Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич. Страница 28

С этими словами он повернулся и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Казуккьо с лошадьми стоял у боковых дверей. Увидев своего господина, выбежавшего из дворца, от тотчас подвел ему коня и хотел поддержать стремя, но мессер Панцано нетерпеливым жестом отстранил его, вскочил в седло, приказал оруженосцу поспешать следом и, послав коня с места рысью, поскакал к Орсанмикеле. Привыкший за долгие годы беспокойной бивачной жизни к безусловному повиновению, Казуккьо, не теряя времени, с необыкновенным для своего возраста проворством взобрался на свою лошаденку и помчался вслед за рыцарем. У дома графа мессер Панцано спешился, велел Оттону, сбежавшему вниз, ввести лошадей во внутренний двор и поставить в конюшню, а сам, прыгая через три ступеньки, побежал наверх. Граф встретил его в первой комнате и, сделав знак соблюдать тишину, сообщил, что вскоре после его ухода Ринальдо стало совсем худо, началась лихорадка и поднялся такой сильный жар, что бедняга то и дело впадает в беспамятство.

— Придется все же звать врача, — сказал мессер Панцано. — Только вот кого?

— Мошет, сера… о шорт! Запыль его турацкий имя. Ну, тот некотяй, который сотраль з тепя чуть не пять флориноф за какой-то пустякофый фыфих.

— Ах, дорогой граф, я думаю, что это будет последний человек, к которому мы можем обратиться, — проговорил рыцарь и в нескольких словах поведал приятелю обо всем, что произошло с ним во дворце Гвельфской партии.

С необыкновенной для него серьезностью выслушав рассказ рыцаря, немец присвистнул и некоторое время молчал, почесывая кончик носа.

— Снаешь што, мессер Панцано, — сказал он без улыбки, — теперь я не тал пы за тфою шизнь и тфух кфатриноф.

— Ну, если станет известно, что ты прячешь меня в своем доме, то за твою жизнь дадут не больше, — усмехнувшись, заметил рыцарь.

— Плефаль я на них! — крикнул граф и добавил по-немецки такое забористое выражение, подобного которому мессер Панцано при всем желании не смог бы найти в тосканском наречии.

— Что же нам все-таки делать? — задумчиво пробормотал он.

— Мальшик гофориль, — отозвался немец, кивнув в сторону соседней комнаты, — путто снает какую-то тефушку… путто она ефо лешиль… Я думаль, петняга, претит, фспоминайт сфою тефушку…

— Нет, нет, нет, — с живостью возразил рыцарь, — я тоже слышал от него об этой лекарке. Он не сказал, где ее найти?

— Как путто гофориль, только мне нефтомек…

— Ах, граф! — с досадой воскликнул мессер Панцано.

Внезапно немец хлопнул себя по лбу.

— Постой! — пробормотал он. — Оттон ше быль рятом! Он толшен помнить! Оттон! — крикнул он, выглянув в коридор.

Через минуту запыхавшийся слуга вбежал в комнату.

— Ну, пестельник, отфетшай мессеру, — грозно нахмурившись, проговорил граф.

— Что прикажете отвечать, ваша милость?

— Он еще спрашифайт! — возмущенно воздев руки, воскликнул граф. — Отфетшай, ти бил ф той комнате, — он указал на соседнюю комнату, где сейчас находился Ринальдо, — кокта мы попрафляли пофяску петному юноше?

— Был, ваша милость, а как же? Был.

— Што я токта тепе прикасыфал?

— Чтобы я не смел дотрагиваться до той бутылки на полке, а о той, что в шкафу…

— Палфан! — покраснев прервал его граф. — Я приказыфаль тепе запомнить, кте шифет лекарка, о которой кофориль мальшик! Приказыфаль или нет?

— Не приказывали, ваша милость.

— Што?

— То есть, может, приказывали, а может, не приказывали. Но я все равно запомнил. За церковью Сан Паолино, в тупичке…

В этот момент дверь в соседнюю комнату со стуком растворилась, и на пороге появился Ринальдо. Лицо его пылало, невидящий взгляд застыл, устремленный в одну точку, на боку по рубашке расползалось красное пятно.

— Mein Gott! Та он ф горячке! — воскликнул граф.

Уцепившись за притолоку двери, Ринальдо попытался сдвинуться с места и несомненно рухнул бы на пол, если бы рыцарь не подскочил к нему и не подхватил на руки, как ребенка.

