Рисунок по памяти (СИ) - Воробьёва Татьяна. Страница 77

Солнце уже клонилось к закату, а слова Сефу все также звучали в голове Зейна, бередя душу. Действительно, а что он сам сделал? Кем он является, кроме как сыном уважаемого Шафира? Зейн старался учиться хорошо, но ему не была интересна ни экономика, ни политика. Он больше тянулся к истории, культуре и танцам. Наблюдая, как кружились в танце восточные красавицы, он сам поддавался чарующим мелодиям, но признаться в таком было бы равносильно позору. А что, если ему удастся объездить непокорного коня? Утереть нос гордецу Сефу, и доказать отцу и брату, что он уже не ребёнок?

Эта мысль гнала его вперёд, отсекая все доводы разума, что возникали и гасли в голове подростка. Сам себя не помня, Зейн пришел на конюшню, вывел из стойла непокорного жеребца и оседлал его.

Конь, как не странно, даже не думал противится, пока на него надевали седло и сбрую, словно понимал, что подчиниться — это единственный способ получить свободу, но Зейн даже не задумывался об этом. Боясь быть обнаруженным, он торопился вывести коня из конюшни. Одним заученным движением Зейн запрыгнул в седло, а конь, почувствовав запах свободы, тут же заартачился под седоком, но подросток не думал сдаваться, чуть сильнее натянул поводья, успокаивающе похлопав жеребца по шее. Животное вроде присмирело, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, тише-тише, мы с тобой подружимся, — уговаривал коня Зейн.

Громкое фырканье было ему ответом.

— Зейн?! Что ты удумал?! — голос Озаза заставил подростка вздрогнуть; видимо, испуг передался и лошади, так как жеребец, громко заржал, вставая на дыбы.

Удержаться в седле наезднику помогла только быстрая реакция. Жеребец же, почувствовав, что ему ничего не мешает бежать, припустил в сторону пустыни.

Зейн пытался остановить строптивого коня, но тот, казалось, только увеличивал скорость, а стоило животному почувствовать чужую волю: он начинал брыкаться и танцевать на месте, в попытках скинуть наездника.

Сил удерживать рвущегося за горизонт жеребца оставалось всё меньше, и тогда Зейну казалось, что он вот-вот сорвётся на землю, прямо под копыта строптивого.

— Зейн! — голос брата вытаскивал из наступающей темноты.

Озаз гнал коня не жалея ни себя, ни животное — главное было догнать Зейна, которого жеребец уносил все дальше. Он обогнал непокорённое животное, поставив наперерез своего коня.

— Зейн! — пытался дозваться до брата Озаз.

Подросток казался выбившимся из сил, и только на автомате сжимающий поводья, чтобы не упасть с коня. Озаз так сосредоточился на том, чтобы спустить на землю брата, что не заметил, как жеребец, прижав уши к голове и недовольно фыркнув встал на дыбы, со всей силы ударяя передними копытами по преградившей ему путь лошади. Жеребец Озаза, не ожидавший такого подлого нападения, опрокинулся на бок, а строптивец снова встал на дыбы, намереваясь ещё раз его ударить. Зейн же, не удержавшись, соскользнул с седла, падая на песок. Озаз выбрался из-под своего коня, давая тому возможность подняться, а сам броском устремился к Зейну, чтобы оттащить мальчишку из-под копыт разъярённого коня.

— Он вытащил меня, но его самого конь не пожалел, — продолжил рассказ Зейн, глубоко вздохнув, — Удар пришелся в голову и был смертельным.

Простая констатация факта, но у Хадиже мурашки пошли по коже, представляя себе Зейна — подростка и мёртвого брата, в пустыне наедине с разъяренным конем.

— Что было дальше? — шепотом спросила она.

— Нас нашли конюхи. Озазу уже не могли помочь, а меня увезли в больницу. Диагностировали перелом ключицы и сотрясение мозга.

— А твой отец? Неужели он выгнал тебя из дома после этого. Ты же был не виноват! Просто несчастный случай! — воскликнула она.

— Сначала, после выздоровления, меня просто отправили учиться подальше от дома. Подкупленные моей матерью конюхи, рассказали историю о том, что жеребец просто сбежал из конюшни, а Озаз вместе со мной поехал на его поиски.

— Сначала? — нахмурилась девушка.

