Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич. Страница 62

Вечером мессер Панцано рассказал Сыну Толстяка, Ринальдо и вернувшемуся из Пизы Луке ди Мелано о предложении грандов. После недолгого обсуждения его решили принять.

— А что нам еще остается? — заметил Сын Толстяка. — Больше подмоги ждать неоткуда. Конечно, с синьорами лучше дела не иметь, это всем известно. Но с другой стороны, они воины, каких поискать. Каждый пятерых стоит. Этого у них не отнимешь…

Тою же ночью были отосланы письма в Сиену и Болонью, а наутро Лука ди Мелано отправился назад в Пизу. Через неделю было получено согласие всех вожаков чомпи, и мессер Панцано отправился к Бенги Буондельмонти, дабы обговорить все подробности и назначить день выступления. Выступать решили в конце декабря под девизом «Да здравствует народ и Гвельфская партия! Смерть гибеллинам!» и под двумя знаменами — Гвельфской партии и чомпи. Рыцари вывезли свое знамя еще летом, что же до знамени чомпи, то оно все еще оставалось там, где его спрятал Николо да Карлоне. Узнав об этом, Бенги Буондельмонти посоветовал мессеру Панцано перевезти знамя в Импрунету и не откладывать этого дела на потом, потому что приоры отдали приказ обыскать все церкви, какие есть в городе, изъять все спрятанные там знамена — и тощего народа, и Гвельфской партии — и запереть их в особую комнату во Дворце приоров.

Вечером за ужином, «на семейном совете», как шутливо заметил Сын Толстяка, мессер Панцано рассказал друзьям о своем разговоре с Буондельмонти.

— Что будем делать? — спросил он.

— Чего тут гадать? — пожав плечами, сказал Сын Толстяка. — Надо съездить и привезти знамя.

— Конечно, — подхватил Ринальдо. — Николо пошел на плаху ради того, чтобы сберечь для нас знамя. Разве мы после этого смеем думать о какой-то опасности?

— Не надо горячиться, — тихо проговорил мессер Панцано. — Я не меньше тебя, Нандино, чту память Николо. И Николо, и Тамбо, и Марко, и всех, кто полег на площади. И трусом ты меня тоже не назовешь. И все же я говорю: мы не только смеем — мы обязаны думать об опасностях, которые поджидают нас за стенами города. Вы знаете, что нас уже дважды приговорили к смерти: один раз приоры, потом подеста. Каждый, кто увидит нас в городе, обязан схватить нас и доставить к подеста живыми или мертвыми. Но это еще не все. Нынче я узнал от Бенги, что по совету Сальвестро приоры объявили, что выдадут награду в пятьсот флоринов всякому, кто узнает имена заговорщиков или приведет хоть одного из них во дворец. Теперь подумайте, разве в нашей благословенной Флоренции мало найдется охотников ни за что ни про что получить пятьсот флоринов?

— Ты прав, Лука, — сказала молчавшая до сих пор Мария. — Ни тебе, ни Сыну Толстяка, ни Ринальдо — никому из вас нельзя показываться за городские стены, вам все равно не дойти до церкви. Первый же встречный выдаст вас страже, а что будет потом, не мне говорить.

— Опомнись, Мария! — закричал мессер Панцано. — Как у тебя язык повернулся сказать нам такие вещи? Разве мы можем оставить наше знамя врагам?

— Мария дело говорит, — тихо, но твердо прервала рыцаря Эрмеллина.

— И ты туда же! — воскликнул Сын Толстяка. — Да что же это такое делается?

— В город надо идти нам, мне и Марии, — не обращая внимания на замечание брата, закончила девушка.

— Совсем рехнулись! — пробормотал Сын Толстяка.

— Ничего не рехнулись, — с необычной для нее решительностью, даже как-то зло возразила Эрмеллина. — Вы, мужчины, привыкли думать: раз, мол, женщина, значит, дура набитая. А у нас ведь, между прочим, тоже голова на плечах есть. И не грех иногда и нашу сестру послушать…

— Нет, Эрмеллина, — проговорил мессер Панцано, несколько озадаченный необычной решительностью девушки, — ты, верно, не все поняла. Нам доподлинно известно, что Сальвестро приказал обыскать все церкви. Подумай, что будет, если вы попадетесь кому-нибудь из его людей.

