Дороги осени (СИ) - Инош Алана. Страница 1

Алана Инош

Дороги осени

Так много кленовых листьев под ногами — золотые страницы чьей-то рассыпавшейся книги... Фонари — ночные холодные софиты, выхватывающие душу из темноты на сцене. А зритель кто? Пустой двор да свет в окнах. У людей — домашний уют, октябрьский вечер, семейная жизнь. А может, и одиночество, как у неё.

Инесса сидела на детских качелях с банальным букетом кленовых листьев в руках. Уже стемнело, пора бы домой, к телевизору и чаю, тапочкам и интернету, но что-то держало её здесь, в кленовой зябкости, в освещённой электрическими лучами пустоте.

Возвращаться домой было не к кому. Ещё два года назад в ванной стояли две зубные щётки, висели два полотенца. Были полушутливые-полусерьёзные бои за фен по утрам. Купить второй — вот и всё решение проблемы, но они всё никак не удосуживались дойти до магазина. А может, прелесть этих «битв» перевешивала, без них — глаже, правильнее, благополучнее и... скучнее. Потом Инесса в конце концов купила ещё один фен, но не тут-то было: как только новый прибор для сушки волос поселился на полочке перед зеркалом, старый, будто бы приревновав, взял и сгорел. Демонстративно так, обиженно. Инесса огорчилась. Она относилась к вещам трепетно, наделяя их душой — в андерсеновском смысле. Честно сказать, ей даже хотелось сочинить сказку о сломанном фене с разбитым электрическим сердцем... Но она отнесла его в ремонт, а пока он там находился, соревнования по утрам возобновились — что-то вроде «кто первый встал, того и фен». Его старый собрат вернулся из ремонта и... лёг на полку, а вернее, на скамейку запасных, а пользовались они по-прежнему новым — наперегонки. Рите с её короткими волосами он был нужен на непродолжительное время, поэтому Инессе с её длинной шевелюрой приходилось уступать. Впору было установить график пользования: день — Рита, день — Инесса. Отремонтированный фен тоже был вполне рабочий, но новый нравился им обеим гораздо больше. И красивый, и дул мощнее, и целый набор режимов у него, и насадки полезные — одним словом, масса преимуществ. Старенький простенький фен ему проигрывал. У него была только одна кнопка — «вкл/выкл», единственный режим, температура не регулировалась, да и струя воздуха слабее.

И вот однажды он во время уборки в выходной день упал со шкафа прямо на голову Инессе, после чего грохнулся об пол и раскололся. На голове вскочила шишка, а из глаз чувствительной Инессы хлынули слёзы. Кажется, сказка о Старом Фене кончилась печально... Фен она жалела неизмеримо больше, чем свою голову. Голове-то что — заживёт, а вот фен... Сердцем она чувствовала: это конец.

— Да погоди ты расстраиваться, попробуем что-нибудь сделать, — сказала Рита.

Инессе, безнадёжному гуманитарию, её техническое мастерство всегда казалось чем-то недосягаемым. Рита и в прошлый раз могла бы сама починить фен, просто времени не хватало — руки, что называется, не доходили. Поэтому прибор отнесли в ремонт. А сейчас, глядя в полные слёз глаза Инессы, она не смогла поступить иначе. Она не смеялась над сентиментальностью любимой, просто закатала рукава и взялась за дело.

Электрическая начинка не пострадала, разбился только пластиковый корпус. Склеивать его не стоило: тот во время работы подвергался нагреву, и неизвестно, как мог повести себя клей. Рита просверлила дырочки и соединила части при помощи гибких перфорированных пластинок и маленьких винтиков. Это была поистине ювелирная работа, почти хирургическая операция. Фен после неё выглядел неказисто, но работал и током не бил.

— Золотые руки у тебя, Рит, — искренне восхитилась Инесса.

У Риты и сердце было золотое — самое родное и дорогое на свете. После этого случая Инесса стала всё-таки время от времени пользоваться старым феном — из уважения и сентиментальной привязанности к многострадальному старичку. Ей не хотелось его обижать. Впрочем, прибор «прожил» не слишком долго — окончательно вышел из строя месяца через четыре. На сей раз ремонту он уже не подлежал и с почестями упокоился в гробу-коробке на свалке. В сказке о Старом Фене была поставлена грустная точка.

