Задверье - Гейман Нил. Страница 47

– Я работала на всех Семь Сестер.

– Я думала, они уже – сколько? – лет тридцать друг с другом не разговаривают, – вставила д'Верь.

– Вполне возможно. Но тогда еще разговаривали.

– Так сколько же тебе лет? – удивилась д'Верь. Ричарда порадовало, что это она задала вопрос, сам он ни за что бы не осмелился.

– Столько же, сколько моему языку, – ответила Охотник, – и чуть больше, чем моим зубам.

– И все равно, – сказал Ричард тоном человека, которого отпустило похмелье и который знает, что где-то над головой у кого-то отличный день. – Это было неплохо. Вкусная еда. И никто не пытался нас убить.

– Уверена, этот недостаток в течение дня выправится, – заверила Охотник, ни на йоту не отступив от истины. – В какую сторону к Чернецам, госпожа?

Помедлив, д'Верь сосредоточилась.

– Пойдем вдоль реки, – сказала она. – Вон туда.

– Он уже приходит в себя? – спросил мистер Круп. Одним длинным пальцем мистер Вандермар ткнул распростертое ничком тело маркиза. Тело едва дышало.

– Еще нет, мистер Круп. Кажется, я его сломал.

– Нужно быть аккуратнее с игрушками, мистер Вандермар, – наставительно сказал мистер Круп.

Глава одиннадцатая

– Ну а к чему стремишься ты? – спросил Ричард у Охотника.

С большой осторожностью они шли по берегу подземной реки. Берег был скользким – узкая тропинка вдоль темной скалы и острых валунов. Ричард с уважением смотрел, как всего на расстоянии вытянутой руки несется и перекатывается серая вода. Раз упав в такую реку, из нее уже не выберешься.

– Стремлюсь?

– Ну да. Лично я пытаюсь вернуться назад – в реальный Лондон и к прежней жизни. Д'Верь хочет узнать, кто приказал убить ее семью. А ты чего хочешь?

Берег стал топкий, они продвигались с трудом, шедшая впереди Охотник то и дело оборачивалась, чтобы жестом указать, куда лучше поставить ногу, но молчала. Течение замедлилось, река разлилась, впадая в подземное озерцо. Они пошли вдоль озерца, в черной воде отражался свет фонарей, размазанный туманом.

– Так что же это? – не унимался Ричард, хотя никакого ответа не ожидал.

Голос Охотника был тихим и напряженным. Она не только не остановилась, даже не замедлила шаг.

– Я сражалась с огромным слепым царем белых аллигаторов в канализации под Нью-Йорком. Он разжирел на отбросах, был тридцать футов в длину и свиреп в битве. И я одолела и убила его. Его пустые глаза сияли в темноте гигантскими жемчужинами. – Ее голос эхом отдавался в подземелье, сливался с туманом, с ночью в подземелье под Лондоном. – Я билась с медведем, наводившим страх на город под Берлином. Он убил тысячи охотников, его когти стали бурыми и черными от запекшейся на них за века крови, но от моей руки он пал. Умирая, он прошептал слова на человеческом языке.

Над озерцом туман висел низко. Ричарду чудилось, он видит в нем тварей, о которых она рассказывает, различает извивающиеся в испарениях белые силуэты.

– В подземельях Калькутты жил черный тигр. Этот людоед, вскормленный на человечине, гениальный, озлобленный, вырос размером с небольшого слона. Тигр – достойный противник. Я победила его голыми руками.

Ричард глянул на д'Верь. Девушка напряженно слушала Охотника: выходит, для нее этот рассказ тоже внове.

– И я зарублю Лондонского Зверя. Говорят, его шкура щетинится мечами, копьями и кинжалами, которые вонзили в него те, кто сражался с ним и потерпел поражение. Его бивни – как бритвы, его копыта – как удары молний. Я убью его или погибну, пытаясь.

Ее глаза сияли – она мысленно созерцала свою добычу.

Белесая дымка над рекой начала сгущаться в плотный желтый туман. Неподалеку трижды ударил колокол, эхо принесло слабый звук над водой. Становилось светлее, и Ричарду показалось, что вокруг он различает силуэты приземистых построек. Желтовато-зеленый туман еще больше сгустился, от него на языке оставался привкус пепла и городской угольной пыли, въевшейся за тысячу лет. Он льнул к фонарям, приглушая свет.

