Полуостров сокровищ (СИ) - Зимина Татьяна. Страница 44

Протянув руку, я нащупал Завесу. Ну конечно, она была здесь — куда ей деться? Облегчение накатило волной: признаться, на какой-то миг я и вправду поверил Илюхе. Ухватил покрепче, дернул, и… Ничего. Будто рыба по самым кончикам пальцев чешуей мазнула. Я сосредоточился. Сдвинув Навь обеими руками, занес ногу и уже почувствовал, как пахнуло ледяным морским ветром…

— Что, геморно? Рыбку в мутной воде, да голыми ручками, — посочувствовал Илюха. И это сочувствие меня окончательно добило.

Достав из кармашка последнюю, рассчитанную на возвращение заначку, я выстелил дорожку на тыльной стороне ладони и вдохнул. Ноздри опалила пряная волна, в ней проскакивали незнакомые оранжевые искорки.

Закрыв глаза, я подождал, пока мир привычно не разделится на Правь и Навь, увидел Завесу, рассмотрел её во всех подробностях, прочувствовал, проникся, так сказать, моментом, и… Она подалась, открылась, как старая штопаная занавеска, но за ней ничего не было. С Той, мирской стороны, была пустота. Ни тумана, ни тьмы, ни холода — только бестелесная безмолвная пустота.

Плюхнувшись на траву рядом с Мурманским, я застыл. Так вот он какой, значит, Смерть. Один шаг — и всё. Приехали.

В отчаянии я шибанул кулаком по земле. Раз, другой, третий, понял, что кулак никакой боли не чувствует. И в землю уходит на полвершка…

— Вот так и мы, — понимающе кивнул Илюха. Взгляд у него был ласковый-ласковый. — Всё время должны думать. О том, чтобы не проваливаться в землю, о том, что мясо оленя надо жевать, затем глотать, а затем, переварив… ну, ты понял. Думать, а скорее, помнить о том, как выглядишь, — он растопырил перед моим лицом татуированные руки с короткими пальцами. — Какой у тебя голос, какие любишь словечки… Без Привратника, без грева, поступающего с воли, мы теряем себя.

— Я теперь тоже потеряю?

— Если не согласишься служить камню — уж извини.

Я поднялся. Хотелось убежать. Куда-нибудь где никого нет, где на меня никто не будет смотреть. Сделал пару шагов…

— И последний момент, — сказал Илюха уже в спину. — Ты — не мы. Тебя Шаи-Хулуд не спасал. Ты потеряешь память очень быстро и уйдешь за реку.

— И сколько у меня времени? — спросил я через плечо.

— От тебя зависит, — Илюха поднялся и почесал пузо под драной телняшкой.

— Но с Игорем-то можно поговорить? Весточку на Тот свет отправить…

— А вот это — со всем нашим удовольствием.

Достав из кармана выцветших, с оттянутыми коленками треников телефон, Илюха выдвинул антенну и нажал несколько кнопок. Послышались гудки, а затем авторитет расплылся в своей фирменной улыбке.

— Але! Хай, Горь! Мурманский на проводе. Как сам? Да тоже всё путем. Тут у нас человечек с воли нарисовался, с тобой побазарить хочет. Балакает, жену твою знает… Замётано, — картинно хлопнув крышечкой телефона, он посмотрел на меня. — Скоро будет. А ты погуляй пока. Подумай.

— А почему Игорь живет не с вами?

Мы с Куксой отправились навстречу князю. Сидеть на месте не было мочи и Илюха послал пацана проводить меня до Смородины.

— Горь живет в Беловодье, шибко-шибко далеко. К нам только в гости наведывается.

— Потому что он остался без тела, да?

— Потому что он умер, дурья твоя башка.

— Но… Я думал, вы тоже… Вы же сами говорили…

— Мы — тоже, — с умным видом кивнул Кукса.

— Так в чем разница?

— Нет никакой разницы. Просто мы живем на этом берегу, а он — на том.

Нет, ну ведь ему только на пользу будет парочка хороших, крепких лещей… Совсем пацан берегов не чует. Разговаривает, как с дитём.

Чем дальше мы шли, тем больше вокруг становилось признаков знакомой мне Нави. Исчезли зеленая трава и пушистые зверьки, да и птички-бабочки больше не порхали над былинками. Деревья почернели, на стволах, в складках коры, прорезались суровые лица, неотрывно наблюдающие за нами гнилушечными глазками. С веток колючих кустов сочилась склизкая капость, мясистые цветы хищно облизывались неприятно скользкими языками, а вдалеке, за пригорком, кто-то громко и тоскливо ухал. Словом, лепота Зоны сменилась своеобычной Навьей хмарью.

