Одинокие сердца - Мадарьяга Итсасо Лосано. Страница 4

Видимо, именно поэтому поездка в долину Луары показалась Виолетте очень заманчивой и она решила, махнув на все рукой, «рвануть» во Францию. Она подумала, что сообщит об этом Сэму за день до отъезда, то есть в четверг вечером. А пока что не скажет ему о предстоящей поездке ни слова — хотя, с другой стороны, это все равно ничего не меняло, потому что она была твердо намерена съездить во Францию и не стала бы обращать внимание ни на какие увещевания. Кроме того, Виолетту, словно юную девицу, приводила в восторг перспектива провести субботу и воскресенье в Лондоне, расхаживая по магазинам. Теперь все ее разговоры с дочерью сводились к обсуждению плана и маршрута предстоящей поездки, вызывающей восторг у них обеих. Виолетта даже и не пыталась вызвать Одри на разговор о разрыве с Джоном: мать знала, что, когда наступит подходящий момент, та и сама об этом расскажет.

Виолетта очень хорошо помнила день, когда Одри в первый раз привела Джона в «Виллоу-Хаус». Сэмюель крайне неодобрительно относился к тому, что его дочь, оставаясь незамужней, сожительствовала с мужчиной (пусть даже они и стали близкими друзьями еще в студенческие годы), тем более что Одри была его младшим ребенком — доченькой, которую он обожал. Поэтому Одри пришлось прождать целых два года, прежде чем Виолетте удалось убедить Сэмюеля разрешить дочери привести к ним в дом своего возлюбленного. Виолетте казалось весьма трогательным то, что Сэм так долго упорствовал в данном вопросе, потому что она видела в этом не что иное, как проявление безграничной любви отца к своей дочери и его нежелание примириться с тем, что Одри уже перестала быть маленькой девочкой, нуждающейся в его заботе. Если бы он только увидел ее сейчас! — увидел, как она старается не спасовать перед навалившимися на нее напастями и пытается вновь обрести себя и начать новую жизнь — жизнь без Джона. Одри необходимо было разобраться в себе и стать по-настоящему независимой. Она долгие годы жила, оглядываясь на Джона. Она, которая в юности отличалась сильным характером и четкими представлениями о жизни, впоследствии привыкла к тому, что важные решения принимает за нее кто-то другой. Одри в свое время вцепилась в Джона зубами и ногтями, и тот с радостью воспринял ее как человека, который ценит его очень и очень высоко. Они дополняли друг друга: Одри был нужен идол, а Джону — кто-нибудь, кто восхищался бы им и считал его суперменом. Они оба — каждый по-своему — находили в этом союзе поддержку: Одри тешила себя иллюзией о том, что важные жизненные решения за нее принимает кто-то другой, а Джон мог думать, что его считают незаурядным человеком. Виолетта знала, что он добился весьма значительных успехов в компании, в которую устроился всего несколько месяцев назад и в которой вкалывал как проклятый. Кто знает, может, ему больше не требовалось восхищение, которым тешила его самолюбие Одри?

Одри же теперь пыталась доказать самой себе, что ей уже не нужно, чтобы важные жизненные решения за нее принимал кто-то другой. Все, что она теперь делала, она делала с необычайно сосредоточенным выражением лица. Она словно на каждом шагу мысленно убеждала себя: я могу это сделать, я могу сама во всем разобраться. Виолетта, оказавшись в одиночестве, имела, по крайней мере, возможность от этого одиночества убежать. Ее одиночество было совсем другим: она была вдовой. А вот Одри считать себя вдовой, естественно, не могла. Ее просто отвергли. Для этого, видимо, имелись какие-то причины, но факт оставался фактом: она осталась одна. Виолетта понимала, что ее дочери с большим трудом удается делать вид, как будто ничего особенного не произошло, и восхищалась Одри, которая, похоже, не сдавалась. Разрыв с Джоном, увольнение с работы… Слишком уж резкие перемены в жизни. Виолетта полагала, что увольнение с работы было спонтанным, необдуманным, минутным капризом. Одри ведь обожала работу в музее. Она в свое время отчаянно боролась за то, чтобы туда устроиться, и готовилась к сдаче соответствующих тестов очень напряженно — до изнеможения. Работа в галерее Тейт имела для нее тогда огромное значение. Даже Джон на некоторое время отошел на второй план. Сэмюель очень гордился дочерью: он видел, что она настойчиво боролась за осуществление своей мечты и добилась этого без чьих-либо ходатайств и рекомендаций. Теперь же, ни с кем не посоветовавшись, Одри уволилась с любимой работы. У Виолетты в голове не укладывалось, как дочь могла принять подобное решение — пусть даже ее и шокировал разрыв с Джоном. Как бы там ни было, она узнает об этом только тогда, когда Одри наконец решится обо всем ей рассказать. Не раньше и не позже.

