов голядских кончилось?! У тебя душа нынче есть!

— Ну.

Что «ну»?! Как это «ну»?! Волхвы же из него душу вынули! В палец костяной спрятали! Его же души лишили! «Свободу воли» — отняли. Он же мог только по приказу! Я ж за ним как за малым ребёнком! Он же даже в сортир сам не мог…! А теперь, выходит, он свободный человек… «В своей воле»…

— И как оно? В смысле — своим умом?

— Нормально.

Офигеть! Человек — стал человекам! Перестал быть мертвяком ходячим! А ему просто… «нормально».

— И давно?

Это у него вот только что произошло? Когда увидел опасность… Нет, кони его бояться раньше перестали…

— С Ярёмы Зуба.

Как это? Это ж когда было! Это ж ещё до Бряхимовского похода! Когда мы в усадьбу Рыксы попали. «Как кур в ощип» — в разбойное кубло. Точно, было там что-то такое… он сказал или сделал… сам. Без моего приказа. Что-то тогда моё внимание царапнуло. Но… некогда было разбираться. А после… такой же как всегда.

— А чего ж ты раньше не говорил?

— Ты не спрашивал.

— Ну… Хоть похвастал бы! Это ж чудо! Душа вернулась!

— Не. Не вернулась. Новая выросла.

— Что?! Вот так враз?!

— Не. Проблесками. То, вроде, чувствую её. А то вроде — нету.

— Ишь ты… А свойства твои? Ну, там, слух удивительный, память, сила, выносливость…

— Ты ж сам видишь.

И правда. Весь нынешний изнурительный «вестовой скок» с Суханом проблем не было.

Почему? — Похоже… Пока он был в отключке… э… в «бездушье» — я его гонял. Болевые рецепторы были отключены гипнозом голядских волхвов, а мне было интересно иметь подле себя крепкого охранника. Да и вообще — интересно. Он делил со мною каждый день всякие… хлопоты. А ещё мы с Артемием его в качестве живого «видика» приспособили. Боевой тренажёр с памятью. Отчего он и приобрёл… некоторую физическую форму. Экстремально выдающуюся.

Как-то мне… С одной стороны — радостно. Что человек, который годами возле меня, который меня не раз защищал, спасал, хлеб и кров делил… — выздоровел? Душу обрёл. С другой…

— Раз ты теперь… ну… одушевлённый — тебе чего-нибудь хочется?

— Чего?

— Ну… я не знаю… кафтан дорогой, конь резвый…

— Не. Чего надо — есть. А лишнее… не с руки.

— А… бабу? Какую-нибудь… такую-эдакую?

— На что? Бабы сами… отбоя нет. А одну… на кой?

— Так… А палец?! Костяной палец, в который душу твою волхвы спрятали? Я ж его на груди, возле креста ношу…

Я несколько суетливо полез к себе под одежду, пытаясь вытащить этот, можно сказать — намозоливший шею, «сувенир». Сухан остановил:

— Не надо. Я его и поныне чую. Он — на тебе, и мне ведомо — в какой ты стороне.

Я принялся запоясывать шубу, пребывая в немалом смущении. Как-то я в такие ситуации… когда зомби не только встал-пошёл. А ещё и душу вернул… Нет, не вернул — новая выросла.

Столько слышал про зомбирование, про всякие зомбоящики… А вот как оно назад, в люди…

Офигеть. Факеншит уелбантуренный! Первый раз с таким сталкиваюсь! И как же теперь…?

— Так у тебя совсем никаких-никаких желаний нет?

— Есть.

О! Наконец-то! У живого человека должно быть много разных переменчивых желаний!

— Какое?

— Ехать.

И он кивнул в сторону оставленной позади разбойной заставы.

Едрёна матрёна! Они ж там наших коней распрягают да засёдлывают!

Ходу, родимые, ходу!

Уж и не знаю — с согласия Костромского тысяцкого Бориса Жидиславича такое безобразие творится или нет, а кубло разбойное надо чистить. Дядя Боря «лямку не тянет».

Я то удивлялся изменениям, произошедшим с моим неотлучным зомби — вижу каждый день, а не заметил — появление души! то задумывался о наведении порядка в Костроме. А тройки уносили нас вниз по Волге. Шиши, поглядев на нашу резвость, повернули назад.

У устья Унжи наскочили на ещё одну команду. Другие — издалека видать. Характерное единообразие в одежде, оружии, упряжи. И стяг над берегом — «Чёрт на тарелке». Мои. Землемеры, егеря, лесорубы.

В РИ это место назовут Юрьевцем. Не по Долгорукому, а по внуку его, который здесь крепостицу поставит почти перед Батыем. В АИ — самому приходится.

Дальше как-то легче, спокойнее. Вроде бы — та же Волга, те же леса по берегам, а такой тревоги нет — моя земля. «Я — дома».

В Городце я «завис» — кучу дел пришлось решать спешно, по телеграфу. Особенно «горячих» здесь, в нынешнем продвижении Всеволжска вверх по Волге, в очень ограниченном времени — последние недели перед ледоходом.

Пока у меня нет однозначного запрета Боголюбского — делаю как уговаривались.

…

— Ну что, Урюпа. Был ты душегуб, стал градоначальник. Не худой. Я гляжу, ты тут Городец славно обустраиваешь. И округа по уму становится. И помощники у тебя разумные, вроде. Дело понимают, что, к чему — соображают. Сам-то не заскучал?

— Ты, Воевода, это к чему?

— В Кострому посадником… Как?

— Вона чего… А…?

— Решаемо. Давай-ка прикинем…

Через неделю воинский отряд с Чарджи во главе, с Чимахаем в роли «разносчика слова божьего», с пересидевшем у меня зиму Гладышем, с Урюпой и другими многими гражданскими людьми и необходимыми припасами — двинулся от Городца вверх по Волге. На Унжу, в Кострому, в Галич…