Не верь тишине (Роман) - Овецкий Владимир Борисович. Страница 24

Мало утешительного было в деле банды Трифоновского. Не удалось найти Михаила Митрюшина. Когда усиленный патруль прибыл на место, где, по словам Сытько, должен был ждать Тимонин, его там не обнаружили. «Еще бы, — бросил начмил, — он не так глуп, чтобы ждать, пока вы придете! Обвел Сытько, как мальчишку, и был таков!» Сытько говорил, что Тимонин не назвал дом, где находится Михаил Митрюшин.

Без интереса выслушал начальник милиции рассказ Кузнецова о бывших царских офицерах.

— Офицеры с их политическими делами проходят по другому ведомству! Для нас самое важное — банда, и только банда! — требовал Прохоровский. Он заметил, как поморщился его заместитель, и добавил: — Что касается офицеров, то мое мнение совершенно определенное: вряд ли от них можно ожидать сколько-нибудь серьезных шагов. Во всяком случае, в ближайшее время!

26

Архимандрит Валентин назначил встречу в Леонове.

Путь до этой подмосковной деревни архимандриту сократили беспокойные мысли, связанные со смертью монахини Серафимы. Валентин решил прежде всего определить, обнаружила мать Алевтина драгоценности или нет. Потом уже действовать…

Незаметно подъехали к Яузе. На пологом холме показался небольшой храм Положения ризы пресвятой богородицы. Архимандрит нетерпеливо хмурился, поджидая, когда к нему подойдут. Его проводили к настоятелю отцу Владимиру.

— Где же гость? — сразу спросил архимандрит, не затрудняя себя долгими приветствиями.

Отец Владимир отдал распоряжения, и через минуту в комнату вошел штабс-капитан Добровольский.

— Я весьма признателен вашему высокопреподобию за то, что вы, несмотря на большую занятость, изволили встретиться со мной. — Он учтиво поклонился.

Архимандрит посмотрел на отца Владимира, и тот, сославшись на неотложные дела, вышел. Добровольский был в полувоенной форме и этим смущал архимандрита. Вглядываясь в крепкую, стройную фигуру, спокойное лицо, Валентин подумал: «Священнослужителем мог бы стать приметным».

— Должен сказать также, — продолжил Добровольский, — что прежде я обратился к митрополиту Макарию, однако его высокопреосвященство направили меня к вам, уверив, что вы вполне можете решить возникшие вопросы.

— Меня радует такое доверие. Но две преамбулы — не много ли даже для штабного офицера?

— Они необходимы, — ответил, чуть покраснев, штабс-капитан. — Поэтому перехожу к главному. Большевики арестовали председателя союза фабрикантов, созданного в противовес большевистскому Совету, господина Лузгина.

— Чем, однако, арест одного человека может повредить общему делу?

— Тем, что он играл ведущую роль в обеспечении нас средствами. Тимофей Силыч организовал сбор средств для известных вам целей. Большевистский Совет принял решение о контрибуции. Союз фабрикантов не может оставить в беде своего главу. Большевики могут пойти на крайние меры. Средства, предназначенные для нас, пойдут в казну Совета. Как видите, мы поставлены в чрезвычайно трудное положение…

«Боже мой, как он многословен», — с тоской подумал архимандрит.

— Поэтому общность задач, — продолжал Добровольский, — позволяет нам надеяться на помощь и поддержку со стороны русской православной церкви и в вашем лице — ее руководства.

«Наконец-то», — с облегчением вздохнул Валентин, но сказал без всякого выражения:

— Ваша надежда не беспочвенная.

— Надежда надеждой, но… — начал было Добровольский, но архимандрит остановил его властным жестом:

— Хочу, чтобы вы верно истолковали мои слова. Церковь готова оказать помощь своим сынам и дочерям. Но помощь сия была, есть и будет тем более весомой, чем более реальной может быть отдача. Во всяком случае, мы должны твердо знать, насколько жизнеспособно то, во что мы вкладываем средства.

— Но это коммерция! — воскликнул штабс-капитан.

— Что здесь удивительного? Церковь всегда учитывала существующую реальность.

