За гранью тьмы (СИ) - Аро Ольга. Страница 10

Испуг прячется еще на дне темных глаз, но плещется у самой поверхности… восхищение?

— Ты… — шепчет девчонка тихо, а я прикрываю веки, потому что хочу вкусить это слово, прочувствовать его всем существом. Впитать в себя, навеки запомнив миг, когда сплетение чуждых звуков, произнесенных Тео, обрело смысл.

— …ангел… — проговаривает полушепотом на выдохе, и я медленно открываю глаза.

Смотрю прямо в светящееся экстатическим восторгом лицо. Страх смело, и следа не осталось, а на место ему пришло почти религиозное, неконтролируемое упоение.

Незнакомое чувство раздирает грудную клетку, рождается внутри, под ребрами. Дергаются нервно уголки рта, и краткий смешок срывается с губ.

А затем я смеюсь открыто, потому что не могу сдерживать то, что льется из меня. Хриплый, надрывный смех царапает горло, растягивает губы в ненормальной, полубезумной улыбке.

Ангел.

Повторяю это слово мысленно, шепчу его в своей голове, и смех обрывается. Прижимаю пальцы костяшками к самым губам, незримо закусывая кожу. Пытаюсь овладеть собой, закрываю глаза, делая глубокий и ровный вдох.

А когда вновь смотрю на Тео, то вижу только черную бескрайнюю пустоту вокруг.

ГЛАВА 5

На высоких каменистых хребтах гуляет ледяной ветер. Снег, срываемый с вершин, порывами жалит кожу, оседает на обветренных губах. Краем глаза замечаю темно-медные растрепанные пряди, скользящие вдоль лица. Ветер безжалостен, он рвет волосы, путает их в складках ворота, бросает в лицо снежную крошку.

Не ношу маску наедине с самим собой, открываясь стихии этого мира. Вошло в привычку с того момента, как кинул ее в непроницаемую тьму, желая искоренить страх в глазах темноволосой девчонки.

Смотрю вдаль, с невообразимой простому человеку высоты. Под ногами ненадежная опора — припорошенный снегом горный уступ, носки черных ботинок у самого края.

А дальше — пропасть, будто не имеющая дна.

Гора круто уходит вниз, далеко впереди виднеется уходящее за горизонт туманное ущелье.

Куда ни посмотри — лишь снег и вершины гор, огромные протяженности, острые ребра, тянущиеся во все стороны.

Первозданная красота самой природы, от которой дыхание перехватывает.

Ощущаю себя стоящим на краю бездны, но не чувствую страха.

Медленно поднимаю непослушные руки и дотрагиваюсь пальцами до задубевшего капюшона, снимая его. Дышать тяжело — воздух разреженный, и мое смертное тело едва выдерживает без кислородной маски. Делаю глубокий вдох, чувствуя, как льдом наполняются легкие.

Убиваю себя, рисуя на лице дикую улыбку.

Иллюзия смерти завораживает и пленяет. Она заглушает то, что бьется в груди раненой птицей, запертой в золотой клетке.

Птица клюет саму себя, выдергивает испачканные красным перья, ломает крылья о жесткие прутья.

Невыносимо терпеть. Ежеминутно. Ежесекундно.

Всегда.

Хочу выжечь из своей груди то, что мешает быть прежним. Мое желание сродни наваждению — уничтожить, испепелить. Забыть.

Но не знаю, как это сделать.

А потому я убиваю себя, раз за разом. Накачиваю свое человеческое тело адреналином и убиваю его, заставляя удары в груди замолкнуть.

Боль тела изумляет.

Она режет изнутри, но я наслаждаюсь каждой каплей, растягиваю ее, питаясь как удовольствием.

На ресницах иней; заиндевелые пальцы уже не слушаются, ладони бледные, кожа кажется синей. Волосы покрываются снегом, длинная медная прядь бьется у виска под злыми порывами ветра.

Хлопает на ветру задубевшая ткань плаща, больно стегая по ногам.

Хочу узнать, каково это — умереть от холода. И, кажется, начинаю понимать.

Не знаю, что убьет меня быстрее — воздух, который обманывает тело, заполняя легкие пустотой, или холод, взявший в свои оковы.

Не могу пошевелиться, ни волей, ни умом, ни хитростью — тело умирает, сдаваясь бездушной природе.

Я — безумен.

И у моего безумия есть имя. Тео.

Шепчу его, прикрывая веки, ласкаю свой воспаленный разум бесконечными повторениями.

