Терпкость вишни - Сова Изабелла. Страница 26

— И ты ничего? — удивился Травка.

— Нет, я сразу выложил ему все, что думаю. Сначала он кричит, чтобы мы мчались сломя голову, а теперь затевает какие-то игры. В ответ же я услышал, что правила диктует он. Потому что, во-первых, он у себя, а во-вторых, является президентом заграничного концерна.

— А также законченным хамом и кретином, — добавила возмущенная до глубины души Милена.

— В результате мы в холле продолжали ждать, слушая успокоительное журчание фонтана. Признаюсь, меня это несколько расслабило. Надо будет устроить что-нибудь похожее у нас на станции… хотя ребята пугают, что если постоянно слушать это журчание, то все время будешь бегать в сортир. И к тому же размера это должно быть очень маленького, чтобы поместилось на столе в дежурке. — Болек извлек из кармана синего докторского халата небольшой листок и принялся что-то рисовать шариковой ручкой — подарком одной из фармацевтических фирм. — Может, сделать из баночек из-под сливок…

— Болек… — укоризненно произнес Травка.

— Ах да… Значит, сидим мы, слушаем журчание. Наконец президент закончил разговор и проводил нас в комнаты. К сожалению, было уже поздно. Старичок умер на унитазе с газетой в руке.

— Кошмар, — сдавленным голосом шепнула Мария.

— Но довольно частый. Многие так заканчивают.

— И что ты сделал? — спросила Виктория.

— Как обычно в такой ситуации. Выписал свидетельство о смерти. Ярек достал из сумки свечку, отчего президент совершенно взъярился. Он попер на меня: мол, мы убили его папашу, ну и все такое. А сегодня он позвонил на станцию и заявил, что я украл у него из ванной пенку для бритья. Дежурная высмеяла его, но сами понимаете, — Болек вздохнул, — остался страшно неприятный осадок.

— Дурак какой-то, — изрекла Виктория. — Живет в замке с башенками, а заводится из-за пенки.

— Которой я не брал, потому что пользуюсь гелем, — добавил Болек, играя стетоскопом. — Я пытаюсь себе объяснить, что его толкнуло на это. Он чувствовал себя виновным в смерти отца, так как заставил нас долго ждать. И, обвинив меня в краже, он хотел показать, что я тоже не безгрешен. И что человек, укравший пенку, уж точно оказался бы несостоятельным в роли врача и реаниматора. Но настроение от этого почему-то не улучшается. Тем более что сегодня отошел в мир иной мой любимый пациент Трускава.

— Тот самый Трускава, которого ты называл бедствием Подгужа? — недоверчиво осведомился Травка.

— Возможно, и называл, — сказал Болек, — но он был небезынтересный человек. И вызывал симпатию.

— Год назад ты характеризовал его совсем иначе.

— Обычная посмертная идеализация, или процесс создания золотого памятника, — объяснила Виктория. — Когда умер мой дед-алкоголик, бабушка убивалась, как Кохановский после смерти Уршули [11]. Мы вдруг узнали, что дед был впечатлительный, непредсказуемый и музыкально одаренный.

— А может, и вправду был, — сказала я, переворачиваясь на спину, так как у меня занемела рука, на которую я опиралась.

— Ну да, по пьянке он пел задорные народные припевки. Но для бабушки он вдруг стал человеком с пьедестала.

— Пожалуй, ни один человек не бывает до конца плохим, — заметил Болек. — Даже если он доводит «скорую помощь». А Трускава это умел… Три раза в неделю он звонил из своей любимой распивочной и пьяным голосом орал, что у него инфаркт.

— И вы ехали?

— Само собой. Небольшое удовольствие услышать в «Фактах», что бездушный коновал прикончил очередного пенсионера. Короче, мы подвозили Трускаву домой. Бесплатное такси.

— Неплохо устроился дедушка, — съязвила Миленка.

— Мы терпели это, потому что он неизменно веселил нас какой-нибудь забавной историей из своей жизни. К тому же он был достаточно чистый, разумеется, если учитывать условия, в каких ему пришлось существовать, и отсутствие мотиваций, типичное для застарелых алкоголиков.

— Интересно, а какие это условия? — полюбопытствовала Виктория.

— Да ничего интересного, — сказал Болек. — Комнатенка без газа и электричества. Сортир в коридоре.

