Время колоть лед - Хаматова Чулпан. Страница 25

ХАМАТОВА: Ты просто еще не знала о детях с лейкозом.

ГОРДЕЕВА: До знакомства с Новичковой – не знала. Но она пришла на НТВ и настояла, чтобы я “просто приехала с камерой в больницу и посмотрела”.

Эту съемку я помню очень хорошо, она перевернула мою жизнь.

Смешная деталь: я взяла с собой в больницу в качестве подарков дурацкие кружки, майки и брелоки с логотипом НТВ – такая у телекомпании в то время была промопродукция, венцом которой считалась водка НТВ с золотой стружкой. Обычно мы такое брали с собой в командировки, и люди радовались. Видимо, я подумала, что в больнице тоже обрадуются. И потащила с собой всё, кроме водки.

ХАМАТОВА: Они обрадовались?

ГОРДЕЕВА: Непонятно. Они с благодарностью принимали мои подарки. Но, думаю, скорее из вежливости.

Знаешь, до этого я была и в Чечне, и в Узбекистане, и в Афганистане. На съемках, связанных с терактами и катастрофами. Но онкологическое отделение Российской детской клинической больницы на меня произвело ни с чем не сравнимое впечатление, имевшее долгие последствия и сильно изменившее меня. Я пыталась понять почему. И пришла к выводу: с одной стороны, от осознания безнадежности положения и масштабов страдания детей, которые месяцами лежат в четырех стенах, часто без родных и близких и еще чаще – из-за отсутствия лекарств и денег – без особой надежды на выздоровление. С другой стороны, меня поразило то, что помочь этим детям несложно и сделать это можно быстро: найти денег, найти тех, кто сдаст кровь, и самой сдать. И, тем самым, дать шанс. Меня это прямо окрылило и как-то разбудило. Мысль об участии в помощи этим детям, о способах, которыми лично я могу оказать помощь, пришла во время съемки.

Помню: я хожу с оператором по палатам, раздаю эти кружки-майки-брелоки, снимаю детей, говорю с ними, с их мамами. И никак не могу поверить, что для их выздоровления нужны такие простые вещи: какие-то чертовы деньги, кровь и лекарства. Я возвращаюсь на работу. И не выхожу оттуда трое суток. Практика на телевидении обычно какая: ты делаешь сюжет, и его крутят целый день все выпуски. Я решила сделать по сюжету на каждый выпуск. Мне было важно показать каждого ребенка, с которым я познакомилась в тот день.

ХАМАТОВА: Ты всё-таки чокнутая.

ГОРДЕЕВА: Мне казалось, что это даст шанс собрать деньги каждому из них. И что я не имею права выбирать – про кого показывать, про кого нет. Потом про этих и про других детей, с которыми мы познакомились уже на следующий день в РДКБ, я пишу огромный пост в ЖЖ. Обо всем рассказываю, прошу деньги, но не называю точные суммы и точные диагнозы: мне кажутся неважными подробности, касающиеся детей, о которых я пишу. “Деньги же всё равно соберутся, они там сами купят всё, что надо”, – думаю я. И оказываюсь внутри чудовищного скандала. Мне звонит Антон Носик, мой давнишний друг, человек, создавший практически первый в России благотворительный ресурс Pomogi.org. “Сейчас тебя разорвут на куски, – чуть ли не весело сообщает Носик, – но они правы: в болезни и жизни того, кто болеет, неважных подробностей не бывает: ты же просишь у людей деньги! В общем, держись. Я всем сказал, что ты хорошая, хоть и работаешь на НТВ. И, кстати, это я им дал номер твоего телефона”. У меня начинают дрожать руки. Едва успеваю положить трубку, раздается звонок вначале от Кати Чистяковой [3], а потом от Гали Чаликовой [4].

ХАМАТОВА: Они тебя “рвут на куски”?

