Дети Ананси - Гейман Нил. Страница 43

Человек ласточкой упал с окна, прямо в туманную завесу водопада, и стая взлетела следом, а учитывая, что фламинго, чтобы подняться в воздух, нужен разбег, многие камнем рухнули вниз.

Вскоре в спальне остались лишь раненые или мертвые птицы: те, что разбили своими телами окно, те, что налетели на стены, те, что были раздавлены весом собратьев. Один еще живой фламинго смотрел, как дверь словно сама собой открылась и снова захлопнулась, но поскольку был птицей, не придал этому особого значения.

Стоя в коридоре квартиры Толстого Чарли, Паук старался перевести дух. Он сосредоточился на том, чтобы его спальня перестала существовать – а ведь обидно, так обидно: особенно ему было жалко проигрывателя и колонок, которыми он ужасно гордился. Да и вообще, где теперь держать вещи?

Впрочем, вещи можно раздобыть новые.

Если ты Паук, достаточно только попросить.

Мама Рози была не из тех, кто склонен злорадствовать, поэтому, когда Рози разразилась слезами на чиппендейловском диване, она воздержалась от улюлюканья, пения или небольшого победного танца. Впрочем, внимательный наблюдатель заметил бы в ее глазах радостный блеск.

Дав Рози большой стакан витаминизированной воды с кубиком льда, она выслушала слезливый рассказ дочери об обманах и разбитом сердце. К концу победный блеск в глазах сменился растерянностью, голова у нее шла кругом.

– Значит, Толстый Чарли на самом деле был не Толстым Чарли? – спросила мама Рози.

– Нет. Ну да. Толстый Чарли это Толстый Чарли, но всю прошлую неделю я встречалась с его братом.

– Они близнецы?

– Нет. Кажется, они даже не похожи. Не знаю. Я совсем запуталась.

– Так с которым ты порвала?

Рози высморкалась.

– Я порвала с Пауком. Это брат Толстого Чарли.

– Но ты же не была с ним помолвлена.

– Нет, но думала, что была. Я думала, это Толстый Чарли.

– Значит, ты порвала и с Толстым Чарли тоже?

– Вроде того. Только я ему об этом еще не сказала.

– А он знал… про историю с братом? Может, это какой-то извращенный заговор? Может, над моей бедной девочкой просто посмеялись?

– Нет. Сомневаюсь. Но это не важно. Я не могу за него выйти.

– Не можешь, – согласилась мама. – Совершенно точно не можешь. Никак не можешь. – А про себя сплясала победную джигу и запустила большой, но со вкусом задуманный фейерверк. – Мы найдем тебе хорошего молодого человека. Не волнуйся. А Толстый Чарли тот еще фрукт. Никогда не знаешь, что вот-вот выкинет. Я это сразу поняла, как его увидела. Съел мое восковое яблоко. Так и знала, что от него ничего хорошего не жди. Где он сейчас?

– Точно не знаю. Паук сказал, его, возможно, забрали в полицию.

– Ха! – Фейерверк в голове ее мамы достиг размаха новогоднего в Диснейленде, и для верности она мысленно принесла в жертву дюжину безупречно белых быков, а вслух сказала лишь: – Скорее всего сидит в тюрьме, если хочешь знать мое мнение. Самое для него место. Я всегда говорила, этот молодой человек плохо кончит.

Тут Рози снова заплакала, даже еще сильнее. Достав новую горсть бумажных носовых платков, она протяжно и трубно высморкалась.

Храбро сглотнула. И еще поплакала.

Мама похлопала ее по руке – настолько утешительно, насколько умела.

– Конечно, ты не можешь выйти за него замуж. Нельзя выйти замуж за преступника. Но если он в тюрьме, то помолвку легко разорвать. – При этом в уголках ее губ появилась призрачная улыбка. – Я могла бы уладить это за тебя. Или сходить в день посещений и сказать, что он паршивый мошенник и ты никогда больше не хочешь его видеть. – И с готовностью добавила: – Можно получить также ордер, чтобы он не смел к тебе приближаться больше чем на двадцать ярдов.

– Я не… не… п-потому не могу выйти замуж за Толстого Чарли, – пробормотала Рози.

– Не потому? – спросила мама, поднимая одну отлично нарисованную бровь.

– Нет. Я не могу выйти за Толстого Чарли, потому что не люблю его.

