Клинок мертвеца - Скалл Люк. Страница 75

«Нет. Любовь — это просто готовность умалить тем или иным образом себя единственно из желания возвысить другого».

Полумаг запустил руку под сиденье кресла и извлек оттуда деревянную коробочку, прикрепленную снизу. Достав из самого глубокого кармана мантии маленький серебряный ключик, он вставил его в замочек. Щелкнув, крышка коробочки открылась.

Он посмотрел на то, что лежало внутри, — тонкий, ничем не примечательный кусок дерева, вырезанный из вяза. Полумаг осторожно извлек его из коробки и для пробы взмахнул им, стараясь не разбудить Монику. Двадцать лет назад его подарил юному Эремулу чародей Поскарус — один из учеников Салазара, который не понял бы, что к чему, даже проснувшись в объятиях оседлавшей его славной женщины. Тем не менее Поскарус был приверженцем традиций, самая важной из которых, по мнению престарелого мага, заключалась во вручении палочки новому ученику, удостоенному места в сообществе, обитавшем в башне.

Полумаг что–то пробормотал, и конец палочки осветился. Магии она хранила мало, ее хватило бы разве что на вспышку пламени или искру молнии. Но те, кто обладал даром, могли извлекать магию из таких предметов. Это погубит палочку, но Эремул надеялся, что добытое из нее волшебство даст ему достаточно сил, чтобы сотворить заклинание для лодки в гавани.

Последний долгий взгляд на Монику — и, не сводя с нее глаз, он протянул ладонь и, исполненный сожаления, нежно потрогал ее за руку.

— Что? — выдохнула она, заморгав темными глазами.

На мгновение Моника испугалась, но затем осознала, где находится. Ее неожиданная улыбка чуть не разорвала Эремулу сердце.

— Любовь моя, — сказала она с мелодичным тарбоннским акцентом. — Уже утро?

— Не утро, — медленно ответил Эремул, тщательно сдерживая обуревавшие его чувства. — Еще нет. Но тебе пора идти.

— Мне — идти? — повторила сбитая с толку Моника.

— Мы отправляемся в гавань, — объявил он. — Я посажу тебя на лодку, и ты уплывешь из Сонливии.

Глаза Моники округлились. У нее кончилась фиолетовая краска, которую она наносила на губы, а ее некогда блестевшие волосы были грязными, как у прочих обитателей Прибежища, но для Эремула она оставалась самым прекрасным созданием на свете.

— Ты отправляешь меня из Сонливии? — воскликнула она.

Радость, прозвучавшая в ее голосе, пронзила Эремула, словно удар кинжала, но он, презрев боль, выдавил улыбку.

«Жертвоприношение».

— Еще один Разрушитель Миров направляется сюда. Город на грани гибели. Чем дольше ты остаешься, тем больше опасность.

Моника обвила его руками.

— Спасибо, — прошептала она. — Но как же ты?

— Со мной все будет в порядке, — заявил он с деланой жизнерадостностью. — Собери вещи. Нам нужно поспешить, пока город не проснулся.

Моника ополоснула лицо водой из половины бочонка, стоявшего в углу комнаты, затем собрала немногочисленные пожитки и положила их в старую матерчатую сумку, которую перекинула через плечо. Полумаг наблюдал за тем, как она готовится к дороге, внезапно ощутив умиление и слабость.

«Жертвоприношение».

Когда они уже собирались выскользнуть из склада, Рикер захныкал во сне. Бутылка выпала из его рук и покатилась по грязному полу. Полумаг заколебался.

— Не могла бы ты вернуть ему ром? — спросил он Монику. — Не хочу, чтобы он начал тут бучу, если проснется.

Она подняла бутылку и вложила ее в пальцы Рикера с такой нежностью, что у Эремула задрожали губы.

Мард по–прежнему пялился в стену. Положив руку ему на плечо, Полумаг откашлялся.

— Я выйду ненадолго, — сказал он. — Не жди меня.

Мард в ответ даже не шевельнулся.

Сонливия выглядела почти мирной в свете звезд, их призрачное сияние сглаживало резкие черты гранитных зданий, которые толпились, словно воры в ночи. Благодаря предрассветной прохладе Эремул не слишком потел, катя кресло к гавани. Путь из Прибежища предстоял неблизкий, но не станет же Полумаг, будь он проклят, проводить последние часы с Моникой, заставляя ее толкать кресло.