ГОРДЕЕВА: Как тебе сказать. Они пытаются понять, почему я написала так, а не иначе. При этом ни с одной из них я не знакома. Но, видимо, Носик действительно убедил их, что я – не исчадие ада, потому что разговаривают Катя и Галя со мной очень трепетно и очень доходчиво. Но очень твердо. Они объясняют, почему нельзя просить суммы, про которые не знаешь, из чего они состоят, зачем точно знать диагноз и как вообще должна звучать просьба о помощи. Они объясняют мне, что благотворительность должна быть прозрачной, иначе она не сможет быть долговечной. И еще, что за каждую попрошенную и пожертвованную копейку тот, кто просит, будет обязан отчитаться. Это был огромный урок на всю жизнь. Чистякова присылает мне ссылки на свой ЖЖ, на разные истории про сборы на детей и рассказывает про группу “Доноры – детям”, с которой отчасти и начнется со временем наш фонд “Подари жизнь”. Потом мы встречаемся с Катей на моей следующей съемке в РДКБ, я снимаю доноров крови, рассказываю о том, как это просто – сдать кровь. И как это важно для лечения детского рака. А с Галечкой мы очно не знакомы, но почти год разговариваем по телефону, неожиданно в этих разговорах становимся близкими телефонными подругами. У Чаликовой такой молодой голос, что я легко перехожу на “ты”. Спустя год выяснится, что все, кроме меня, с ней на “вы”. Но отступать уже некуда.

Да, кстати, после сюжетов о детях и их продолжении – сюжете о донорстве крови, мне звонит Новичкова и командным голосом сообщает, что мне необходимо взять интервью у Чулпан Хаматовой, а с Митковой она сама договорится. Ни о чем интервью, ни к чему оно, Новичкова не объясняет. Мы с тобой по телефону назначаем встречу. Я, разумеется, трепещу.

ХАМАТОВА: А я – страшно тебя боюсь. Ты такая звезда телевидения, судя по экрану, жесткая, холодная молодая женщина. К тому же ты опоздала.

ГОРДЕЕВА: Да.

ХАМАТОВА: Сейчас я знаю, что ты опаздываешь в девяноста девяти случаях из ста. Но тогда я стояла, ждала тебя и унывала: она не приедет, потому что вся эта наша история никому не интересна. И ей тоже. Но ты приехала. У тебя была большая черная машина, я запомнила.

ГОРДЕЕВА: Ты этого не могла видеть! Я к тебе бежала по бульвару и сто раз позвонила, извиняясь. И, когда подбегала, вначале не поверила, что ты – это действительно ты. На ступеньках ротонды у театра стояла маленькая девочка с всклокоченными волосами и курила. И первое, что ты сказала: “Вы, наверное, запишете и ничего не покажете, потому что Кулистиков ваш тоже ничего не показал”.

ХАМАТОВА: Это я на всякий случай защищалась. А потом мы перешли через бульвар и сели в твою большую черную машину, и я немного успокоилась: у тебя там внутри был какой-то такой понятный бардак, что стало легче на душе: журналист НТВ – тоже человек. Но скажи мне тогда кто-нибудь, что ты станешь моим самым близким другом, я бы рассмеялась. Я ехала на это интервью с тобой, как на пытку. Такая молодая наглая телевизионная журналистка.

ГОРДЕЕВА: Я не хамила!

ХАМАТОВА: Нет, ты не хамила, но это же не важно, что ты делала. Ты в моем сознании – вот эта журналистка из телевизора, с ярко-зелеными глазами и готовыми ответами на все вопросы. Зачем тебе мои ответы? Я была уверена, что ты не знаешь, о чем мы будем говорить, ты не готова к этому разговору. И тебе всё равно. Ты просто везешь меня в машине на другую сторону Бульварного кольца, потому что там лучше точка для съемки. И это – единственное, что тебя волнует. Мы действительно переехали на другую сторону. Там уже стоял твой оператор. И мы начали разговаривать. Вернее, я начала. Я попыталась сразу тебе высказать всё, что придумала, чтобы ты не могла меня остановить.

ГОРДЕЕВА: Тогда были тридцатиминутные кассеты Betacam. И на твое интервью у нас кассеты не хватило. Я отпустила оператора, он повез кассету в Останкино. А мы сели уже нормально курить на скамейке. Ты стала расспрашивать про концерт. Я рассказывала тебе, как выходила плакать на улицу, потому что мне было неловко плакать в зале. И про то, что я была в больнице. И про то, что не знаю, что мы можем сделать, но мы должны сделать всё, что только возможно.

ХАМАТОВА: В это сложно поверить: встретились два совершенно разных мира, которым не положено было встречаться, симпатизировать друг другу и иметь общие цели. Мне казалось уже тогда, что телевидение настолько снобистское, настолько зацикленное на себе, что его ничего не может взволновать, кроме этого дурацкого рейтинга. Телевидение, которое не показало наш концерт.