Звездная пыль - Гейман Нил. Страница 17

Бревис сжевал свою редиску, которая показалась ему жесткой и терпковатой, и провел остаток утра, гоняясь за козлом по всему загону. Козел умудрился боднуть его в ребра и укусить за ногу, но в конце концов, воспользовавшись помощью мимохожего лудильщика, мальчик загнал негодную скотину в угол и накинул уздечку. Оставив матушку перевязывать раны лудильщика, полученные в процессе битвы с рогатой тварью, он потащил козла на рынок.

Время от времени зверюге приходило в голову рвануться вперед, и тогда получалось, что это Бревис тащится за ним на веревке, прочерчивая пятками полосы в засохшей дорожной грязи. Потом, внезапно и без предупреждения, безо всякой видимой причины козел останавливался, и мальчик получал минуту передышки, чтобы набраться сил и снова волочить рогача за собой.

Наконец он достиг перекрестка на краю леса – потный, голодный и покрытый синяками, то и дело сражаясь с несговорчивым козлом. У скрещения дорог стояла высокая женщина. Красный покров на ее черных волосах охватывал серебряный обруч, а платье на даме было алое, как ее губы.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила она голосом сладким, словно коричневый мускусный мед.

– Меня зовут Бревис, мадам, – отвечал тот, разглядывая нечто странное неподалеку от дамы. А именно – небольшую колесницу, не запряженную никаким животным, так что оглобли ее свободно валялись на земле. Мальчик не понимал, как колесница могла сюда попасть.

– Бревис, – промурлыкала женщина. – Красивое имя. Не хочешь ли, маленький Бревис, продать мне своего козла?

Мальчик поразмыслил.

– Мама велела мне отвести его на рынок, а на вырученные деньги купить курицу, зерно и репу. И все это принести обратно домой.

– И за сколько же твоя мама советовала продавать козла? – спросила женщина в алом платье.

– Она велела брать не меньше флорина, – ответил Бревис.

Дама улыбнулась и подняла руку. В ладони блеснуло что-то желтое.

– А я дам тебе за него вот эту золотую гинею. На гинею ты сможешь купить целый курятник и еще останется сдача на сотню бушелей репы.

Мальчик невольно разинул рот.

– Ну так что, мы поладили?

Мальчик кивнул и отдал даме конец веревки.

– Ага. – Вот и все, что он смог сказать, потому как в голове его проносились картины неслыханного богатства, бессчетных пучков репы и тому подобное.

Женщина взяла веревку. Потом прикоснулась пальцем ко лбу козла, прямо между желтых глаз, и спокойно сняла с него уздечку.

Бревис ожидал, что сейчас козел ускачет в лес или помчится вдаль по дороге, но тот стоял на месте как вкопанный. Мальчик протянул руку за золотой гинеей.

Женщина внимательно осмотрела его – с грязной стриженой головы до сбитых ног – и снова улыбнулась.

– Знаешь, – сказала она, – сдается мне, что пара будет куда быстрее, чем один. Как ты думаешь?

Бревис не понял, о чем говорит дама, и приоткрыл было рот, чтобы сообщить ей об этом. Но тут она своим длинным пальцем коснулась его переносицы, как раз между глаз, и мальчик обнаружил, что не может выговорить ни слова.

Дама щелкнула пальцами, и Бревис на пару с козлом занял место между оглоблями ее колесницы. Мальчик с немалым удивлением осознал, что идет на четвереньках, и ростом он теперь не выше, чем животное рядом с ним.

Ведьма щелкнула кнутом, и колесница покатилась по грязной дороге, влекомая вперед парой одинаковых белых козлов.

Лохматый человечек забрал рваное пальто Тристрана вместе со штанами и понес их в деревню, приютившуюся в долине меж тремя вересковыми холмами. Юноша остался ждать его, завернувшись в одеяло.

Вечер был теплый. В ветвях боярышника, возле которого сидел Тристран, вспыхивали огоньки. Сперва юноша принял их за светлячков, но при ближайшем рассмотрении это оказались крохотные человечки. Мерцая, они перелетали с ветки на ветку.

Тристран вежливо покашлял. На него тут же уставилось множество маленьких глазок. Некоторые крохи сразу попрятались, остальные вспорхнули на ветви повыше, и только несколько отчаянных храбрецов полетели прямо к Тристрану.

Они указывали на него пальцами и смеялись тоненькими звенящими голосами над беднягой в нижнем белье и разбитых ботинках, завернутом в одеяло, зато со шляпой-котелком на голове. Тристран покраснел и крепче запахнул края своей импровизированной накидки.

Один из крошечных насмешников запел:

Другой подхватил:

– Пойдите прочь, вы, глупые малявки! – весь раскрасневшись, крикнул Тристран. И раз уж под рукой не нашлось ничего более подходящего, он запустил в певунов своей шляпой.

Вот так получилось, что когда лохматый человечек вернулся из деревни под названием Весёлки (хотя никто не мог бы объяснить, отчего это унылое, сумрачное местечко так называется), он обнаружил Тристрана мрачно сидящим в одеяле под кустом боярышника и скорбящим о потере любимой шляпы.

– Они говорили гадости о моей любимой, – объяснил Тристран. – О мисс Виктории Форестер. Да как они посмели?!

– Маленький народец смеет все, что хочет, – объяснил его друг. – В их болтовне много бессмыслицы… Но и смысла тоже немало. Порой их стоит слушать, а иногда – ни за что.

– Они сказали, что я досажу своей любимой.

– В самом деле? – безразлично переспросил коротышка, раскладывая на траве разные предметы одежды. Даже при луне Тристран разглядел, что они не имеют ничего общего с прежними его вещами.

В Застенье мужчины обычно одевались в коричневое, черное и серое; даже самый красный платок на шее у самого румяного фермера вскоре выгорал под солнцем и застирывался до более благопристойного цвета. Тристран с сомнением смотрел на ворох алой, рыжей и канареечной ткани, скорее напоминающий костюм бродячего комедианта или содержимое карнавального сундука кузины Джоанны. Наконец он спросил:

– Это что, моя одежда?

– Да, да, твои новые вещи, – гордо подтвердил лохматый человечек. – Я их с трудом выторговал. Все самого высшего качества – материя совершенно новенькая, без заплат и штопок, так просто не порвешь. Ты не будешь особенно выделяться в толпе. Костюмчик вполне в стиле здешних мест.

Тристран поразмыслил над идеей проделать остаток пути в одеяле, завернувшись в него на манер жестоких дикарей с картинки из школьного учебника. Затем со вздохом снял ботинки, сбросил одеяло на траву и облачился в роскошную новую одежду с помощью лохматого человечка («Не, не, парень, эта штука надевается сверху. Боже ж мой, чему только учат нынешнюю молодежь?»).

Новые башмаки подошли ему не в пример лучше прежних.

А костюм в самом деле оказался хорош. Хотя, как известно, не мантия делает герцога и птицу узнают не по перу, а по полету, все-таки порой облачение добавляет блюду особой остроты. И Тристран Тёрн в канареечно-желтом и красном почувствовал себя уже другим человеком, нежели прежний Тристран Тёрн в пальто и воскресном костюмчике. В походке у него появилась некоторая уверенность, в движениях – довольство и радость, которых он раньше за собой не замечал. Подбородок его, обычно опущенный, сам собой поднялся кверху, а в глазах загорелся огонек, которого никогда не бывало у Тристрана времен шляпы-котелка.