О бедной сиротке замолвите слово - Демина Карина. Страница 7
Поймали.
Лишили.
Заперли. Оставили эту подделку, пусть и бесконечную, и сложную настолько, насколько может быть сложно самосотворенное пространство, но… не то.
Не так.
Королевский маг очнулся, ощутив эхо раздражения.
– Что опять? – Этот человек, пожалуй, был даже где-то симпатичен. Он пришел сам и не испытывал страха. Он не молился камню, не лил на него тайком кровь, будь то куриная или человеческая, – люди смешны в своих суевериях. Он пытался говорить, и не его беда, что человеческий разум слишком слаб, чтобы вынести долгую беседу.
Существо откликалось.
Иногда.
К этому времени оно научилось беречь собственные игрушки, и, пожалуй, почему бы и нет, эхо аватара, сотворенного во времена свободы, откликнулось. Сила к силе и… да, эта кровь впитает ее, а дар…
Людям понравится.
– Что происходит? – маг выбрался из смятой постели. Он был взъерошен и нелеп. Мокрые волосы, вспотевшая шкура… опять кошмары снились? Существо давно уже не заглядывало в чужие сны.
Надо будет исправить.
Оно ласково коснулось сознания человека, обещая ему скорые перемены. Всем им не помешают перемены… и они уже начались.
Еще летом.
Мальчик случайно открыл запертую дверь. А отец его, связанный неосторожной клятвой – ему казалось, что она не повредит роду, – оказался в западне. Любовь – это мило, но возлюбленные бывают смертны. Его тюремщик тоже попал в силки, полагая себя свободным, а на деле…
Все складывалось.
– Не понимаю, – королевский маг достал из рукава платок, чтобы вытереть кровь. – Заговор? Нет?
Заговор…
Их маленькие смешные интриги питали разум, не позволяя ему угаснуть в заточении, поэтому заговорщикам, возникающим время от времени, существо было благодарно. Оно даже позволяло им оставаться – потом, после казни – в сотворенном им мире.
Правда, почему-то ответной благодарности души не испытывали.
Следовало признать, что в чем-то люди были сложнее, нежели ему представлялось.
– Нет? Тогда не пойму… им угрожает? Не угрожает… – Эта привычка разговаривать с существом вслух появлялась рано или поздно у каждого королевского мага. Вероятно, причиной тому было одиночество, а может, желание убедить себя, что мысли для существа закрыты?
Прямой угрозы не существует.
Они сами.
Каждый раз сами…
И, существо захихикало, представляя, до чего они удивятся, поняв, в какую ловушку себя загнали. С другой стороны, наблюдать было не так интересно, как участвовать. И пусть даже ожидание – временной пласт будущего был уныло однозначен – подарило бы существу свободу, но…
Желаемого можно добиться разными путями.
И, укрепив связь с аватаром, существо дотянулось до хрупкой души, которая застыла на грани. Дотянулось. Задумалось на мгновенье, любуясь разнообразием вариантов.
Уничтожить?
Задержать? Нет, то же самое, что уничтожить… а вот усложнить…
У них должен быть шанс. Тем любопытней будет отнять его. И существо напитало связь силой. Душа крепкая, возьмет, сколько сможет.
– Ты понимаешь, что едва не убила ее? – какой неприятный голос, скрежещет, что гвоздем по стеклу.
– Можно подумать, вы бы огорчились…
– Пришлось бы многое объяснять.
Я лежу.
Определенно лежу.
Жестко.
А самое тело мягкое, по ощущениям – не тело даже, а кожаный мешок, заполненный киселем из мышечной ткани, в котором плавают остатки костей.
Так плохо мне никогда не было.
– Что ж, тогда нам повезло.
А уж мне-то… будет наука впредь, нехрен верить с полуслова. И надо бы подать знак, что жива, водички заодно уж попросить, чай, не откажут. А с другой стороны, разговорец наклевывается, чую, прелюбопытнейший. И не грех будет послушать.
Подслушать.
– Амелия, деточка, я понимаю, что ты нервничаешь, но это еще не повод поступать неблагоразумно. В конце концов, у меня и вправду имеется на примете один достойный молодой человек, который…
– Хватит…
– Позаботился бы о Маргошеньке.