Виолетта заметила, что Одри не очень-то хочется проводить уик-энд в Лондоне. Возможно, она не просто уехала, а сбежала из этого города, и теперь ей не хотелось так быстро туда возвращаться, пусть даже всего на пару дней и лишь для того, чтобы побродить по магазинам. Однако Виолетта не собиралась отказывать себе в удовольствии погулять по городу в компании дочери. Она уже давно не позволяла себе никаких развлечений, и хотя ей, в общем-то, очень нравилось в Бартон-он-де-Уотере; она иногда скучала по бурной жизни большого города. Виолетта решила, что на этот раз будет ходить по магазинам, сколько ей вздумается, и если ей это понравится, то, возможно, совершит еще один такой «набег» на Лондон перед Рождеством, когда город ярко освещен и учреждения украшают фасады своих зданий, соревнуясь друг с другом в оригинальности и хорошем вкусе.

Одри чувствовала себя свободной. Она не планировала с порога сообщать матери о своих несчастьях. По правде говоря, она вообще ничего не планировала — не считая вступительных фраз, которые девушка, сидя в автомобиле и мысленно готовясь к разговору с матерью, бубнила себе под нос, словно пытаясь выучить их наизусть, и которые были совсем не похожи на то, что она в конце концов сказала. И зачем только она так старательно и долго репетировала? В жизни всегда все происходит совсем не так, как планируешь. Тем не менее, резко сбросив с себя этот тяжкий груз, Одри почувствовала огромное облегчение. С другой стороны, мать — уже в который раз! — очень ее удивила. Одри, конечно же, почувствовала благодарность за то, что Виолетта не засыпала ее упреками («Ты уволилась с работы? В самом деле уволилась? Как ты могла так поступить?..»). Одри прекрасно знала, что мать не станет расспрашивать ее о Джоне до тех пор, пока она сама не захочет более подробно рассказать о разрыве с ним. А вот работа — совсем другое дело. Одри прыгнула в никуда и до сих пор была не уверена, что поступила правильно, и не разобралась в причинах своего поступка. Главное же — она не знала, чем собирается заниматься дальше. Ее жизнь казалась ей головоломкой, которую невозможно разгадать. С чего следует начать? Может, что-то из утерянного еще можно вернуть? А зачем? Что, черт возьми, ей от жизни нужно? Где она сейчас находится? В каком направлении двигаться? В какую дверь ломиться? Эти вопросы словно повисли в воздухе, и Одри не находила на них ответа. Ей не хотелось чрезмерно мучить себя самоанализом, который, скорее всего, ни к чему не приведет. Прошлое изменить нельзя — можно лишь примириться с ним и извлечь из него уроки. Извлечь из него уроки… Эта фраза казалась Одри слишком заумной. Пустые слова, не имеющие никакого смысла. Впрочем, какой-то смысл в них, возможно, и есть, но, какие уроки ни извлекай, все равно опять наступишь на те же грабли. Не стоит забивать голову подобной чепухой, если ты все еще не смирился с тем, что произошло, и если тебе кажется, что твоя жизнь летит в тартарары — словно кто-то резко потянул со стола скатерть, на которой стоял хрустальный сервиз и прочая посуда. В этом случае не так-то просто не допустить, чтобы эта посуда не разбилась вдребезги, и ей, Одри, это не удалось, потому-то она сейчас и собирает кусочки разбитого хрусталя, стекла и фарфора.

Когда Джон ее бросил, Одри охватило отчаяние. Она осознала, что не способна удержать Джона рядом с собой, и почувствовала острую необходимость совершить решительные действия — так сказать, стукнуть с размаху кулаком по столу, с которого слетела посуда, чтобы снять с себя нервное напряжение, — и Одри не пришло в голову ничего другого, кроме как бросить все и поехать к матери. Она понимала, что это не что иное, как бегство, но ей в тот момент именно это и требовалось. Бегство. Одри всегда была импульсивной, подчинялась не столько уму, сколько сердцу, и руководствовалась своими порывами, интуицией, прихотями. Она жила романтическими мечтами, а не практическими соображениями. У нее время от времени появлялась та или иная блажь, и она стремглав устремлялась туда, куда ее эта блажь звала. В свои тридцать два года Одри продолжала вести себя так, словно была еще несмышленой девочкой или же сумасбродной юной девицей. Она даже себе казалась странной.