Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович. Страница 84

Знаменитая пленительная улыбка внезапно исчезла с лица патриция, темные большие глаза зло блеснули, правую руку главный хирург сжал в кулак и, ударив этим кулаком воздух перед собой, словно приказал:

– Пробивать надо! Пробивать надо все эти различные, почтеннейшие, недосягаемые святая святых – наивысшие аттестационные комиссии. Кончать необходимо с этим. Сейчас некогда, воюем, а вот, как наши девушки выражаются, в шесть часов вечера после войны займемся, попросим нашу советскую власть навести порядок в этом поистине больном вопросе. Вот так, Николай Евгеньевич, дорогой наш друг, коллега и учитель!

– Ах, умница, ах, золотой наш профессор, – раскудахталась возле Володи Ашхен. – Вы оценили? Академик простого врача-учителем назвал! Вы поняли, Владимир Афанасьевич?

В зале теперь аплодировали стоя, и так долго и громко, что Мордвинов никак не мог объявить перерыв на обед. А главный хирург в это время говорил Харламову, насмешливо и нежно улыбаясь:

– Я-то смотрю – исчезли вы. Полно, Алексей Александрович, ужели вы предполагаете, что сильнее кошки зверя нет? Нам ли с вами этого Ромуальдыча, или как он там, – робеть? Что в нем страшного, в этом бывшем абортмахере? Учтивость к начальству? Умение выдать начальству желаемое им за реальность? Возвышенный стиль звонких и пустопорожних речей? Нет, друг мой дражайший, не затем у нас с вами и генеральские погоны, и ученые звания, и полнота власти, чтобы мы всем этим на работе и для работы не пользовались. Мы его, Алексей Александрович, в шею выгоним, ведь мы, радость моя, власть имеющие, а не свадебные генералы…

– Не умею я, Георгий Захарович, – сердясь и на себя самого, и на имевшее место происшествие, и на иронический голос главного хирурга, сказал Харламов. – Я – врач.

– И я, драгоценнейший мой, тоже врач, – обнимая Харламова одной рукой, а другой вынимая из кармана серебряный, с эмалью и множеством монограмм портсигар, ответил главный хирург. – Но в том-то и дело, что Советская власть именно нам – врачам – доверила генералами в своей медицинской армии быть. И выбрала на эти посты, деликатно выражаясь, не самых плохих, не то что, как Пирогов говаривал – помните: «Нет бОльших сволочей, чем генералы из врачей»? Ну, раз армия доверена, извольте ею и командовать. Так ведь? Впрочем, хватит на эту тему. Обедать-то вы меня к себе поведете? Гостеприимство ваше на прежней высоте? Водочки выпьем? Анна Тимофеевна, помню, великая мастерица была в довоенное время травнички всякие настаивать. Особо запомнил – на смородиновых почках…

Так, пошучивая и посмеиваясь, прошли они мимо майора медицинской службы Устименки, вытянувшегося перед ними как положено, в струну, прошли нынешние его боги: он ведь не умел жить, не считая кого-то неизмеримо выше и лучше себя…

АШХЕН ЗАБОЛЕЛА

В обеденный перерыв Устименко сгонял и в штаб – в скалу, где долго торговался с карначем, чтобы его пропустили, но его, конечно, не пропустили, и только по телефону он узнал, что о каперанге Степанове ему никакие сведения сообщены не могут быть.

– Почему? – закричал Володя. – Я же…

Но его разъединили.

И комендант ему тоже ничего не сказал.

В квартире, где Родион Мефодиевич раньше занимал комнату, Володю встретили не слишком приветливо. Тут теперь жены подводников дожидались своих мужей из похода. Володя понимал, что такое ждать подводника из рейдерства, мог себе представить. Сесть военврачу не предложили, высокая худенькая женщина в темном платье, пожав плечами, сказала:

– Толком я ничего, товарищ, не знаю. У него кажется, погибла жена, и он сам отдал свою комнату. По всей вероятности, окончательно переселился на корабль.

– А жена определенно погибла?

Высокая женщина опять пожала плечами. Ей, наверное, хотелось, чтобы он поскорее ушел. И он ушел в столовую, оторвал талончик, съел суп из пшеницы с треской и долго ждал второго, которого ему так и не дали, объяснив, что виноват калькулятор.

