Не верь тишине (Роман) - Овецкий Владимир Борисович. Страница 13

— Ну, что там? — спросил Тряпицын, но Яша отмахнулся, торопясь уйти прочь от этого дома.

— Вот, Митяй, гляди, не влюбись. Чуешь, что с человеком стало, — забалагурил Тряпицын. — Хочешь, расскажу одно приключение про любовь? Значит, было это аккурат прошлой зимой…

— Отстань! — крикнул паренек и пустился догонять брата.

А Яша шел, ругая себя: «Почему не забрал Митрюшина, почему? А Тося? Неужто забыла, как Мишка насмехался над ней, голью перекатной обзывал, как при всех веником одарил, мол, будешь у отца амбары подметать! Видно, любит, раз простила насмешки».

В милиции сдали дежурному оружие. Яков доложил Госку, что патрулирование по городу прошло без происшествий. Опасаясь расспросов, торопливо вышел из кабинета.

«Может, вернуться и все рассказать? А Тося? Она же меня до конца жизни презирать будет и ненавидеть!» Вспомнив изможденное лицо, он вдруг почувствовал себя виноватым перед ней за то, что вторгся в ее нерадостную жизнь. И именно тогда, когда, быть может, блеснул светлый лучик. Имеет ли он право погасить его?

А Матрена Филипповна, когда милиционеры ушли, засеменила в дом, путаясь в подоле.

— Что, доигралась! — набросилась она на Тосю. — Зачем притащила Мишку сюда? Ты что ему, мать, сестра, жена?

— Что ж ему, помирать на улице?

Мишка застонал, и Тоня бросилась к нему.

Митрюшин заговорил горячо и неразборчиво. В его отрывистые фразы вплетались тихие и нежные Тосины слова. Матрена Филипповна прислушивалась с удивлением и жалостью, не зная, что предпринять. Наконец, решившись, торопливо вышла из дома, неслышно притворила за собой дверь.

Глубокой ночью у ворот остановилась телега. Карп Данилыч был один. Он степенно подошел к калитке и постучал. Гостя ждали. Через несколько минут он вышел, помогая идти тяжело осевшему на него человеку. Следом выбежала девушка. Она помогла уложить раненого на телегу и села рядом.

— А ты куда? — остановил Карп Данилыч.

— С вами.

— Это еще зачем? Иди в дом. Слышь, Таисья!

— Карп Данилыч, родненький, возьмите меня с собой, я не помешаю, я помогать буду! — жалобно просила Тося.

— Думаешь, мать с отцом хуже твово справятся, — проворчал Митрюшин. — Этот родителей обидел, и ты туда же… — Он помолчал, подумав о чем-то своем, потом сказал, кивнув на телегу, где лежал сын: — Тебе, пожалуй, у него теперь спрашивать надобно…

Девушка повернулась к Михаилу, осторожно взяла его руку.

— Миша, — торопливо, чуть дрожащим голосом заговорила Тося, не могу я больше здесь оставаться. Не прогоняй меня…

Михаил притянул девушку к себе и прикоснулся губами к ее щеке.

Мать Алевтина была уверена, что после прихода к ней офицеров пожалует и сам священник.

Игуменья увидела отца Сергия в окно, но встречать не вышла. Наблюдала, как отец Сергий степенно вышагивает по мощенной гладким булыжником тропинке, пробившей себе путь сквозь кусты сирени и вишни к ее дому, стоявшему в отдалении от других строений обители. Ветви били в лицо, и священник вынужден был несколько раз склонять крупную гривастую голову. Это показалось ей символическим…

Отец Сергий поднялся на крыльцо, передохнул секунду и отворил дверь.

В просторных сенцах — добела выскобленная скамья и черным пятном на ней — келейница, хранительница игуменских покоев. Увидев гостя, она встала и склонилась в безмолвном почтении.

Отец Сергий не раз бывал в доме игуменьи, многое ему было знакомым и привычным. В переднем углу — иконостас. Ярко начищенные цепочки тремя струйками стекали с потолка, удерживая фарфорового голубя с горящей лампадой на спине. А рядом с иконостасом — икона божьей матери «Утоли моя печали». Раньше ее здесь не было.

Церемонно поздоровались и сели, игуменья — в мягкое кресло, отец Сергий — на стул у покрытого крахмальной скатертью стола.

