Врывалась буря (Повесть) - Романов Владислав Иванович. Страница 5

Двухметровый силач, внешне чем-то похожий на Маяковского, застрелившегося год назад, — с таким же крутым лбом, широкой улыбкой, обаятельный неутомимый Бугров был тайной любовью всего Краснокаменска. Местная поэтесса напечатала даже стихотворение в городской газете, ему посвященное, называя Бугрова «рыцарем электричества». Сергеев же считал иначе. Да и как не считать, коли Василий Ильич за нарушение инструкции по количеству осветительных приборов, положенных на всю территорию действующей ГРЭС, а также строящейся второй ее очереди, наложил арест на электростанцию. То есть потребовал работу прекратить и привлечь к ответственности виновных. Никто, естественно, этому не подчинился, а горком попросту позвонил полномочному представителю ОГПУ по Уралу Свиридову, и тот отменил это незаконное решение, пропесочив Сергеева по телефону и приказав в десятидневный срок исправить положение с освещенностью территорий. Тут подоспела городская партийная конференция, где Бугров в клетчатом костюме да при галстуке выскочил на трибуну и подверг резкой критике местный отдел ОГПУ и, в частности, товарища Сергеева за самоуправство.

— Сегодня товарищ Сергеев арестовал электростанцию, — под одобрительные смешки говорил Бугров, — а завтра, глядишь, арестует социализм за то, что некоторые его индивиды опять стали носить клетчатые костюмы вместо гимнастерок, да еще шляпы и галстуки!

В зале все засмеялись, Сергеев побагровел от стыда, и Воробьев, сидевший рядом, увидел, как побелели его руки, вцепившиеся в подлокотники кресла. Но этого Бугрову показалось мало, и он упомянул, помимо самоуправства Сергеева, еще и его политическую незрелость. «Тут уж он перегнул палку», — подумал Воробьев. У Сергеева кровь разом отхлынула от лица, и Воробьев заоглядывался, ища медсестру, стоявшую где-то в проходе.

— Сиди, — хрипло оборвал его Сергеев.

— …Надо сделать так, чтобы ни ОГПУ, ни милиция не были самоцелью при социализме. Ведь их существование продиктовано тем, чтобы наши электростанции, фабрики, заводы работали бесперебойно, ритмично и были ограждены от посягательств всяких враждебных элементов. Тогда и станет понятно, что ОГПУ работает на рабочий класс, на социализм!.. — сняв кругляшки очков, победно улыбаясь, закончил под аплодисменты Бугров.

Воробьеву последняя мысль понравилась, что-то похожее он читал у Дзержинского, но Сергеев уж ничего не слышал. Жгучая обида заслонила все вокруг.

Каким-то странным и быстрым образом тогда через неделю подоспела анонимка. В ней утверждалось, что Бугров отвергает принцип демократического централизма, круто забираясь вверх по волюнтаристической лестнице руководства, а также имеет место факт разглашения служебной тайны, ибо товарищ Бугров впрямую называет мощность Краснокаменской ГРЭС после ввода второй очереди, говоря, что она станет лишь чуть поменьше Днепрогэса, и указывает при этом мощность будущего Днепрогэса.

Сергеев хотел уже было привлечь Бугрова к ответственности за разглашение тайны, даже уже нашел свидетелей — Бугров приводил эти данные на митинге строителей, — но Воробьев показал ему статью Куйбышева, который называл в ней конкретную мощь Днепрогэса.

— Но мощность-то нашей ГРЭС он разглашает? — не унимался Сергеев.

— Он же не называет точную цифру, — парировал Воробьев.

— Но он говорит, что чуть поменьше Днепрогэса! — настаивал Сергеев.

— А нам, кстати, никто и не указывал, что эти данные засекречены, — заметил Егор, — отчего бы ему их не приводить и не воодушевлять ими строителей. Пусть знают, что строят не мельницу!..

— Твоей роли защитника я что-то не пойму, — процедил Сергеев.

— Опомнись, Василий Ильич! — не выдержал Воробьев. — Обида глаза застит?.. Мы же политическое управление, мы не только преступников искать должны, а помогать строить социализм, разъяснять его!..

— Хватит! — оборвал Воробьева Сергеев. — Банда в Выселках обнаружена, поедешь, встряхнешься да заодно делом поможешь социализм строить, а не языком! Цицеронов набрали, и откуда только эта зараза в тебе объявилась, вроде сын пролетария!..

