Дети Ананси - Гейман Нил. Страница 32

Сложив на груди руки, мужчина глянул на Толстого Чарли сверху вниз и сказал:

– Почему ты сам не уладишь свое дело?

У Толстого Чарли пересохло во рту. Горло как будто закупорило пылью. Стоявший рядом с ним был ростом выше любого человека, и пахло от него совсем не по-человечьи. Кончики кошачьих клыков придавили нижнюю губу.

– Не могу, – пискнул Толстый Чарли.

Из следующей пещеры высунулся гигант. Кожа у него была коричневато-серой и морщинистой, а ноги – как складчатые колонны.

– Если вы с братом поссорились, – сказал он, – попросите отца вас рассудить. Покоритесь воле главы семьи. Таков закон.

Он снова скрылся в пещере и издал горловой звук, такой громкий и трубный, что даже Толстый Чарли сообразил, что слышал Слона.

Толстый Чарли сглотнул.

– Мой отец мертв.

И голос у него был теперь снова чистым, много чище и громче, чем он ожидал. Его слова эхом отдались от отвесной скалы, раскатились по сотням пещер, по сотням каменных уступов. «Мертв, мертв, мертв, мертв», – повторяло эхо.

– Поэтому я пришел сюда.

– Я не питал любви к Пауку Ананси, – сказал Лев. – Однажды, давным-давно, он привязал меня к бревну и велел ослу тащить меня в пыли к трону May, создателю всех вещей. – От этого воспоминания Лев зарычал, и Толстому Чарли очень захотелось оказаться на другом краю света.

– Иди дальше, – сказал Лев. – Если повезет, то найдешь кого-то, кто тебе поможет. Но я этого делать не стану.

Слон сказал из темноты пещеры:

– И я тоже. Твой отец обманул меня и наелся моего живота. Он сказал, что сделает для меня сандалии, и смеялся, набивая себе желудок. У меня долгая память.

Толстый Чарли пошел дальше.

У входа в следующую пещеру стоял человек в щегольском зеленом с переливом костюме и элегантной шляпе с лентой из змеиной кожи. И ботинки, и ремень у него тоже были из кожи змеи.

– Иди дальше, сын Ананси, – сказал Змей, и во рту у него что-то сухо затрещало, точно гремучка забила хвостом. – От вашей проклятой семейки одни неприятности. Я в ваши проблемы вмешиваться не стану.

Женщина у входа в следующую пещеру была очень красивой, но глаза у нее были как две капли нефти, и вибриссы на фоне кожи казались снежно-белыми. А еще у нее было два ряда грудей.

– Я знала твоего отца, – сказала она. – Давно это было. Мр-р-р.

Она встряхнулась от одного только воспоминания, и Толстому Чарли вдруг показалось, что он прочел очень личное письмо. Она послала Толстому Чарли воздушный поцелуй, но, когда он попытался подойти ближе, качнула головой. Он пошел дальше.

Впереди из земли торчало искривленное мертвое дерево – точь-в-точь абстрактная скульптура из старых костей. Тени стали уже удлинятся, ведь солнце медленно опускалось в бесконечное небо, туда, где скалы вдавались в конец света. Солнечный диск казался чудовищным оранжево-золотым шаром, и мелкие облачка под ним были окрашены золотом и пурпуром.

«Ассирийцы напали, как волк на отару, – подумалось Толстому Чарли. – Их когорты сверкали подобно пожару». Строчки Байрона всплыли из какого-то позабытого урока литературы. Он попытался вспомнить, что такое «когорты», и не сумел. Вероятно, какие-то повозки.

Совсем рядом с ним что-то шевельнулось, и тут он сообразил: то, что он принял за валун под деревом, на самом деле человек – с песочными волосами и темными полосами на спине. Волосы у него были очень длинными и очень черными, а когда он улыбался, то показывал клыки, как у очень большой кошки. В скользнувшей по губам улыбке не было ни тепла, ни веселья, ни дружбы.

– Я Тигр, – сказал он. – Твой отец сотни раз меня обижал и оскорблял тысячью разных способов. У Тигра долгая память.

– Мне очень жаль, – отозвался Толстый Чарли.

– Я прогуляюсь с тобой, – продолжал Тигр. – Немного. Ты сказал, Ананси мертв?

– Да.

– Так, так, так. Он столько раз меня дурачил. Когда-то все принадлежало мне: сказки, песни, звезды – все. А он меня обокрал. Может, теперь, когда он мертв, люди наконец перестанут рассказывать его проклятые истории. Перестанут смеяться надо мной.

– Конечно, перестанут, – заверил Толстый Чарли. – Я вообще никогда над тобой не смеялся.