— Недаром говорят: «Неправда иногда побеждает, но быстро исчезает».

Сумрак. Только отблески факелов по стенам, восточная мелодия и аромат благовоний окутывают всё вокруг. Красавица в полупрозрачном восточном костюме танцует перед ним, умело попадая в ритм музыки. Молодой человек сопровождал любое её движение взглядом, в котором горело желание, хотя сама поза, в которой сидел говорила о расслабленности и некой лени. Зейн уже думал присоседиться к женщине, когда голос отца разрушает атмосферу волшебства.

— Зейн, я ищу тебя по всюду, а ты снова прохлаждаешься здесь, — на лице мужчины появляется брезгливое выражение лица, — Я давно говорю твоей матери, что пора искать тебе невесту.

— Ас-саля́му але́йкум, отец, — поприветствовал старшего молодой человек, — Прости, но тут я полностью согласен со своей матерью, я не желаю женится.

— Жениться ты не хочешь. Делами заниматься тоже. Зейн, тебя заботит только это, — мужчина обвел рукой помещение, — Танцы, веселье.

— Что в этом плохого, отец. Аллах, велел людям радоваться жизни.

— Всевышний велел верующим радоваться Его щедрости и Его милости, коими являются Коран и Ислам, потому что они есть самый большой дар для человечества. Что же касается временных утех этого мира и его недолговечных благ, то ликование и безудержная радость по их поводу губительны. Я думал, что, когда ты закончишь обучение, то станешь моей опорой в делах как… — голос Табита затих.

— Как Озаз, — закончил за отца Зейн.

Душу привычно кольнуло болью потери, а горечь вины расползлась по языку.

— Я не он, отец. Мне противно заниматься лошадьми, — Зейну было не просто противно.

Каждый раз, когда он оказывался рядом с конюшнями, он словно заново переживал тот проклятый день, и каждое воспоминание заставляло всё его существо содрогнуться.

— Я не желаю лезть в круги власти, где практически за каждым скрывается лицемерие. Я бы хотел открыть клуб, такой, как этот.

— Клуб? — фыркнул Табит, — Рассадник харама и праздности. Это недостойное занятие для члена нашей многоуважаемой семьи. Озаз бы себе такого не позволил.

Ладонь Зейна сжалась в кулак. За прошедшие четыре года не было и дня, чтобы отец не вспоминал старшего сына. А что еще хуже, не сравнивал Зейна с ним.

— Отец, давайте не будем, — склонив голову, тихо сказал молодой человек.

— Я до сих пор не понимаю, зачем он пошёл вслед за этим проклятым конем, — вздохнул Табит — К тому же, взяв с собой тебя. Зачем?

Сердце в груди Зейна забилось сильнее. Всё это время чувство вины, вместе с ощущением стыда, подтачивали душу Зейна, заставляя мучиться кошмарами, где вороной, словно сама ночь, жеребец нёс смертельно бледного Озаза куда-то в глубь пустыни, а Зейн не мог их догнать, как бы не хотел, потому что пески затягивали его, подобно зыбучим, всё дальше и дальше, пока он с немым криком не просыпался, в холодном поту.

Только обещание, данное матери, знающей о крутом нраве мужа, заставляло Зейна молчать и поддерживать эту ложь, но сегодня все вдруг стало невыносимым. Зейн ощущал эту разрушающую силу вины и ненависти — ненависти к себе, к Озазу, к матери, ко всему миру. Ладони похолодели, а пульс всё не унимался. Зейна словно лихорадило, и он практически не слышал себя, не слышал, как пересохшими губами тихо произнес:

— Это я вывел того жеребца из конюшни. Я не справился с ним, и он понес меня в пустыню, а Озаз… Озаз спас меня.

Сказанные едва слышным шёпотом слова вызвали бурю, способную снести города. Способную разрушить стены их и так покосившегося дома. Столько проклятий Зейн больше не слышал в свой адрес никогда. Табит даже несколько раз порывался ударить сына, но в последний момент останавливал руку. Хотя лучше бы избил до полусмерти, тогда, возможно, ненависть к себе стала бы чуть меньше.

Он ушёл из дома в тот же вечер, взяв с собой только одежду, документы да сбережения матери, которые она всунула ему в руки, чуть ли не на коленях умоляя взять их. Ушёл и всё.