— Следовательно, вам хотелось бы знать, насколько мы сильны? Мы сильны, слово офицера! Но наша жизнеспособность зависит от размеров помощи!

— Круг замкнулся, вы хотите сказать? И все-таки меня несколько удивляет одно обстоятельство. Неужели в городе не осталось сил, кроме союза фабрикантов и его уважаемого главы Тимофея Силыча, которые могли бы оказать вам необходимую помощь? Ваш батюшка, например.

Валентин говорил спокойно, стараясь не показать напряжения, с которым подводит штабс-капитана к интересующему предмету и ради которого приехал из Москвы в Леоново.

— Отец Сергий активно помогает нам. Но эта помощь, так сказать, духовного плана.

— А монастырь? Он располагает известными возможностями.

— Я не вправе подвергать сомнению ваши слова, но то, что выделила мать Алевтина, просто смехотворно.

«Не нашла, — успокоился архимандрит. Но через секунду вновь заволновался: — Нашла, но…»

Подумав, произнес твердо:

— Хорошо, сын мой. Укрепите в сердце веру в счастливый исход нашего святого дела. Господь да благословит вас.

Добровольский поклонился, и архимандрит закончил деловым тоном:

— Мы изыщем возможность приехать к вам. Скажем, в светлый четверг.

27

Чугунов не знал усталости. С того момента, как было принято решение о создании продотряда, жизнь пошла в ином измерении. Ом всегда жил стремительно и азартно, но сейчас для него время словно спрессовалось, ни минуты попусту, все подчинилось главному: дать городу хлеб!

Он бегал по учреждениям, встречался с нужными людьми, отдавал приказы, требовал, доказывал, просил, и уже утром следующего после заседания дня были созданы два продотряда, один из которых Чугунов возглавил сам.

На первых порах дела шли более-менее удачно. Но в четвертой по счету деревне они натолкнулись на стену, глухую и враждебную. Более всего удивило то, что на защиту кулаков поднялось все село, и Чугунову понадобилось много сил, чтобы убедить бедняков помочь продотряду. Этот случай заставил задуматься.

В следующей деревне оказалось еще труднее. Здесь уже знали о продотряде и сумели принять необходимые меры.

Тогда Чугунов распорядился полнее загрузить продуктами часть подвод, выделил охрану и отправил в город! Он чувствовал, как росло подогреваемое кулаками озлобление против них, и все же продолжил путь по деревням. Чугунов не исключал возможности открытого выступления кулаков, но думал об этом с молодой самоуверенностью как о чем-то маловероятном. Но это случилось…

Сначала сквозь розово-серую марь Чугунов увидел изломанное небо. Он прикрыл глаза и сразу вспомнил, как после выстрела упал с телеги.

— Ты глянь, еще дышит! — услышал он голос.

— Нехай, все одно перед смертью не надышится.

Чугунов хотел повернуться на бок, и не почувствовал тела. «Позвонок задел! Ну нет, — злобно подумал он, — валяться гнилым бревном я не буду!» И напрягся.

От дикой боли бросило в жар.

— Ты глянь, — услышал он опять, — плачет!

— Знать, совесть не совсем потерял, кается перед смертью.

— Может, его того… чтоб не мучился, — клацнул затвор.

— И думать не моги! Мы ж не ироды какие!

— Что-то не пойму я тебя, дядька Митрофан: когда палил по ним, о покаянии не думал, а теперь?

— А теперь другое дело!

— Коли так, — сказал первый, — давай его к другам-товарищам оттащим. Им сейчас Иван Поликарпович грехи отпускает не хуже иного батюшки.

— Ох и балабол ты, Петруха! Подведет тебя язык…

— А вот когда подведет, тогда и отмолчусь, — смеясь ответил Петруха. Они подхватили Чугунова и потащили по кочковатой земле. Он потерял сознание.

Его бросили рядом с расстрелянными, исколотыми вилами и изрубленными топорами товарищами из продотряда. Они лежали у памятника Александру II. Перед ними поднималась церковь, слева блестел пруд, справа грудились телеги с мукой и зерном, которые они не сумели довезти.

Маленькими группками и порознь стояли люди. Теперь им было страшно вспоминать бой, и они старались не глядеть на убитых. Но взгляды знобко тянулись к ним.