Сверкнули глаза цвета отполированного изумруда.

– Кровь есть кровь, – сказал он. – Потомки Ананси – это и есть сам Ананси.

– Я не мой отец, – возразил Толстый Чарли.

Тигр оскалился. Зубы у него были очень острые.

– Нельзя расхаживать, заставляя людей смеяться над тем и сем, – объяснил Тигр. – Мы ведь в серьезном мире живем, тут зубоскалить не над чем. Никогда не надо смеяться. Детей нужно учить бояться, учить их дрожать. Учить их быть жестокими. Учить их быть опасностью в темноте. Прятаться в тени, а после напрыгивать, бросаться или вылетать – и обязательно убивать. Знаешь, в чем истинный смысл жизни?

– М-м-м… – протянул Толстый Чарли. – Любить друг друга?

– Смысл жизни – в жаркой крови твоей жертвы у тебя на языке, в его плоти, распадающейся под твоими зубами, в трупе врага, брошенном на солнце стервятникам. Вот что такое жизнь. Я Тигр. Я сильнее, чем когда-либо был Ананси, больше, опаснее, могущественнее, страшнее, мудрее…

Толстому Чарли совсем не хотелось разговаривать с Тигром. И не потому, что Тигр был не в своем уме, нет, дело было в том, что он так серьезно отстаивал свои взгляды, а эти последние оказались далеко не самыми приятными. А еще Тигр напоминал Толстому Чарли кого-то, и хотя Толстый Чарли не мог определить, кого именно, но точно знал; что этот кто-то ему не нравится.

– Ты поможешь мне избавиться от брата?

Тигр закашлялся, будто в горле у него застряло даже не перо, а целая птица.

– Хочешь, принесу тебе воды? – спросил Толстый Чарли.

Тигр поглядел на него с подозрением.

– В прошлый раз, когда Ананси предложил мне воду, я в конечном итоге попытался съесть луну из озера и чуть не утонул.

– Я просто хотел помочь.

– Вот и он так сказал. – Придвинувшись к Толстому Чарли, Тигр посмотрел ему в глаза. С такого близкого расстояния он и вовсе не походил на человека: нос слишком плоский, глаза расположены иначе, и пахнет от него, как из клетки в зоопарке. И слова его обернулись раскатистым рыком: – Вот чем ты мне поможешь, сын Ананси. И ты, и твой брат. Держитесь от меня подальше. Понятно? Если хочешь сохранить мясо на своих костях.

Тут он облизнулся, и язык у него был красным, как свежая кровь, и длиннее, чем полагается иметь человеку.

Толстый Чарли попятился, уверенный, что если повернется, если побежит, то почувствует, как кожу у него на загривке разрывают тигриные клыки. Шедшее рядом с ним существо лишилось теперь последней толики человеческого, и размерами оно было с настоящего тигра. В нем воплотилась каждая хищная кошка, которая вдруг вознамерилась полакомиться человечиной, каждый тигр, который ломал позвонки человеку, как домашняя кошка – мыши. И потому, пятясь, Толстый Чарли не сводил глаз с Тигра, и вскоре хищник мягко вернулся под свое мертвое дерево, растянулся на камнях и растворился в пятнистых тенях, где его присутствие выдавали лишь фонтанчики пыли, взбиваемой раздраженными ударами хвоста.

– Не бойся его, – сказала от входа в ближайшую пещеру женщина. – Иди сюда.

Толстый Чарли не смог решить, красавица она или ужасная уродина, но осторожно приблизился.

– Тигр разыгрывает могучего храбреца, но боится собственной тени. А еще больше – тени твоего папы. В его челюстях нет силы.

В ее лице было что-то собачье. Нет, не собачье, а…

– А вот я, – продолжала она, когда он подошел совсем близко, – могу зубами раздавить кость. Там самое вкусное прячется. Там – самое сладкое, что есть в теле, но никто, кроме меня, этого не знает.

– Я ищу кого-нибудь, кто помог бы мне избавиться от брата.

Запрокинув голову, женщина расхохоталась – диким лающим смехом, громким, долгим и безумным, и Толстый Чарли ее узнал.

– Никто здесь тебе не поможет, – сказала она. – Каждый тут пострадал, когда пытался тягаться с твоим отцом. Тигр ненавидит тебя и твою семью больше всего на свете, но и он даже пальцем не шевельнет, пока твой отец где-то ходит по миру. Послушай: иди по этой тропе. Я тебе добрый совет даю, ведь за глазом у меня пророческий камень. Поэтому поверь мне на слово, помощь ты найдешь, лишь когда отыщешь пустую пещеру. Войди в нее. Поговори с тем, кто ждет там. Понял меня?