Сергеев хлопнул дверью и ушел. Уже потом, после этой истории с Семеновым, глядя на молчаливого и притихшего Воробьева, Сергеев вдруг усмехнулся и сказал:

— Ты вот давеча про то, что мы не преступников искать должны, краснобайствовал. И вроде так оно и есть. Только я почему-то с восемнадцатого года и по сию пору тем все время и занимаюсь, что навозные кучи преступлений разгребаю!.. Конечно, про Бугрова ты прав, я охолонился, и анонимщик этот на мою личную обиду рассчитывал, но когда изо дня в день под пулями ходишь, не долго и душу сорвать, не железными же болтами она к хребту прикручена!.. Бдительность терять не надо, об этом нам с тобой еще Ленин наказывал. Видишь, как с Семеновым. Катьков теперь новую команду соберет да похлеще зверствовать будет, не одна голова упадет, а все из-за копеечной вроде оплошности. Вот и считай, во что эта копеечка нам всем теперь обойдется!

Ныне же Сергееву предстояло столкнуться с Бугровым лицом к лицу. Егор взглянул на ходики: без десяти шесть. Василий Ильич просыпается как часы, ровно в шесть, а значит, тотчас зазвонит да еще наорет, что не Воробьев, а он докладывает ему об отсутствии света. Егор услышал, как скребется за шкафом мышь, и спохватился о кошке. Василий Ильич лично ему приказал найти кошку. Да, именно кошку, а не кота, так как кошка — зверь чистоплотный, до мышей злая, а то последние добрались до протоколов. О кошке Воробьев и позабыл, а худо это, распоряжения начальства забывать…

Он снял трубку и попросил 2-16. Через секунду на другом конце провода сняли трубку.

IV

Труба котельной Краснокаменской ГРЭС не дымила. Самая высокая в городе, она была видна отовсюду, и жители по ней определяли свою жизнь: раз дымит, значит, свет будет. А где свет, там тепло и уют. Да и двухэтажное кирпичное здание станции, сделанное из красного обожженного кирпича, выглядело праздничным и нарядным. Рядом с ним вздымались леса, шла стройка, строился еще один машинный зал уже не для одной, а для двух турбин, и краснокаменцы с гордостью всем показывали: а вон и наш Днепрогэс!

Сергеев в черном, обитом смушкой тулупчике и шапке-кубанке стоял посреди двора электростанции, выслушивая сбивчивые объяснения сторожа Ильи Лукича Зеленого. Широкоскулое, обветренное лицо Сергеева с резкими морщинами еще больше подчеркивало ту угрюмость, которую Василий Ильич напускал на себя при расследовании любых дел. Дул злой, не по-весеннему резкий ветер. Сергеев ежился, пряча в густые усы тонкогубый рот, хмуря и сдвигая к переносице пышные черные брови. Воробьев, увидев мрачное лицо Сергеева и устрашенного им Лукича, тоже нахмурился. Теперь начальнику не перечь, иначе вообще отстранит от дел.

— …Я, это… чую, сон-то одолевает, — рассказывал Лукич, — ну, решил кипяточку позлее да заварки покруче. Ну, сладил чаек, попил, а меня еще боле! Кто знал, что они в заварку-то сыпанули!.. Хорошо ить осталась заварка, а то бы кто виноват был? Лукич Зеленый…

— Кто сыпанул, чево плетешь? — взвился Сергеев.

Еще утром Воробьев сам отвез остатки заварки в лабораторию, и там обнаружили частицы сонного зелья. Состав последнего был неизвестен, заварку отправили в Свердловск, но кто-то о зелье уж проболтался, что и взбесило Сергеева.

— Да ить все бают, — пролепетал старик.

— Кто тебе сказал, ну? — взяв Лукича за отвороты полушубка и притянув к себе, спросил Сергеев.

— Да Петро тот же Русанов и сказал, да все уж знают, — захрипел старик, и Сергеев отпустил его.

— Русанов, значит, — повторил Василий Ильич. — Бублики!.. А кто чаи разрешил распивать на охранном объекте, а? — прохрипел Сергеев.

— Дак ночью-то без чая как? — удивился Лукич.

— А в инструкции что записано? — язвительно спросил Василий Ильич.

Когда он чувствовал свою правоту и уже загонял противника в угол, ярость неожиданно уступала злой усмешке, что вконец изводило собеседника.