– Конечно, не любишь. Я всегда знала. Это было пустое увлечение, но теперь ты увидела истинную…

– Я влюблена в Паука, – продолжала Рози, словно мама вообще ничего не говорила. – В его брата.

Возникшее на мамином лице выражение напоминало рой ос, слетевшихся к пикнику.

– Нет, нет, – успокоила ее Рози. – За него я тоже не могу выйти. Я сказала ему, что не хочу его видеть.

Мама Рози поджала губы.

– Не стану делать вид, будто понимаю, что у тебя на уме, но не буду говорить, что это дурные вести.

Шестерни у нее в голове повернулись, колесики и зубчики сцепились на новый и интересный лад, механизм замкнулся заново, пружины опять сжались.

– Знаешь, что было бы сейчас для тебя лучше всего? Ты не думала о небольшом отпуске? Я с радостью его оплачу. В конце концов, я столько сэкономлю на твоей свадьбе…

Возможно, последняя фраза была не совсем к месту, потому что Рози снова зарыдала в бумажный носовой платок, но мама продолжила:

– Как бы то ни было, все за мой счет. Знаю, у тебя еще остались неиспользованные дни отпуска. И ты говорила, что на работе сейчас затишье. В такое время девушке нужно уехать подальше и просто расслабиться.

Рози спросила себя, может, все эти годы она недооценивала маму? Шмыгнув носом и сглотнув, она сказала:

– Было бы неплохо.

– Тогда решено, – сказала мама. – Я поеду с тобой, буду заботиться о моей девочке.

А мысленно – под грандиозный финал фейерверка – добавила: «И присмотрю, чтобы моя девочка знакомилась только с подходящими мужчинами».

– Куда мы поедем? – спросила Рози.

– Мы поедем, – ответила ее мама, – в круиз.

Наручников на Толстого Чарли не надели. Это было хорошо. Все остальное – хуже некуда, но хотя бы без наручников обошлось. Жизнь сбивала с толку, расплывалась в какое-то странное пятно, но детали проступали чересчур уж четко: сержант на посту, почесав нос, сказал: «Шестая камера свободна». Грохот захлопнувшейся зеленой двери, запах камер, слабая вонь, которой он никогда не ощущал раньше, но которая сразу показалась омерзительно знакомой, – всепроникающая спертая смесь вчерашней блевоты, дезинфектанта и дыма, затхлых одеял и неспущенных унитазов, а еще отчаяния. Это был запах самого дна, и именно тут, кажется, очутился Толстый Чарли.

– Когда понадобится спустить воду, – сказал провожавший его по коридору охранник, – нажмете на кнопку в своей камере. Кто-нибудь из нас рано или поздно зайдет, чтобы дернуть за цепочку. Так мы не позволяем спускать в канализацию улики.

– Улики чего?

– Сам знаешь, солнышко.

Толстый Чарли вздохнул. Он сам спускал отходы своего тела с тех пор, как начал гордиться таким поступком, и утрата этого, более чем утрата свободы, показала ему, как все переменилось.

– Ты ведь в первый раз здесь? – спросил охранник.

– Прошу прощения?

– Наркотики?

– Нет, спасибо, – вежливо ответил Толстый Чарли.

– Ты у нас за наркотики?

– Сам не знаю, за что. Я невиновен.

– Белый воротничок, а? – Охранник покачал головой. – Скажу тебе кое-что, что синие воротники и так знают. Чем больше ты облегчишь жизнь нам, тем больше мы облегчим ее тебе. Все вы, белые воротнички, одинаковы. Вечно талдычите про свои права. Сами себе все усложняете.

Он открыл дверь камеры номер шесть.

– Дом, милый дом, – сказал он.

Вонь оказалась намного сильнее внутри комнатушки, выкрашенной какой-то неровной, сопротивляющейся граффити краской, и стояли тут только кровать, похожая на полку почти у самого пола, и унитаз без крышки в уголке.

На кровать Толстый Чарли положил одеяло, которое ему выдали.

– Вот и ладушки, – сказал охранник. – Обживайся. Если станет скучно, не затыкай одеялом унитаз.

– Зачем мне это делать?

– Сам часто удивляюсь, – отозвался охранник. – И впрямь, зачем? Разгоняет монотонность, наверное. Откуда мне знать? Как законопослушный гражданин, который ждет заслуженной пенсии от полиции, я сам никогда не проводил времени в камере.