— Как она получилась? — спросил я, чтобы не молчать. — Ну, Зона?

— Я ж тебе уже говорил: в Мурманске шибко большой кирдык был. Мы жили в эпицентре катаклизма, сечешь? Никогда не приходилось видеть, как реальность медленно, со скрипом, сворачивается в трубочку, как блин? А начинкой в этом блине — ты? Не приходилось чувствовать, что вместе с реальностью тебя всего скручивает в тугой жгут? А ты при этом живой, а время останавливается, и ты уже понимаешь, что так будет продолжаться вечность… — пацан хитро подмигнул. — Хорошо, что Шаи-Хулуд сумел остановить свертку и сделать всё, как было. А тех, кто уже умер, привел сюда, — Кукса беспечно улыбнулся. — Он сделал так, что в Зоне всегда весна. Рыба сама в садки прыгает, оленей даже пасти не надо… И это тоже продолжается целую вечность.

— Только получается, чтобы у вас тут рай был, нужно иметь человечка на той стороне, который грев гнать будет.

— Равновесие надо соблюдать однако.

Дальше шли молча. Тоже мне: дети цветов. Устроились в теплом месте, дырки сейдами позатыкали, чтобы сквознячок, не дай бог, не продул, и радуются. А что они здесь видят? Три холма на краю света, да глупых сурков у норок? Ни забот, ни хлопот. Не жизнь, а нежить…

Вспомнилась Машка — перед тем, как мне уходить. Бледная до синевы, с огромными, в пол-лица глазищами и тонкими, вытянутыми в струнку губами.

— Я с тобой, — говорит, едва ворочая языком от страха, от злости, от обиды на судьбу нашу хромоногую. — Я твоя напарница и должна прикрывать тебе спину. Без себя не отпущу.

Как ей объяснить, что и мне, здоровому мужику, переплыть залив — уже подвиг, а уж ей, пигалице мелкой… Котик, дай ему боги здоровья, расстарался, наслал на девку сон необоримый. Камикадзе: когда Маха проснется и поймет, что случилось… Словом, лучше я — здесь, чем он — там.

А как же наставник?

Представилось: в обвисшей шляпе, в тяжелом истертом плаще, бредет мой учитель один, позабыт-позаброшен, по раскисшему тракту. Сапоги увязают и скользят в липкой грязи, и некому даже поддержать старика… От столь трогательно-безутешной картины навернулись слёзы. Но я не дал себе раскиснуть. Мужественно вытер сопли, втянул живот и потопал вслед за пацаном.

Лумумба сам виноват. Тоже мне, настоящий русский мужик: сидит в бане, вспоминает родину и хлещет водку…

Я ведь до последнего надеялся, что он меня догонит. Даже здесь, на берегу, после встречи с Водокрутом, всё ждал: вот оглянусь, а рядом — бвана стоит. Усмехается хитро, как он один это умеет, и говорит:

— Шалишь, стажер. Поперед батьки в Пекло лезть…

А вообще… что-то день сегодня урожайный. То царскую дочку в жены сулят — даром, что дура, зато красивая и с хвостом… То сытую спокойную жизнь — бери и черпай полными горстями… Что-то здесь не так. Обычно судьба-мачеха исключительно пинками да подзатыльниками потчует, а не пряниками медовыми. Однако шибко-шибко ей что-то от меня надо…

Незаметно дошли до реки. С крутояра спускалась пыльная тропинка и я решил ополоснуться. Тормозя о кочки, поросшие сухой травой, спрыгнул на берег, закатал рукава и опустил руки в темную, будто чернильную воду. Тут же, заорав нечеловеческим голосом, отскочил. В первый миг показалось что в реке кипяток, но всё было наоборот: температура воды приближалась к абсолютному нулю. Кожа на руках побелела и покрылась синими цыпками.

Рядом раздался ехидный смешок.

— Однако мозгом думай. Зачерпнуть воды из Стикса — большую силу надо иметь. Как у Шаи-Хулуда, например.

Минут десять пришлось растирать ладони и стучать ими друг о друга, пока наконец не обрел надежду на выздоровление: ощутил слабенькое покалывание в кончиках пальцев.