Вот бесит меня, когда имя мое перевирают, да еще с этаким присюсюкиванием. Маргошенька… крошенька…
Хаврошенька.
Влезла в ухо коровье, надеясь красавицей писаною стать.
– Как вы позаботились о своем сыне?
– Дорогая, ты знала, что будут некоторые… побочные эффекты.
Стук.
И холодная ладонь на лбу.
Раздраженное:
– Полукровки всегда отличались поразительной живучестью…
Конечно, закономерно было бы предположить, что бабушка не обрадуется моему появлению, но вот откровенное такое сожаление по поводу того, что я все-таки жива осталась… Обидно, знаете ли.
Но обида отодвинула боль.
Ощущения возвращались. Болезненные довольно-таки ощущения – мышцы ныли, и тянуло, и крутило, и кажется, я начинаю понимать, что такое радикулит вкупе с артритом. Главное, не застонать, нечего привлекать к себе внимание.
– Ты создала нам большую проблему.
– Девочка не сможет претендовать…
– Оставь, Амелия, мы обе понимаем, что претендовать-то она не сможет, но говорить… Ты хотя бы додумалась взять с нее клятву молчания? Нет? О да, ты всегда была скорее эмоциональна, нежели разумна.
Надо будет запомнить – этак красиво обозвать кого-то истеричной дурой.
– А если она начнет задавать вопросы? Нет, не сейчас, позже, когда обживется, заметит некоторые несоответствия… она ведь была достаточно взрослой, когда мой сын… образумился.
– Не без вашей помощи.
– Дорогая, ты знала и, скажем так, приняла непосредственное участие, что будет учтено судом.
– Пугаете?
– Напоминаю. Мне-то терять уже нечего. А вот ты, дорогая, вполне можешь оказаться на скамье подсудимых. Какой позор, какой скандал… отвергнутая жена использовала несчастную мать, чтобы…
Нос зачесался.
Тайны, тайны… скелеты в шкафах. Лежали бы себе дальше, что ж их всех так поговорить тянет? Или был прав честный вор и мой единственный, пожалуй, друг, когда говорил, что любая тайна душу корежит и наружу просится, что свойство у секретов такое, чем дольше хранишь, тем сильнее тянет поделиться.
А с кем, как не с той, кто и без того в курсе?
И если так, то мне, можно сказать, повезло…
Повезло.
Зверь с темной шкурой был рядом. Я ощущала его присутствие остро, болезненно даже. Горячее его дыхание окутало коконом. Оно пахло сандаловыми палочками, которые у нас обожала Маришка, и еще свежим кофе.
Приятно.
И спасибо ему, наверное, что не убил. Ведь мог?
Мог.
И почему его не видят? Наверное, потому, что у них глаза открыты. А я с закрытыми лежу. С закрытыми глазами многое видится… иным?
Да, пожалуй, все именно так.
Зверь улыбался.
Он забрался мне на грудь, и оказалось, что не столь уж он огромен. И не тяжел, не тяжелее пухового облака… Пуховые подушки были у бабушки, маминой мамы, которая не одобряла папу, потому что нельзя связываться с женатым.
Она не ругалась, но лишь вздыхала.
И они с мамой, запершись на кухне, подолгу о чем-то говорили, а я же валялась на высокой скрипучей кровати, жевала кукурузные палочки и смотрела мультики.
Почему я вдруг вспомнила об этом сейчас?
У зверя ярко-зеленые глаза, будто из стекла бутылочного. И зрачков нет. Он смотрит на меня и в меня тоже… Бабушки не стало через четыре года после того, как отец ушел. Кажется, именно тогда мама окончательно сорвалась.
Депрессия.
И антидепрессанты, которые помогали, но ненадолго, а ей хотелось снова стать счастливой, и я была вечным напоминанием о предательстве и несложившейся жизни. Наверное, она слишком сильно любила, а потому сошла с ума.
Любить вообще опасно для здоровья.
– Не стоит меня пугать. Любое ментальное сканирование покажет, что моя вина не так уж велика.
– Что ты, деточка, какое сканирование… Я ведь так… напоминаю, что мы с тобой по-прежнему связаны. И деньги здесь…
– Вот в чем дело! – Амелия рассмеялась, только смех ее был каким-то… булькающим?