Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович. Страница 70

— Да, браток, ухнет такой комарик— враз окончится житие! — понимающе помог рассказчику Витень. Матушка, сидя рядом, пустила слезу. Травина обняла ее сзади. Бесцветные веки под белесыми ресничками девочки набухли и покраснели. Помнила она своего хорошего тятьку— мамка и сейчас плакала о нем. Жалела дочка родителей обоих, но стояла молча, не издавая ни звука. Проказник Обык, почернев глазами, сидел в уголке, как привязанный, с жалостью глядя на мать. Еленец посмотрел на Глобку, вспоминая свой страх при приближении к кораблю. Он не имел щита и, заколов пленника, вместе с братом укрывался им, выпячивая перед собой тяжелое тело, пахшее смертью и чужой землей. Ночами потом снился мертвый инородец, не давая юношам спокою.

— Че замолк, братишка? — вопросил Додон, давно забывший и первые трупы, и первую кровь на своих руках… Еленец черпнул мутного напитка, чуть отпил и повел дале:

— Кто щитами, а кто и так просто — поглядом своим — укрывались. Сообразили, что добро спой-манное пропадает — неча, стало быть, жалеть об нем! Тако пленных и порешили… Подошли к бортам, а лодейка уж было гребла опустила. Хорошо что нас много: кто — орясины ставит, кто — корму топориками рвет, кто — крюками ее багрит. А с берега швыряем камни — несметь скоко! Те и маковок не кажут! А веслять-то им надо, посему некоторые крадутся к борту, норовят отстать. Лучники наши бьют без шавуев. Попадали те, окаянные, остальные в страхе и вида не кажут… Залезли мы по рулю сзаду, скинули вниз мосток, поганцев согнали на кичку, смотреть добычу взялись. А там — посуды хрупкие, оружие и узы всяких мастей. Видно, после торжища еще и рабов имать прибыли. Сжалось у нас в грудях — негодуем! Решили подождать проказников и по правде наказать!.. Но не суждено было тому случиться: оглянувшись, узрели, скоко нас в горячной атаки полегло. Чуть не половина убиенны, поранены и отлетают… Пленники горючие слезки льют. Выпустили мы их голышом на берег с порезанными плюснами — чтоб сиднем сидели, пока мы обернемся. Спустили суденышко до ушкуев, выгрузили, что поспели, да и запалили окаянную скорлупку. Отправили посля родную, откель пожаловала.

— А мож, она с Булгара была? — спросил с улыбочкой Додон.

— Не, черны слишком… — подал голос Глобка. — Верно, с полдня.

— А добыча невелика оказалась!.. Скоко за нее голов положили, а все порожние возвернулись… — горился расчувствовавшийся Еленец.

— Чего ж на обратном пути ладейку в Булгаре не продали? — не понимал Светояр.

— Да вот, олухи! — посетовала мать. — И что добыли — роздали по семьям.

— Лодейку веслять — слишком долго. Сторожились мы… Да и злоба обуяла!.. О том и не думали! — Еленец серчал на мамку, вновь заладившую свое.

— Все по правде, сынок! — поддержал парня Витей. — С посудиной той — морока. С обузой — себе дороже встало бы… Думаю, старшины ваши с соображением были. И сирым добро содеяли правильно! Все, мать, с нашим законом согласно.

— А што, в дружине славных кметьков не треба? — обратился к нему Светояр.

— Поступай! Мы об том же речем. И ну по лесу промышлять! Я же вас зову больше должного срока! — возгорелся надеждою Витей.

— Я не про себя реку — вот про этого ушкуйника! — Светояр указал на Еленца.

— Так ведь добрый коник для того нужен, меч да броня… — Витей, немного расстроенный отказом бородатых, с сомнением посмотрел на хозяйского молодца. — Прокорма ныне дружине нет. Поход нескоро: через дюжину дней, а то и вторую — когда дорога подветрится. До того самим треба шастать — аки волчарам.

Синюшка сидел напряженный, перебирал мыслями ходы-действия. У него все имеется: и конь, и оружие, и броня! Готов и навести ростовцев на соседских лешаков… Почему Светояру в голову сие не намекается? Ведь через дюжину ден провожали бы жинки их обоих в киевский поход с доброй ратью. Чего молчит, простак?.. А Светояр, и дальше не думая о своем, увещевал дружинников:

— А ежели мы колонтарь кметьку справим? Лошадка у них есть, оружие сами тут подыщут. Приспособите парня, аль нет?

