Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич. Страница 17

— Дядюшка Никколо! — радостно всплеснув руками, воскликнула Эрмеллина и, выскочив из-за стола, побежала навстречу гостю.

Никколо дельи Ориуоли, известный всему городу часовых дел мастер, смотритель главных городских часов на башне Дворца приоров, стариннейший друг семьи, знавший с пеленок и Мео и сестру его Эрмеллину, был седой как лунь, но еще очень крепкий старик, высокого роста, с большими, сильными руками кузнеца, крупными чертами лица и ясными, нисколько не выцветшими от времени карими глазами, окруженными сеткой добрых и лукавых морщинок. Расцеловав именинницу в обе щеки, он вручил ей украшенный медным узором ларчик, который своими руками смастерил в долгие зимние вечера и приберег к этому торжественному дню. Сбоку у ларчика была приделана ручка в виде изогнутой змейки. Когда часовщик, взявшись за змеиный хвостик, стал медленно крутить ручку, в ларчике заиграли колокольчики, вызванивая знакомый напев фроттолы. Эрмеллина замерла, пораженная. Она с таким благоговением держала в руках чудесный ларчик и на лице ее был написан такой неподдельный восторг, что Никколо не удержался и прижал ей пальцем кончик носа, как будто она снова стала маленькой девочкой. Услышав музыку, все повскакали с мест и побежали полюбоваться на диковинку. За столом остались только Ринальдо и Тамбо. Первый побоялся, что не слишком твердо стоит на ногах, а второй, опасаясь, как бы гость не обиделся, увидев себя всеми брошенным, решил составить ему компанию.

— Нет, как хочешь, несправедлив он, — сказал Ринальдо, вспомнив неожиданный выпад Марко.

— Не обращай на него внимания, — отозвался Тамбо. — Напился, вот и бормочет невесть что.

— Нет, он все правильно говорил, — возразил юноша. — Жить вам так нельзя. Только вот на меня зачем обижаться? Что я могу сделать?..

Неожиданно у него мелькнула мысль, от которой, как ему показалось, он почти протрезвел.

— Послушай, Тамбо, — взволнованно проговорил он, — ты знаешь, какое дело поручил мне Сальвестро Медичи?

— Откуда же мне знать? — ответил чесальщик. — Нам в такие дела нос совать не полагается. Да и зачем сейчас о делах? Ты выпил… мы тоже выпили… Мало ли что может случиться.

— Ты хочешь сказать, что я сболтну что-нибудь спьяну, а потом пожалею? — воскликнул Ринальдо. — Нет! Дядюшке своему я и пьяный и какой хочешь ничего не скажу. А вам надо знать. Слушай.

И он в нескольких словах рассказал Тамбо о петиции, сочиненной Медичи, о тех послаблениях и выгодах, которые она сулит ремесленникам, мелким торговцам и другим младшим цеховым людям.

— Даже о крестьянах, о всех жителях контадо упоминается, — горячась, продолжал он, — и только о вас, о чесальщиках, о ткачах, трепальщиках шерсти и всех остальных, всех, кто своими руками выделывает сукна, приумножает богатство коммуны, только о вас, о чомпи, ни слова нет в этой петиции, как будто вас и нет вовсе.

— А тебе в диковинку? — мрачнея, проговорил Тамбо. — Да они, цеховые то есть, испокон веков за людей нас не считают. А о старших цехах да о дворянах и говорить нечего.

— Кого это за людей не считают? — спросил Сын Толстяка.

Все налюбовались ларчиком и теперь снова рассаживались вокруг стола.

— Нас, кого же еще, — ответил Тамбо.

— Да будь у нас свой цех… — сказал Конура, снова берясь за ковшик. — А так некому за нас заступиться.

— Некому заступиться! — со злостью крикнул Ринальдо. — Смотри ты, детки какие! Да знаете ли вы, сколько вас в городе, кто по найму работает? Не считали? Так я вам скажу. Не одна тысяча и не две. Если вы все дружно выйдете на улицу…

— Думали уж об этом, — с усмешкой сказал Лука ди Мелано. — Выйти-то можно, а потом что?

— А вы попробуйте хоть разок, — не сдавался Ринальдо. — Под лежачий камень и вода не течет. Сговоритесь… ну хоть через неделю, восемнадцатого числа.

— Почему же непременно восемнадцатого? — спросил Марко.

— Он прав, — неожиданно вмешался в разговор дядюшка Никколо, — восемнадцатого — самый удобный день.

— Вот те раз! — со смехом воскликнул Марко. — И Никколо туда же. Не верьте им, братцы, они сговорились.