— Посылай за лекаркой! — крикнул он, оглянувшись на графа. — Не мешкай!

— Слышаль? — свирепо вращая глазами, рявкнул немец, обращаясь к слуге. — Штопы миком у меня! И никому ни слофа, поняль?

— Понял, ваша милость, бегу! — трепеща от страха, ответил Оттон и опрометью бросился вон из комнаты.

Глава одиннадцатая

из которой читатель узнает, почему в домах Сальвестро Медичи и Алессандро Альбицци не ложились спать

Утро двадцать второго июня выдалось неожиданно холодным. С фьезоланских холмов задул пронзительный ветер, из-за горизонта высунулись черные горбы туч. Солнце еще не встало. На продрогших пустых улицах царило безмолвие. И все же город не спал. Он словно затаил дыхание в ожидании чего-то страшного и неотвратимого. За плотно закрытыми ставнями домов угадывалось какое-то движение. Там и сям на безлюдных улицах внезапно появлялись закутанные в плащ фигуры, торопливо и бесшумно, как тени, пробиравшиеся в одном направлении — к виа Мартелли. Оказавшись на этой улице, они убыстряли шаги и, оглядевшись по сторонам, исчезали за низкой боковой дверью дома Медичи.

Внутри его кипела совсем дневная жизнь. Проворно сновали важные, одетые в малиновое слуги, на кухне, стуча ножами, повара готовили ранний завтрак на много персон. В просторном Голубом зале на втором этаже возле пылающего камина стояли и сидели человек пятнадцать влиятельных и богатых пополанов, из тех, кто входил в комиссию Восьми войны, и тех, кто своими деньгами и красноречием поддерживал ее начинания в надежде на выгоду в будущем.

Здесь был и аптекарь Джованни Дини, и винодел Маттео Сольди, и Джованни ди Леоне, разбогатевший на торговле зерном, и Луиджи Альдобрандини, в чьем доме по ночам составляли петицию Медичи. У самого камина, поминутно сжимая в кулаке свою густую рыжую бороду, сидел сапожник Бенедетто Карлоне, о котором с такой обидой рассказывал грандам мессер Карло Строцци. Поодаль, в тени, облокотившись локтями о стол и прикрыв глаза, сидел Джованни, младший брат Сальвестро Медичи. Сам хозяин дома в неброском серо-голубом костюме и домашних туфлях на толстой войлочной подошве, как всегда сдержанный и доброжелательный, стоял против Джорджо Скали, тщательно одетого и причесанного, несмотря на ранний час. Он только что пришел и поэтому то и дело протягивал к огню озябшие руки.

Все молчали, обдумывая и мысленно оценивая значительность только что принесенных им новостей. Первая, касающаяся бегства из Флоренции многих грандов, и вторая, о ссоре мессера Панцано с Кастильонкьо и капитанами партии, были встречены собравшимися с откровенной радостью. Зато третья новость, принесенная Скали, повергла их в уныние. Она касалась событий, происшедших накануне во Дворце приоров, куда с рассветом собрались избранные накануне представители всех младших цехов, чтобы потребовать от правительства проведения в жизнь решений, принятых советами восемнадцатого числа. Много было криков, споров, взаимных упреков, но дело от этого не сдвинулось ни на йоту: приоры, большинство из которых принадлежало к Гвельфской партии, отказались признать законность решения советов. Обо всем этом Восемь войны знали еще вчера. Однако им еще не было известно, что сразу после ухода выборных младших цехов приоры приняли во дворце троих посланцев Кастильонкьо и о чем-то совещались с ними до поздней ночи. Это могло означать только одно: партия готовила ответный удар.

Первым нарушил молчание Сальвестро.

— Ну что ж, вчера партия показала нам свои когти, сегодня пустит в ход зубы, — сказал он. — Я ни минуты не сомневаюсь, что еще до полудня всех нас объявят гибеллинами, дома наши сроют, а нас самих вышлют из города или казнят.

— Клянусь мадонной, ты прав! — вскакивая с кресла, воскликнул Карлоне. — Сейчас они вполне могут все повернуть в свою пользу. Выходит, рано мы радовались.

— Надо было сразу добиваться, пока они еще в страхе были, — проговорил аптекарь. — Ведь что делалось — дома свои бросали… а теперь, конечно…