За гранью тьмы (СИ) - Аро Ольга. Страница 14

— Ты настоящий, — шепчет Тео, ластясь ко мне подобно глупому и отчего-то жалкому щенку. Тянется ближе, сокращая и так невозможно малое расстояние между нами.

Прижимается щекой к моей груди, поднимает руку; движения ее рваные, неуверенные, полные невысказанных слов и страхов. Цепляется пальцами за край плаща, стискивая плотную ткань в кулак.

Тео плачет беззвучно, избавляя себя от боли и страха, от безумия, едва не захватившего ее разум. Мой голос, мои невнятные глупые слова превратились в маяк, осветивший глухую ночь, разорвавший черную завесу.

У каждого свой Путь, неисповедимый, блаженный, пресекающий все существующие границы.

Я тону в океане, погружаясь сквозь толщу темной воды на самое дно. Мое прошлое — все события бесконечной стылой жизни — перестают иметь значение. Отсекаются, лопаются с вибрирующим звуком, словно натянутая Нить, которую коснулось лезвие Косы.

Я тону в бездне океана, и нет мне спасения. Малозначащая частица меня сопротивляется, взывает к разуму, кричит, безуспешно напоминая о прошлом. Опрокидывает навзничь, показывая забытое.

Кровь на каменном полу растекается плотной лужей пролитой краски из-под лежащего навзничь тела. Одежда чистая, медленно пачкается в алом. Медный густой запах проникает в ноздри, душит горло.

Неторопливо приседаю на одно колено, ткань штанов моментально пропитывается — чувствую приятное и одновременно отталкивающее влажное тепло. Опускаю ладони, дотрагиваясь кончиками пальцев до светлых кудрей. Пропускаю их сквозь подрагивающие пальцы, ласкаю, впитывая кожей ощущение мягкости и шелковистости.

Пытаюсь запомнить будто, унести с собой в грядущую вечность.

Ласково поглаживаю, не в силах проститься. Веду по виску, касаюсь мягкой щеки. Кожа кажется живой, податливой на ощупь, но вижу, как смерть уже распростерла свои беспощадные крылья. Тень безвременья накрыла тонкую фигурку девушки, одиноко лежащую на холодном полу, точно брошенная кукла.

Кисть вдруг скрывается, окунаясь в остывающую кровь. Сипло вдыхаю, обуреваемый промелькнувшими сомнениями, а затем медленно погружаю пальцы в нестерпимо липкий, темно-алый цвет. Опускаю вторую руку и зачерпываю в ладони, на мгновение задержавшись взглядом на повернутом лице. Смотрю на приоткрытые, потерявшие цвет губы, вкус которых навсегда останется в моей памяти, на широко распахнутые поблекшие голубые глаза, в которых я видел обманувший меня свет.

Взор, устремленный в пустоту, проходит мимо меня, не замечая.

Мой ангел мертв, и я убил Ее.

Кровь стекает между пальцев, капая вниз беспрерывной струйкой, змеится по запястьям, прячась в рукавах плаща.

Бездна внутри, наполненная пустотой, не имеет границ.

Отворачиваюсь неторопливо и поднимаю полные крови ладони к своему лицу. Умываюсь алым, размазывая кровь по лицу как живительную влагу. Приоткрываю губы, провожу пальцами по щекам, веду по скулам, рисуя алые узоры на алом. Ощущаю медный вкус на языке, хочу вобрать его в себя, запечатлеть во всех гранях.

Кровь еще теплая, а потому не сразу чувствую слезы, стекающие по щекам.

Воды океана смывают запекшуюся кровь с моего лица вместе со следами слез. Шелестит волна, накатывающая на пустынный берег, подошвы погружаются в мокрый песок; соленая, как недавние слезы, вода мочит кожу сапог.

Сколько цветов у океана?

Я различаю сотни оттенков, слагая цвет бескрайних вод из световых лучей, рассеянных в воде и выходящих из нее.

Бесконечное множество искрящихся бликов, от темно-синего до насыщенного зеленого. И где-то там, рассеянный в глубокой, не имеющей дна пучине, царит единственный оттенок, который имеет значение.

Голубой, как цвет закрывшихся навеки глаз.

Распрямляю плечи и поднимаю голову, подставляя лицо легкому теплому бризу. Прикрываю веки, слушая глухие удары собственного сердца.