— Я, матушка, разговор поведу нелегкий, — начал он. — Жизнь наша подобна маслу, горящему в лампаде. И как горение лампады состоит в полном распоряжении хозяина, так точно, наши слабости управляются по воле и допущению божию. Поэтому истинно предающий себя воле божией благодушно покоряется ее распоряжениям. Преданный богу человек живет не для себя, а для служения богу и ближним…

— Удивлена я, батюшка, словам вашим. Ужели только за тем, чтобы повторить святую истину, вы и пришли сюда?

— Истина не меркнет от повторения. Но вы правы: будем откровенны. Настал момент, когда каждый из живущих на земле должен выбрать свой путь. Наш путь — светлый и подсказан волею божьей. Истинно православные люди берутся за оружие. Им трудно будет идти по тернистому пути. Но не в правилах пастырей божьих отказывать в помощи ближнему, и я с чистым сердцем поведаю надежды и планы, связанные с обителью. Постараюсь быть краток, ибо времени у нас мало. — Он встал торжественно-строгий. — Наступают пасхальные дни. Однако может случиться так, что не будет былого ликования в наших храмах: большевики требуют, чтобы прихожане продолжали работать на фабриках и заводах. Кроме того, есть решение антихристовой власти о собирании контрибуций с промышленников, купцов, торговцев и других состоятельных людей. В деревни выехали продовольственные отряды, чтобы изымать у крестьян хлеб. Надо, чтобы сестры обители вышли в народ и разъяснили заблудшим и сомневающимся злонамеренные умыслы сатанистов, вселили в их сердца святую ненависть к деяниям вероотступников и предателей земли русской!

Игуменья кивнула.

— Это первое, — продолжал священник. — Второе. Приближаются решающие события, когда главным нашим оружием будут уже не слова, а сталь, свинец и огонь. Это потребует, как вы понимаете, значительных средств. Их сбор уже начался. Уверен, что монастырь окажет посильную помощь.

Мать Алевтина промолчала.

— И, наконец, третье. — Отец Сергий сделал вид, что расценил молчание как знак согласия. — Это оружие надо будет до определенного момента спрятать. Думаю, более надежного места, чем ваша обитель, вряд ли подобрать…

Они простились, и игуменья, глядя в широкую спину священника, взвешивала, сколько потеряла и приобрела от этого посещения. Баланс оказался не в ее пользу. И прежде всего потому, что она не узнала, кто стоит за отцом Сергием. Мать Алевтину мало трогали речи и дела людей ее окружения. Быть первой среди равных — слишком легкая и недолгая услада, но стать равной среди великих — цель, ради которой можно идти на любые жертвы.

Но если бы ее, скрытную в мыслях и недоверчивую в делах, спросили, почему согласилась на предложение священника, то, не задумываясь, ответила: «Я вижу в этом перст указующий».

Алевтина знала, что отец Сергий не так легкомыслен, чтобы позволить увлечь себя в опасное предприятие. А коли подобное произошло, значит, есть за ним силы значительные. Силы, на которые можно положиться. В такой ситуации отказ равнозначен крушению.

Ах, если бы отец Сергий произнес имя архимандрита Валентина, тогда передала бы она все, что нашла в келье сестры Серафимы, исчезли бы терзающие душу соблазны! Но ушел отец Сергий, и по-прежнему осталось неодолимое желание распоряжаться найденным по своему усмотрению. «А почему бы и нет? Разве не прятали за моей спиной золото и драгоценности, доверяя полусумасшедшей монахине, а не хозяйке монастыря?» Игуменья придумывала все новые и новые оправдания, стараясь отгородиться ими от страшного в своей обнаженной простоте обвинения: «Ты протягиваешь руку к тебе не принадлежащему». Но где-то глубоко была надежда: а может быть, никогда и ни перед кем не придется оправдываться? Ведь все, что она делает, делает единственно во славу божию!

Гнетом ложились на душу сомнения.

Случилось непредвиденное.

Прохоровский послал двух милиционеров за Маякиной, посыльные вернулись ни с чем. «Обругала нас баба-дура на всю деревню, жандармами обозвала. Не драться же с ней».

Возмутила беспомощность милиционеров и неожиданная дерзость Маякиной.