Теперь новый фен был полностью в распоряжении Инессы, вот только в русых прядях в свете фонарей блестели следы первых заморозков.

Играя в карты с бродягой-вечером, таким же одиночкой, как она, Инесса отпускала из букета лист за листом. Она проигрывала, но и ставок не было.

Далеко, в тихом уголке под берёзами, под одеялом из опавшей листвы... сил не было продолжить. Что слова? Даже мысль падала на лету и лежала, обняв крыльями тот последний клочок земли — огороженный, ровно на одного человека. Вместо того чтобы обнимать Инессу на двуспальной кровати, понадобилось зачем-то перебираться в эту тесную постель. Золотое сердце остановилось навсегда внезапно, посреди улицы.

Какая-то отстранённая, анализирующая часть «я» наблюдала бесстрастно, отмечая все стадии горя, сменявшие друг друга, как по учебнику. Даже в самый разгар ослепляющего и оглушающего, нестерпимого, стонущего сквозь зубы протеста этот внутренний аналитик не терял своей трезвости. Инесса поражалась его бесчувственности, но он же и спасал её. Перекрывал газ, держал у перехода, заставляя всё-таки дождаться, когда загорится зелёный свет. Не давал оступиться, подсказывая, что таким способом туда не попасть, воссоединения не будет. Не только тела будут лежать в разных односпальных оградах, но и души не встретятся. Не гладят за такое по головке высшие силы.

Тёплое, пушистое прикосновение вернуло её в реальность осеннего вечера, под кленовый полог, озарённый фонарями. Зеленоглазая трёхцветная кошка тёрлась об её ногу, громко мурлыча и задрав хвост. Во дворе жили несколько кошек, подкармливаемых жильцами, но такой Инесса среди них не встречала. Какая-то новенькая.

— Привет, — невольно улыбнулась она, протягивая руку.

Кошка сама льнула к ладони, бодалась головой, подставляла ухо для почёсывания. Непрерывно слышалось ластящееся прямо к сердцу «мурррр».

— Привет, — повторила Инесса, чувствуя под ладонью живое, вибрирующее от мурчания тепло. — Ты откуда взялась, такая ласковая? И упитанная. Может, ты чья-то? Домашняя? Ты не потерялась, а? А может, просто погулять вышла?

Кошка запрыгнула к ней на колени, продолжая ластиться. И правда упитанная, отнюдь не лёгонькая, килограммов пять пушистого веса. Большая девочка.

— Ты ж такая хорошая, — приговаривала Инесса, зарываясь озябшими пальцами в тёплую шёрстку. — Ты ж такая красотка! Ну, чего ты трёшься? Мне даже угостить тебя нечем.

Впрочем, дома была охлаждённая курица. Ещё не приготовленная, ждавшая своего часа — наверно, именно вот этого. От этой мысли уголок губ приподнялся.

— Ну что, киса, хочешь курочки? Тогда пойдём.

Кошка, мягко спрыгнув на усыпанный листьями асфальт, проворно побежала за ней. Она то и дело льнула к ногам, и Инесса ласково погрозила пальцем:

— Не путайся, запнусь ведь о тебя!

Кошка будто понимала слова. Она села в прихожей и обернула лапки хвостом, следя за разувающейся Инессой большими, выпуклыми глазами тёплого светло-зелёного оттенка.

— Какая культурная гостья, — усмехнулась Инесса. — Ждёшь приглашения? Ну, заходи.

Курица была разделана. Снимая мясо с костей, Инесса откладывала кусочки на блюдце для кошки. Угощение она поставила под кухонный стол. Гостья вежливо принялась за еду. Ела она неспешно, степенно, без жадности. А Инесса готовила ужин для себя: часть куриного мяса она поставила тушиться с картошкой, а часть убрала в морозилку.

Обследование у ветеринара показало, что кошка очень здоровая и ухоженная для уличной — видимо, всё-таки домашняя. В пользу этого говорил и тот факт, что она была стерилизована. Как ни хотелось Инессе оставить ласковую красавицу себе, она всё-таки расклеила на улицах объявление о найденной кошке со своим телефоном и фотографией пушистой гуляки, которую распечатала для пущей точности на цветном принтере, чтобы передать все особенности окраса. Кто-то, вероятно, сейчас искал её, тревожился и огорчался.