— Будет зубоскалить-то, — добродушно оборвал его часовщик. — Скажи, юноша, — обратился он к Ринальдо, — это число ты назвал случайно?

— Нет, — ответил Ринальдо.

— Так, — сказал часовщик. — Тогда послушай, что я скажу, и подтверди, верно ли я понял.

— Нет, так не годится! — закричал Сын Толстяка. — Прежде всего ты должен выпить за здоровье именинницы. Что же это у нас за именины?

Дядюшка Никколо не возражал. Все выпили по кружке браги, часовщик, как и подобает гостю, опоздавшему к началу пиршества, плотно закусил тем, что заботливо подкладывала ему Эрмеллина, и, ополоснув пальцы в плошке с теплой водой, рассказывал друзьям о том, что приключилось с ним нынче утром.

Как всегда по субботам, он начал свой день с осмотра и чистки часов Дворца приоров. Соскабливая там, где мог дотянуться, голубиный помет, смазывая оси огромных колес, он постепенно спустился почти к самому основанию башни и тут вдруг услышал голоса. Голоса раздавались так явственно, будто говорившие находились рядом с ним, в башне. Никколо даже на всякий случай посветил фонарем и огляделся вокруг, но, конечно, никого не увидел. Наконец он понял, что разговаривают в комнате, расположенной под самой башней. «Ну вот, — произнес голос, в котором часовщик тотчас узнал голос Сальвестро Медичи, — здесь нам, пожалуй, не помешают». — «Что это за мерзопакостная нора?» — спросил незнакомый часовщику низкий голос. «Это, дорогой мой Джорджо, обитель сера Нуто. Здесь он вытягивает жилы, а вместе с ними признание у наших сограждан, иногда виновных, а чаще ни в чем не повинных», — ответил Сальвестро и засмеялся. «Отвратительное место, — проговорил тот, кого назвали Джорджо. — Эти цепи, эти клещи… Брр!» — «Не обращай внимания, — отозвался Сальвестро. — Будем надеяться, что нам не придется познакомиться со всеми этими игрушками ближе, чем сейчас. Расскажи лучше, как дела с синдиками». — «Они готовы. Восемнадцатого числа ополчение всех младших цехов и еще цеха меховщиков с утра будут на площади перед дворцом подеста. Обещают пошуметь на славу. Так что советам волей-неволей придется принять твою петицию». — «Дай-то бог, дай-то бог», — рассеянно промолвил Сальвестро. Потом они заговорили вполголоса или отошли в дальний угол комнаты, потому что часовщик ничего больше не мог разобрать, кроме того, что говорили о какой-то услуге, которую обещал им оказать Алессандро Альбицци.

— Так, так, — пробормотал Ринальдо, со злостью подумав, что дядя его, как видно, гораздо больше знает о намерениях Сальвестро, чем может показаться.

«А я для них пешка, мальчишка, которого надо занять, чтобы не бездельничал, — все больше выходя из себя, думал он. — Ну нет, дорогие мои, я докажу вам, что не затем столько лет корпел над латынью, чтобы быть для вас писцом. Эти люди, что от души потчуют меня требухой, много честнее и искреннее вас, и я помогу им получить хотя бы малую толику того, что им полагается и что вы по жадности и алчности своей вырываете из их голодных ртов». Выпитое им вино, смешавшись с брагой, гулко шумело у него в голове, настраивая на самый воинственный лад и словно проясняя то, о чем на трезвую голову он не очень задумывался.

Между тем Симончино снова взялся за ковшик и, стуча им по столу, требовал, чтобы ему подставляли кружки, но на него не обращали внимания. Дядюшка Никколо о чем-то громко спорил через стол с Марко, Катарина смеялась веселым шуткам Луки ди Мелано, а Сын Толстяка, стараясь перекричать всех, грозил самолично выпить всю брагу и не оставить никому ни капли, если сию же минуту не перестанут говорить о делах.

— Зачем мы собрались тут? — гремел он. — Чтобы выпить и повеселиться.

— Верно! — крикнул Ринальдо. — Давайте споем. Но прежде надо промочить горло. Конура, вот моя кружка!

— Послушай, Ринальдо, — тихо проговорил Тамбо, — ты не знаешь, какая это забористая штука. Пережди разок, не пей.

— Э, нет! — помахав перед носом пальцем и хитро подмигнув, возразил Ринальдо. — И не уговаривай. Пусть я упаду тут при последнем издыхании, я все равно выпью, клянусь Бахусом и всеми его лозами! И ты выпьешь со мной, и все выпьют. Потому что мы пьем за счастье в этом доме…