Троица ратных ростовцев воротила уши от ходатая — будто от приставучей мухи.

— Было б хлеба до сыти, взяли б всякого! — спокойно ответствовал Капь.

— А броню неужто свою отдашь? — улыбнулся Додон.

— Зачем отдам? Куплю!

Светояр вышел из-за стола, через время втащил в горницу из сеней два тюка шкурок.

— Да хоть бы еще стоко — и киевскую гривну не выторгуешь!

— Вот это да! — расстроился Светояр, будто не знал о том раньше. — А в Киеве-граде гривну сим выторгуешь?

— Хоть три! Считай сам: двадцать пять куниц — гривна! — засмеялся Додон. Витей крякнул.

Синюшка смекал: «В копыте, наверняка, и двадцать гривен будет… Эх, найти бы лешачье серебро — да в Киев с Проткой и Коном двинуть, вей-ветерок нам в спины!..»

Светояр уселся на скамью, обхватил бороду ладонью, прикидывая в уме барыш, если сдать имевшуюся пушнину в Киеве. Дружинники беседовали с Синюшкой и матерью, а Светояр соображал: «С четырех сороков куницы возьмем шесть гривен. Если с каждого узла по столько, выйдет где-то двадцать четыре гривны, а сие — боле копыта серебра! Своего, честно заработанного… Ладно дело свяжется…»

Дружинники поблагодарили хозяев за хлеб, за мед и отчалили. Синюшка с Еленцом и Глобкой пошли проводить их до ворот. Витей обещал потрафить Еленцу со служилым делом. За городьбой Синюшка отозвал Витея в сторонку. Оглянувшись, нет ли поблизости Светояра, проговорил:

— У нас с дружком тамо жинки с дитятями, да кое-кто из старых русичей… Как бы худа не злоключилось!

Понятливый ростовец тихо научил:

— Дык сие не беда! Возьмем барыш — и съедем. Не о том горюешь, муже.

— Светояру не по нраву затея с татьбой. Он, верно, никуда не поедет.

— Кто нас неволит ему о том до срока речь? Не сказавши дружку твому и наедем, не откладывая. Будь при нас и лишь наметку дай, а мы дело содеем.

— Так когда ж?

— Завтра с угрева и выступим. Нам скоро в Киев — надоть обернуться.

— Добро. Токмо коника мне снарядите. Тут шуметь не стану.

— Добро, кметь, и коника, и мечишко подберем. К торговому юру подходи…

Расстались…

Светояр собирался завтра выйти в лес на лося, наивно убеждал Синюшку в пользе от поездки в Киев… Товарищ поддакивал — и вида про недоброе не казал.

Вставали исстари рано — чуть ли не затемно — а посему и ложились до темноты. Едва закатывалось солнышко и становилось сумеречно, люди укладывались спать — чтоб не шарахаться в потемневшем доме да не коптить перед сном воздух лучиной или сальным светильником. Исстари привыкли все делать вовремя — в соответствии со временем года и солнцем. Как удобней, так и бытовали; как требовал непреложный закон природы, так и поступали, не вдаваясь в рассуждения…

Слишком многое совершилось в тот день. Почти никто не спал, думая о своем.

Мать сожалела, что пустила постояльцев. Серебро показали — не отдали; с дружиной тоже подвижек не предвидится… И вообще; надоело бедствовать!..

Обык вспомнил мамкины слезы за столом, где не хватало лишь тяти, но были зато два старших брата да сестра — и успокоенно уснул.

Травина грезила о том, что если бы кто-то из пришельцев был ее мужем, она бы улеглась с ним за перегородку и шушукалась. Верно, целовались бы… Но как слюнявиться с такими здоровенными бородатыми мужиками?!.. Вот если бы с тем мальчишкой, что живет через четыре дома…

Светояр думал о Стреше, мыслями то и дело возвращаясь к странному поведению Синюшки.

Синюшка решил не спать, боясь пропустить условленный час.

Глобка сильно расстроился тем, что о его месте в дружине даже речь не заводилась. Еленец увидел в Светояре хорошего, складного человека, мало похожего на того, что попросился к ним день назад. «Надо бы шепнуть ему, что задумал его дружок с нашими…» Услышал он случайно пару фраз — остальное докумекал. Но как сказать? Ведь спят чужаки на печи рядышком. «Подожду… Должен же второй когда-то заснуть…»