Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович. Страница 76

— Что ты борзишься, косматая? — ругнулся коневник, давая смачный хлеб кусками. — Эва, гляди на нее, резвую, ажно навис расплелся!

Лошадь судорожно дышала от счастья, тыкалась теплым носом человеку в грудь, просила еще хлеба и слов. Он за спиной отламывал кусочек, давал с ладони, хлопал по большим щекам ожившей твари.

— Кутырь просит. Знамо дело — потопчемся еще!..

Лошадь слегка цапнула зубами его за предплечье — хотелось хлебушка.

— Нетуть, нетуть боле, милая, но погодь…

Он привязал к ремешку на мордахе плат. Кобыла засияла и замерла неподвижно: знала, что добрый человече сыпанет ей овса. И от радости тряхнула задней ногой, тут же ощутив боль волчьего пореза. Сильно дохнула возгрившими ноздрями — тряпица частью слетела с подгубника, а мужичка оросило сочными каплями лошадиной мокроты.

— Эк, блуда, блудеха! — стоял он перед животиной, тараща на нее добродушные глаза. В них мерцали красные огонечки теплившегося костреца…

— Куда сейчас? Веди! — приказал Витей Синюшке.

— Вот здесь пройти надо! — указал дорогу проводник.

Сели на отощавших коняшек и поскакали в лес.

— Вон туда, к речке: по ней складней будет!..

Утро радовало, путь спорый, отряд вылетел к долгожданной цели…

Вскоре трое через речной наслуд подъехали ко второму дому и вбежали в него с клинками наголо. Основной отряд рассыпался по Лесоокову стойбищу. Синюшка устремился через мосток домой. За ним увязались для наряда двое. Бранец метался под ногами лошадей, не признавая даже кликавшего его Синюшку. На крыльце стоял Сыз. Поприветствовал:

— С прилетом, соколик… Где затерялся твой сотоварищ? Аль теперича другие знакомцы у тебя?

— Отстань, дед! — Чуть с ног не сбил слащавого пенька Синюшка.

— Поздоровкайся, сыне, со стариком-то! — ехидно прокричал дед в спину молодцу.

— Здорово ль живешь, деда? — поздоровался первый из провожатых. — Чего шумишь-то? Не серчай… — И прошел в дверь.

— Аль не радый нам? — рассмеялся второй.

— Коли псивая тварь на вас брешет, мне-то чего перед вами раскидываться?

— Деда, ты ж не выжлец, можно и приветить по-людски! — заглянул в дом второй, но остался на крыльце, зорко следя за городьбой.

— А я обожду привечать! Пущай собака наперед по-своему вас разберет.

— Забери брешка — порты жалко! — Дружинник тыкал острием меча Бранцу в нос. Тот негодовал, лаял и наскакивал.

В доме расселся Синюшка. Взял Кона на колено, дал ему рукоять острого засапожника, сам строго глядел на домашних.

— Че эта тут делает? — спросил у Стреши про Уклис. Стреша и ухом не повела — мол, не у кого боле спросить? Синюшка ерничал, тихо задорил на ушко сынишку.

— Где все? Ижна-то с Пиром куда подались? — оборотился он к Протке. Та ответила:

— Ушли.

— Куда? И как додумались? Че молчишь, как тетеря, не ермоль нутро!

Протка подошла, сняла с колена дитя, с ним уселась к Стреше. Кон спрыгнул и стал показывать отцу и пришлому дядьке висящий на Стреше меч. Она сидела спокойно, надменно разглядывала Синюшку и другого. Вошел бодрый Сыз.

— Сызушка, ты там где? — смягчила лик Стреша. — Не желаешь гостя милого отметить угождением?

Старик хотел сказать, мол, пускай жинка ему внимает, но Протка сидела за Стрешей.

— Што ж молчишь, Синюша? Зело не терпится нам што-то послухать. Давненько я сказки не слыхал. — Тот скрежетал зубами на деда, а Сыз оглянул на печке Ягодку и подсел к Стреше. Мутными старыми глазами выпучился на Синюшку.

— Пошли, што ль, посмотрим? — позвал тот на выход молчавшего дружинника.

Заглянули к двум кобылам, после повели своих лошадей к сену за вторым домом. Там уже жевали лошадки других ратников. Через время подтянулись с брошенных стойбищ и остальные ростовцы:

— Следы уходят на восток…

Через время вернулись от Крутя:

— Там тоже ушли…

Обескураженная дружина собиралась у второго дома.

— Да как узнали-то? — озвучил общий вопрос кто-то.