Секунды… минуты… часы… Бесконечность.

Одна из множества человеческих судеб, столь же быстротечных, как полыхнувшая во тьме искра, трепещет в моих руках, жмется доверчиво, ища во мне спасение.

Неисповедимы пути, ведущие каждое живое существо в этом проклятом мире. И самый неисповедимый среди них — Путь любви.

Любви, которая не превращается в пародию на самое себя, замыкаясь на человеческом теле, а переступает бренность, взывает к самому главному — Душе, делая ее могущественнее самой Смерти.

Когда-то я искренне верил, что могу быть причастен к этому. Верил и был погублен своей же верой.

Повторяю и повторяю, как молитву. Мне нет места в мире Тео. Мне нет места рядом с ней, если не желаю повторить ошибки прошлого.

И все же я еще здесь, внимаю ее слезам и прикосновениям.

Глубоко вздыхаю, и, словно отзываясь на слабое движение, Тео чуть отстраняется, поднимает подбородок и смотрит на меня.

Ладонь сжимает ее руку; поглаживаю большим пальцем по гладкой коже, не отводя зачарованного взгляда.

Ее радужки кажутся темнее, чем есть, теряясь в окружающем мраке, начисто лишенные синих красок.

В глубоких карих глазах Тео отражается космос, потерянный мной.

И это самое красивое, что я когда-либо видел.

Тео возвращается к своей обычной жизни так, как это возможно только в юности — легко и беззаботно, оставив за плечами весь груз пережитого страха. Она скидывает свою боль и уходит, не оборачиваясь.

Мучительные сны больше не беспокоят ее, она засыпает почти мгновенно, едва голова ее касается подушки.

Таблетки, забытые в ящике стола, летят в мусорную корзину, а отец, с трудом верящий в улучшение состояния дочери, не без сомнений отказывается от услуг психиатра.

Поначалу врачи задают Тео нескончаемые вопросы, подвергают бесчисленным тестам и анализируют, будто лабораторную мышь, а потом отступают, вешая на нее несколько ярлыков с маловразумительными диагнозами.

Она не придает этому никакого значения — жизнь ее обретает краски, возвращаясь к необходимой человеку обыденности.

Но никакой обыденности нет и больше не может быть.

— Когда ты придешь снова? — спрашивает Тео, рисуя на губах несмелую улыбку. Улыбается, а глаза ее лучатся.

— Я еще здесь, — отвечаю тихо.

ГЛАВА 7

Тьма вокруг клубится, заполняет пространство, находится в постоянном движении, окутывая мое тело.

Скользит между пальцев, поднимается по запястью, обвивая змеей. Я обнажен — кожу мягко колет, когда тьма обволакивает грудь. Поднимаю вверх голову, медленно прикрывая веки. Ощущаю невесомые потоки, скользящие по шее. Мышцы ног напряжены, поясница как натянутая тетива, кадык с трудом продирается сквозь горло; сглатываю и делаю глубокий вдох, вбирая тьму в себя.

Не чувствую ничего.

Мое человеческое тело не отторгает тьму, но и не принимает ее. Дышу мраком, пытаясь погрузиться в сон, лишенный одолевающих меня сомнений.

Желаю забыться, как прежде, раствориться в темноте, слиться с нею, потерять свой облик, стать черным туманом.

Не могу.

Как давно я не слышу Зова? Как давно изматывающее влечение к смертному существу заменило собой необходимость собирать урожай Нитей?

Зов покинул меня, унеся с собой предвкушение и ожидание, боль и терзание. Оставил меня наедине с собой в могильной пустоте. Все еще по привычке жду первых уколов, слабого комариного писка, подтачивающего сознание. Жду ощущения нестерпимой жажды, заставляющей пробудиться от бесконечного сна.

Глухая, звенящая немым криком тишина.

Не могу погрузиться в сон. Не слышу Зов.

И тьма больше не кажется непроницаемой, черными вихревыми потоками волнуясь вокруг.

Покой разбит, безвременье хрустящим стеклом осыпается к ногам. Открываю глаза, устремляя взгляд в высоту.

Кажется, я различаю свет. Тонкий, почти неуловимый, слабый проблеск сквозь густой мрак. Да и не мрак уже, а насыщенный серый заполнил высь. Там, где всегда черное превращалось в бесконечность, теперь брезжат будто рассветные сумерки.