Нет понятных мне причин почему так велико ее влияние, почему птица в груди клюет свою плоть, роняя алые капли.

Принимаю неистовую одержимость такой, какая она есть — необходимой.

Глаза слезятся, я делаю вдох, и грудная клетка замирает. Чувствую неуверенный удар сердца, и наступает благословенная тишина.

Невозможно прекрасно.

Меня выдергивает из лишенного жизни забытья громкий обрывистый крик. Распахиваю веки, слыша в голове отзвуки знакомого голоса. Беззащитный крик повторяется, острыми лезвиями проходясь по коже, и я пробуждаюсь, безошибочно нащупывая в темноте Путь.

Он не похож более на тусклое пламя свечи, полыхая высоким пламенем. Жар его прокатывается по лицу, сдергивая черные покровы.

Поднимаю руку, хмурюсь, разглядывая длинные пальцы. Переворачиваю ладонь, с безразличием сжимая ее в кулак.

Я все еще здесь — в окружении черного густого эфира, но тело мое кажется настоящим, сотканным из плоти и крови.

Не удивляюсь, не могу себя заставить испытать что-либо, кроме неясного беспокойства. Волнение щекочет в груди, неприятным холодком пробираясь под кожу.

Та сила, что не находит объяснения, снова тянет меня к Тео, не спрашивая позволения.

Крик врезается в уши, заставляя вскинуть голову. Тревога крепнет, прорастает в самую глубину, царапает, скребет изнутри крысой.

Медлю, вглядываясь в пламя Пути, озаряющее темноту. В горле становится сухо, сглатываю — и наконец испытываю что-то, схожее с удивлением.

Удивляюсь своей неуверенности, которая сковывает тело. Удивляюсь самому телу: настолько человеческому, наполненному эмоциями и чувствами, что кажусь себе пленником, запертым в чужой оболочке.

Крик звучит снова, на одной ноте, замыкая временной круг. Зов вне прошлого и настоящего не менее сильный, чем тот, что терзает меня, когда приходит время собирать урожай Нитей.

Словно очнувшись тянусь вперед, ожидая вспышку света под веками.

Оттенки черного сменяют друг друга, разница невелика — теряюсь на мгновение, не различая перехода. Нет ожидаемого света, а потому замираю, вслушиваясь в собственные ощущения.

Под ногами твердый пол, делаю шаг, и толстый ковер приятно пружинит под подошвой. Останавливаюсь, в краткие мгновения оценивая небольшую, утопленную в ночной тиши комнату. Тусклый свет уличного фонаря проникает сквозь грязноватое стекло, едва освещая маленькое пространство.

Не чувствую и толики чуждой враждебности или агрессии. Ничего, кроме беспокойства, плотно повисшего в теплом воздухе.

Не понимаю.

Вокруг никого, кого я мог бы посчитать… опасным.

Не для себя — для Тео.

Обвожу ровным взглядом квадратное помещение, угадывая в тенях нехитрое убранство комнаты. Большой шкаф для одежды грузно нависает у самого входа; письменный стол, заваленный тетрадями и бумагами, притулился близ не зашторенного окна. Закрытый ноутбук слабо мерцает синим, рядом — забытая на столе кружка. Стул на колесиках задвинут под столешницу, на спинке грудой свалены вещи.

Правее — книжные полки, вперемешку заставленные переплетами разных размеров.

Ничего, что могло бы объяснить причины моего здесь появления.

Делаю еще один шаг — и осекаю себя.

Слышу частое слабое дыхание. Смотрю вперед, разглядывая скорчившуюся на кровати девушку. Тео спит, но сон ее беспокоен.

На ней футболка и короткие шорты, между ног зажато смятое одеяло, комковатая подушка отброшена в сторону. Влажный от пота темный локон прилип к виску, под прикрытыми веками двигаются и подрагивают глаза.

Светлая футболка задралась почти до неровно вздымающейся груди, живот впалый, опускается в такт тихому дыханию.

Разглядываю бледную кожу недопустимо долго. Знаю — она гладкая и теплая, и запах ее такой же, как у серебристой Нити. Запах ванили и мороженого.

С усилием одергиваю себя, заставляю вести взглядом выше, минуя острые ключицы, по линии напряженной шеи до самой мочки уха. Темная прядка закрывает ушную раковину — нестерпимо хочется коснуться ее, отвести в сторону, очертить подушечкой пальца нежные изгибы, вверх по виску, а затем пятерней зарыться в мягкие волосы.