— Уж я-то Сальвестро знаю, — вмешался Ринальдо. — Ты и представить себе не можешь, Лина, какой это безжалостный и коварный человек. Думаешь, случайно он оповестил всех и каждого, что будет искать наше знамя по всем церквам?

— Черт возьми, а ведь верно! — воскликнул Сын Толстяка. — Он мог искать тайком, никто бы и не узнал об этом. А он раззвонил об этом на всю округу. Думает, мы всполошимся и кинемся в город. А там небось нас уже поджидают…

— Да, друзья, я тоже думаю, что Сальвестро решил воспользоваться нашим знаменем как приманкой, — сказал мессер Панцано. — Могу поклясться, что его люди глаз не спускают с тех церквей, где Николо мог спрятать знамя.

— Значит, надо перехитрить Сальвестро! — воскликнула Мария. — Он уверен, что вы не решитесь никому довериться, сами пойдете в церковь. Вас и поджидают. А если вместо вас в город тихо и незаметно придут две женщины-странницы? Кто на них обратит внимание? Таких, как мы, целые толпы по улицам ходят. Разве за всеми уследишь? Да никому и в голову не придет, что за знаменем вы можете послать женщин, ни Сальвестро, ни тем паче его людям. Им ведь прикажут ловить вас, а не каких-то нищих побирушек.

— Ваша милость, — проговорил вдруг Казуккьо, который тихо стоял в темном углу, внимательно прислушиваясь к разговору, — позвольте и мне, старику, слово молвить.

— Ну, ну, скажи, — отозвался мессер Панцано. — Раз уж такое дело, почему ж и тебе не сказать?

— Я так смотрю, — начал оруженосец. — Вам в город нельзя. Никому из вас. Потому вас тот же час сцапают, это как бог свят. А для них, — он кивнул в сторону женщин, — пожалуй, и риска-то никакого нет. Ее милость донна Мария справедливо сказала: никому и в голову не придет их заподозрить. Нищенки и нищенки. Но одних их все равно отпускать негоже.

— С кем же отпустить? — спросил мессер Панцано.

— Со мной, — ответил Казуккьо. — Меня в городе никто не знает. Оденусь победнее, посошок в руки и побреду следом. Да не просто так. В посошке-то у меня клинок, за поясом — другой, под рубашкой кольчуга. Если, паче чаяния, до крайности дойдет, с двумя, а то и с тремя поборюсь. А они тем временем убегут. Вот как я думаю…

— Спасибо тебе, добрый Казуккьо, — растроганно проговорила Мария.

— Совсем с панталыку сбили, — пробурчал Сын Толстяка. — Не знаешь, что и думать…

— Подумайте о народе, о бедняках, что маются сейчас на чужбине, — раздался негромкий голос Катарины. Неслышно войдя из соседней комнаты, она остановилась у дверей, почти невидимая в полумраке. — Сейчас ваша жизнь принадлежит не вам, — продолжала Катарина. — То, что вы хотите сделать, не храбрость, а безрассудство. Если вы позволите Сальвестро перебить вас поодиночке, кто соберет новые отряды чомпи, кто поведет их на Флоренцию, чтобы отомстить за павших и вернуть родину живым? Видит бог, я люблю и Марию и Эрмеллину. Они мне дороже, чем родные сестры. И все-таки я скажу: идти надо им.

— Ладно! — пристукнув кулаком по столу, сказал мессер Панцано. — Давайте все обсудим.

Глава третья

из которой читатель узнает, почему Оттон осквернил королевское знамя

Пасмурным октябрьским утром в роще неподалеку от селения с поэтическим названием Беллосгуардо остановилась небольшая группа всадников, в которых, несмотря на туман и тусклые сумерки осеннего рассвета, читатель без особого труда узнал бы мессера Панцано и его товарищей. Спрыгнув на землю, мужчины помогли спешиться Марии и Эрмеллине и, передав усталых лошадей на попечение Коп-по и нанятого в Импрунете долговязого парня, который, по слухам, знал всю округу как свои пять пальцев, направились к опушке рощи. Она проходила посредине пологого склона холма, у подножия которого, в долине, тесно ютилось бедное селение. Несмотря на свое название, оно не являло собой ничего поэтичного. К тому же там, как видно, не так давно был пожар, потому что ветерок доносил снизу едкий запах гари.

— Ну вот, дальше нам нельзя, — сказал мессер Панцано. — До города меньше мили. А вам надо торопиться, — добавил он, взглянув на Марию. — Лучше войти в город вместе с возами. Вон они уже потянулись.