— А из этих кто чего намекнуть сможет о деле нашем? — спросил у Синюшки Витей.

— Верно, та здоровая баба с пузом! — ответил мужик.

— Ты баял — две бабицы у тебя. А Коробец рекет — тамо три?

— Вот та лешачка и есть! Муж ейный, рыжий, видно сбег… Мож, она чего и ведает?

— Э-э, слухай тут. Кто-то пошастайте по леску, присмотритесь! Капь, бери дюжину, мчите по следу! Туда-сюда — дня три, не боле! И назад — коняшек рачите! А мы пошли в гости.

Витей, Синюшка, Коробец и Перевясло (у последнего и пострадала лошадка) пошли в дом. Остальные велетни в звенящей кольчуге расходились, разъезжались, рассыпались окрест…

Про таких народ сказки помнит недолго, песни стольные не поет… Ядовитый дедушка-правдолюб в глухомани вякнет про них нехорошее такое-сякое — да никто не отзовется. Людская память иной раз и скрасит, обрастит сказку небылью, выберет неглавное да разузорит прибаутками — дескать, учили уму-разуму дикарей лесных, неотесанных…

Изначально вряд ли где-то людское общество устраивалось по уставу праведности. Выживали законом своего времени. В первобытные времена слабые безжалостно подминались, вытаптывались. Но обязательно и в давностях находился тот, кто не забывал и радел о духовной сущности человеческого создания. Теплил в себе негаснущий огонь, ради которого и живут светлые душами, от которого стараются держаться недалеко и темные… Разум небесный не устает разбрасывать зерна здоровых посевов меж людей. В сборище ушлецов с никчемными душонками найдутся всегда человеки, несущие, часто не подозревая о том, зародыш противодействия худому образу бытия.

А уж кто распознал в себе свет и признал свой разум рожденным для праведной борьбы, будет звучать, жить, не боясь ошибки и наслаждаясь отступлением тьмы. На зависть одним, на радость другим…

— Вот эта, что ли? — указал Витей на Уклис и кряжисто уселся, разглядывая ее. Уклис посмотрела на пожилого, глянула на других… Не знала, куда деть свои красивые, потемневшие непониманием, глаза.

— Ее мужинек, ха-ха, великий вовкулака! Наверняка знаком с потаем… — Синюшка почувствовал, что здесь можно зацепиться. Очень хотел помочь новым браткам, себя не забывая. — Ну-ка, Протка, толкуй ей о кладе.

Протка от безысходности поддалась приказу и на своем языке, опустив глаза, объяснила требуемое. Уклис через нее же ответила, что клада на месте уже нет — недавно куда-то делся.

— А што, Протка, ты не речешь о Лесооке? — Женщина молчала. — Эта пташка только сейчас че-то пела — Ле-со-ок!..

Протка досказала:

— Все думают — клад у Лесоока.

— А где Лесоок? — спросил теперь Синюшка у Стреши.

— А што он мне — муж? Не доложился и ушел… А златишко-серебришко Милье уволокла! — Стреша понимала, что ростовцы в тупике, и, улыбаясь, добавила: — Лес — широкий, уйти есть куда, а мне не знамо!

Сыз рядом радовался… Но тут Уклис стала опять что-то говорить.

— Толкуй скорей, не молчи! — поторопил Протку муж. Протка замялась, потом перевела:

— Клад у Лесоока. С собой он его не понесет. Верно, тут заново спрятал.

Синюшка наблюдал, сколько слов говорили обе финки — на сей раз, вроде, одинаково. Стреша со спокойным презрением повернулась к Уклис:

— Че ж я тебя пустила-то, гадюка? Убила б тогда — на одну змеюку было б меньше!

Стреша потерла кулачком ручку меча, потом оглядела, посмеиваясь, Синюшку.

— Вы што, бабы, не разумеете? Возьмем их богатейство и съедем в Ростов все вместях! — начал он было уговаривать своих.

— А эти соколики просто так, што ли, приехали? — язвенно спросил Сыз.

— Ух, молчи, дед, не суйся! — нервно взглянул на мешавшего старика Синюшка.

— Че ж тебя единого слушать, такого голосистого? — заартачился Сыз.

Дружинники посмеивались. Улыбнулся вымученно и Синюшка.

— Если свежая хоронушка, то в лесу ее будет заметно! — предположил захватившийся разбирательством Витей. — Но наперво туточки надо проведать. Мож, кто намекнет, куда лезть? — обратился Витей к хозяевам.