— Куда я отправлюсь? — спросила она, пока они шли или, скорее, тащились — к гавани.

— Лодка, которую я заколдую, отвезет тебя к восточному концу пролива Мертвеца, — ответил Эремул. — К портовому городу Западные Врата на границе Ничейных земель. Там ты начнешь новую жизнь.

— Жизнь без тебя? — сказала Моника.

Ее голос дрогнул, и в горле Эремула встал ком.

— Жизнь, которой ты заслуживаешь, — ответил он шепотом. Помолчав минуту, он взял себя в руки. Что бы ни случилось в этом городе после того, как ты уедешь, я хочу, чтобы ты знала… Я хочу, чтобы ты знала, что ты привела меня в порядок.

— Я привела тебя в порядок? — повторила Моника. — Не понимаю. Ты имеешь в виду, что был сломлен?

— В каком–то смысле.

Эремул не успел сказать больше ничего — его внимание отвлекло движение впереди. На дороге появилась какая–то банда, и он взял Монику за локоть, желая защитить ее. Это были злобные оборванцы, бездомные бродяги, рыскавшие по городу в поисках каких–нибудь недотеп, оказавшихся сдуру на улицах в такой час. В другое время и в другом месте Эремул мог бы им посочувствовать, но злобные плотоядные взгляды, которые они бросали на него и в еще большей степени — на Монику, наполнили его страхом.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал он, надеясь, что они пройдут мимо.

— И что такая прелесть, как ты, делает с калекой, облизывающим Исчезнувших? — прорычал самый здоровенный из банды.

Моника побледнела от страха. Полумаг рассвирепел.

— Убирайтесь от нее, — рявкнул он.

Тип повернулся к Полу магу, его рожа исказилась от ярости.

— Ты, грязный предатель, — проскрежетал он. — Ты продал наш город этим ублюдкам. Они дали ее тебе в обмен за твое предательство? Единственный способ получить женщину для такого безногого червя, как ты.

— Никто не давал меня ему, — сказала Моника, со странным для таких обстоятельств спокойствием. — Я отдалась сама. Я люблю его.

— Любишь? — с горечью воскликнул бугай. — Моя жена любила меня. Любила, пока я не нашел ее обугленный труп в развалинах нашего дома. Дети были в соседней комнате. Тоже мертвые. Зажигательные бомбы поубивали всех на улице.

Эремул смотрел ему в глаза, и его подташнивало. Ему хотелось крикнуть: «Я не предатель! Я был единственным в этом городе, кто пытался предотвратить вторжение». Но он не мог ничего сказать или сделать. Иногда горе способно так поглотить человека, что остается единственный выход.

Один из шайки схватил Монику за руку. Она попыталась вывернуться, и у нее порвалась блузка, обнажив бледное плечо. Эремул призвал магию и ощутил, как она потекла по жилам и заплясала у кончиков пальцев. Но он понимал, что если потратит те незначительные запасы, которыми обладал, сейчас, то у него ничего не останется для лодки, ожидавшей в гавани, чтобы переправить Монику в безопасное место.

«Жертвоприношение. Любовь — это жертвоприношение».

— Женщина помогает мне добраться до гавани, — надменно заявил он, стараясь придать властности голосу, чтобы ложь звучала убедительнее. — Я встречаюсь там с генералом Исчезнувших. Если вы причините вред любому из нас или далее прикоснетесь к ней, мой господин выследит вас и убьет. И ваши семьи тоже. Всех, кто вам близок.

— Ты — кусок дерьма, — прошептал главарь шайки. Его рука поползла к висевшей на поясе дубинке, но он явно не осмеливался схватить ее. — Ты хуже, чем говорят. Ты — чудовище.

— Да, — согласился Полумаг, добавив в голос ледяного высокомерия, подобно Тимерусу и другим бессчетным психопатам, которых наслушался во время службы в Совете. — Я — чудовище. Если вы не хотите, чтобы это чудовище уничтожило все, что вам дорого, то убирайтесь с нашего пути ко всем чертям.

Шайка источала такое бешенство, что, казалось, могла испепелить Полумага взглядами, но никто не поднял против него оружия. Их удерживала любовь, подумал Эремул: любовь к женам или детям, к тем, кем они еще дорожили в этом мире.