– Тогда давайте еще супу, – кротко попросил Володя.

Сдавая шинель на вешалку в Доме офицеров, Володя опять встретил Веру. Щеки ее горели с мороза. Блестя глазами и зубами, она сказала:

– Когда эта скука кончится – я вас жду у себя. Поболтаем.

– Не могу, – ответил Володя. – Во-первых, я ответствен за Ашхен Ованесовну, во-вторых, мне необходимо увидеть Богословского.

– Богословского вы приведете ко мне. Мне он понравился. И запомните: ваши друзья – мои друзья, все ваши враги – мои враги. Согласны? Я вас отыщу, когда дело пойдет к концу.

Устименко кивнул. И, набравшись храбрости, вдруг попросил Вересову достать ему два флакона духов «Ландыш».

– Значит, сразу два романа? – улыбаясь глазами, спросила Вера.

– Да. Ашхен и Зинаида Михайловна…

– А знаете, вы просто трогательный человек, – прижавшись на мгновение плечом к Володиному локтю, сказала Вера. – Никогда бы не подумала, что вы способны помнить про ваших божьих одуванчиков…

И обещала, что «Ландыш» непременно будет…

После обеденного перерыва народу было, как водится, поменьше. И большое начальство отсутствовало. Ашхен, сидя рядом с Володей, тяжело кашляла, ее, видимо, знобило.

К величайшему Володиному удивлению, первой с сообщением выступила Вересова. Очень хорошенькая, этакая скромница докторша, гладко причесанная, с пробором посередине, она отчетливо по бумажке, без запинки прочитала результаты наблюдений по поводу ранений крупных суставов. Мордвинов внимательно ее слушал и дважды сердито звонил, когда в зале разговаривали. Володя тоже слушал внимательно, ему было интересно, что она за докторша, эта самая Верочка Вересова.

– Что ж, вполне разумно, – зевнув, сказала Ашхен. – Волга, действительно, впадает в Каспийское море, с такого рода открытиями никто никогда не спорит. А в общем, почти диссертация на кандидатскую степень. И даже считает своим долгом поблагодарить оказавших содействие в сборе материалов. Смотрите-ка, Мордвинов тоже помогал!

Володя улыбнулся: он любил, когда Яга злилась, у нее это всегда получалось весело.

– Содействие ей оказывали только отпетые донжуаны, – смешно тараща глаза, сказала Ашхен. – Это не научная работа, а козьи потягушки. То есть козловые. Или козлиные. Я, между прочим, Володечка, всегда замечала, что очень хорошеньким докторшам гораздо проще стать научными работниками, чем таким, как я. Это, наверное, оттого, что все вы, мужчины, – подлецы.

– Спасибо! – ответил Устименко.

Часов в семь в президиуме показались главный хирург и Харламов. Теперь зал был опять полон, и, когда Алексей Александрович предоставил слово подполковнику Левину, многие доктора уже стояли у стен и в проходах. Александра Марковича Левина встретили аплодисментами, он приподнял очки, удивленно посмотрел в зал и сразу разронял все свои бумажки. В зале опять захлопали, о левинской рассеянности на флоте ходили легенды, он знал об этом и смешно сказал всей конференции:

– Ну перестаньте же! Вы же взрослые люди!

– Вы знаете, Володя, что он скоро умрет? – шепотом спросила Ашхен.

– Знаю, – сказал Устименко. – Мне Лукашевич рассказывал, он его смотрел с Тимохиным. Они и Харламову ассистировали. Карциноматоз забрюшинных желез. Зашили. А для него придумали вариант, что нашли язву и сделали желудочно-кишечное соустье.

– Но он-то догадался?

– Конечно.

– Это тот самый случай, когда знание медицины для больного врача вторая болезнь, осложняющая основную.

– Он знает все и тем не менее держится! – сказал Володя. – Вот слушайте, как он говорит…

Своим каркающим, очень громким голосом, позабыв о приготовленных записочках, подполковник Левин рассказывал о пластике при ранениях мягких тканей. Если правильно раскраивать кожные покровы, полностью используя способность кожи к эластическому растягиванию, то можно закрывать значительные кожные дефекты. При этом методе резко сокращаются сроки лечения ран, а главное, не образуются мучительные, неподвижные рубцы, так характерные при старом лечении ран.