— Как же он жил, этот Трускава? — удивилась Мария. — Что он ел?

— Да уж явно не икру и трюфели, — бросила Миленка.

— Ел он очень мало. А если ему хотелось выпить чаю, он кипятил воду на спиртовке, которую сам смастерил.

— Умелец, — с завистью произнесла Милена, взглянув на свои деревянные пальчики.

— Да ничего особенного. Он взял чурку, набил гвоздей вокруг крышки от консервной банки. В эту крышку он наливал денатурат, а на гвозди ставил алюминиевую кружку.

— Только подумать, что кто-то способен жить в таких условиях… — вздохнула Мария.

— Бывает, просто вынужден, — сказал Болек. — Потому я и удивлялся, что Трускава не опустился, как некоторые пьяницы. Иногда мы возим таких, что даже страшно рассказывать.

— Расскажи! — попросили мы все, кроме Марии.

— Расскажу, когда Марыся заткнет уши.

— Уже заткнула, — сообщила Мария, накрыв голову подушкой и углом пледа.

— Они до того бывают завшивленные, что их приходится укладывать в мешки для перевозки трупов. Иначе в машине придется проводить дезинсекцию. А это стоит дорого.

— И они спокойно едут в мешках?

— Они-то спокойно, потому что обычно бывают пьяные вдрабадан. Зато вши так и колотятся внутри мешков, даже в ушах звенит. Трускава же был не такой. Каждую неделю мылся.

— И что же с ним случилось?

— Завтра расскажу, — Болек взглянул на часы, — потому что мне пора на станцию. Через десять минут у меня начинается ночное дежурство.

СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ

Лежим в ожидании ежевечерней порции пиралгина и мрачных повествований. Убиваем время, обсуждая поставщика вышеназванных деликатесов.

— Кузен твой здорово подавлен, — отметила Мария. — Ему бы надо поехать отдохнуть, да подальше, лучше всего на Филиппины. Автор был там в прошлом году. Целый месяц. Вернулся — мы его прямо не узнали.

— Так загорел? — оживилась Милена.

— Не только. Он весь переменился. Даже лицо как-то разгладилось. А в глазах ни следа былого напряжения.

— Абсолютная пустота, — с улыбкой отметила Виктория. — Знаю, знаю, у моего отца тоже было такое в глазах, пока он не нашел свое место в поезде «Москва — Петушки».

— Болек обязательно должен поехать на Филиппины, — настаивала Мария.

— Пока что он сможет наскрести денег разве что на поездку в Закопане, и то не в сезон, — просветил ее Травка.

— А столько говорят о сумасшедших заработках врачей… — недоверчиво протянула она. — Поэтому он такой подавленный?

— Не только. Он вообще разочарован. Ты тоже разочаровалась бы, если бы тебе пришлось идти к своему призванию такой же крутой и тернистой тропой.

КРУТАЯ И ТЕРНИСТАЯ ТРОПА КАРЬЕРЫ БОЛЕКА ДЕСПЕРАДО

Начиналась она многообещающе во второй половине восьмидесятых. Болек, только что получивший аттестат, еще был весь полон веры, надежды и любви; он сдал экзамены на обучение за границей в одной из братских стран. Выбор у него был такой: ГДР, Чехословакия, Болгария, Советский Союз, а также Китай. Выбрал он Китай по причине экзотической кухни, восточной медицины и космической удаленности от своей занудной семьи. Поскольку в их городке он был единственным сдавшим эти экзамены, ему дали направление на медицинский факультет, о котором он мечтал. Спустя три месяца Болек приземлился в Пекине со всем своим нехитрым скарбом и небольшим набором радужных иллюзий в голове. Поселили его в одной комнате с маленьким Ли из Северной Кореи. Ли сразу же по прибытии распахнул окна и повесил на обеих стенах портреты Ким Ир Сена, своего божества и владыки. На невинный вопрос Болека, как они там живут, целый час уверял его, что прекрасно, великолепно и общественно полезно. Повторял он это всю следующую неделю, а когда наконец уразумел, что Болек не является наседкой-стукачом, попросил его никогда не заводить разговора об идеальных условиях жизни в его расчудесной стране. Болек все понял и больше вопросов на эту тему не задавал. Но оказалось, что первый год — это только вступление к настоящей учебе. Он отведен на ознакомление с языком, порядками и правилами, обязательными для живущих в Срединной Империи.