– Что это такое? – спросил он.

– Лондонский смог, – ответила Охотник.

– Но ведь такие туманы уже давно исчезли! Ведь приняли «Акт о чистом воздухе», ввели бездымный бензин! – Ричард поймал себя на том, что вспоминает книги про Шерлока Холмса из своего детства. – Как их тогда называли?

– Так и называли, смог, – ответила д'Верь. – Лондонский туман. Густой желтый речной туман, смешанный с угольным дымом и всей той дрянью, что уходила в воздух последние пятьсот лет. В Надмирье их вот уже лет сорок как нет. А у нас тут остались их призраки. М-м-м… Не совсем призраки. Скорее это эхо или отражение.

Вдохнув глоток желто-зеленого тумана, Ричард закашлялся.

– Не нравится мне твой кашель, – задумчиво сказала д'Верь.

– Туман горло дерет, – извинился Ричард.

Почва под ногами становилась все более липкой, все более илистой, с каждым шагом чавкая у Ричарда под ногами.

– Немного тумана, – сказал он, утешая самого себя, – еще никому не вредило.

Д'Верь посмотрела на него, расширив многоцветные глаза.

– Считается, что туман тысяча девятьсот пятьдесят второго унес четыре тысячи человек.

– Эти четыре тысячи здесь погибли? – спросил Ричард. – В Под-Лондоне?

– Нет, в твоем Лондоне, – ответила за д'Верь Охотник. Ричард вполне готов был в это поверить, он подумал, не задержать ли ему дыхание, но туман становился все гуще, а земля под ногами все больше превращалась в кашу.

– Не понимаю. Откуда берутся туманы у вас внизу, когда у нас наверху их уже нет?

Д'Верь почесала нос.

– В Лондоне много таких мелких осколков былых времен, они – как пузырьки воздуха в янтаре, в них предметы и места навсегда остаются неизменными, – объяснила она. – В Лондоне времени много, должно же оно куда-то уходить, ведь оно не используется все разом.

– Наверное, у меня еще похмелье не прошло, – вздохнул Ричард. – Твое объяснение почти логично.

Настоятель знал, что этот день чреват приходом паломников. Знание наплывало в снах, окружало, как тьма. Поэтому день обратился в ожидание, иными словами, в грех: мгновения следовало переживать, а ожидание – грех как против времени, которое еще настанет, так и против минут, которыми пренебрегаешь ныне. Тем не менее он ждал. Во время каждой службы, во время скудных трапез настоятель напряженно вслушивался, ожидая ударов колокола, стремясь узнать, сколько их будет, кто они будут.

Он поймал себя на том, что надеется на чистую смерть. Последний паломник протянул почти год, превратившись в кричащую тараторящую тварь. Свою слепоту настоятель принимал не как благословение и не как проклятие: она просто была, и все же он благодарил судьбу, что ему не дано увидеть лица несчастного. Брат Гагат, ухаживавший за беднягой, до сих пор с криком просыпался по ночам, когда ему являлось в снах искаженное лицо.

Колокол пробил после полудня. Трижды. Стоя на коленях в часовне, настоятель созерцал отданное им на попечение. Поднявшись на ноги, он, нащупывая каждый шаг, вышел в коридор и там остался ждать.

– Отец? – Голос принадлежал брату Фулигину.

– Кто охраняет мост? – спросил его настоятель. Никто бы не заподозрил столь глубокий и мелодичный голос у такого старца.

– Брат Соболь, – ответили из темноты.

Протянув руку, настоятель нашарил локоть молодого человека и бок о бок с ним медленно проследовал по коридорам аббатства.

Здесь не было твердой почвы, но это было и не озеро. В желтом тумане чавкала и хлюпала под ногами страшная топь.

– Это, – во всеуслышание объявил Ричард, – отвратительно.

«Это» забиралось ему в кроссовки, наводняло носки и гораздо ближе знакомилось с пальцами Ричарда, чем его устраивало.

Впереди вставал из болота горбатый мост, у основания которого их ждала облаченная в черное фигура. Еще через несколько шагов Ричард разобрал, что это плащ доминиканского монаха. Кожа у стража была темной, цвета старого красного дерева. Монах был высок и опирался на посох с себя ростом.