Салон Желание (СИ) - Бояджиева Людмила Григорьевна. Страница 17

— Не будем. Пусть все останется как есть, то есть, в сказке. — Шурик прижал ее к себе. Его дыхание обожгло ее шею, пальцы ловко расстегнули на спине сапфировые пуговки. В голове Саши крутанулась и понеслась звенящая карусель. На пол посыпались цветы праздничного букета…

Смутный рассвет едва заглянул в комнату, бросив голубоватые тени на разложенную софу, детский диванчик с плюшевым зверьем.

Саша открыла глаза. На софе, занимающей половину комнаты, белели смятые простыни. От подушки пахло мужским одеколоном, тем самым, что вчера вкупе с прочей экипировкой она предложила покупателю. Странный запах, вкрадчивый и тревожный. Запах блаженства и авантюры. Вряд ли Саша когда–нибудь сумеет его забыть. Что бы теперь ни произошло, в ее жизни всегда останется эта ночь. А что произошло? Явился принц и исчез… Она закачала головой, отгоняя ватную расплывчатость сна.

Дверь лоджии скрипнула, впустив морозный воздух и Шурика. Все тот же смокинг, надетый на голое тело, поблескивал атласными бортами.

— Теплая… Сонная, нежная… — присев рядом, он взял Сашину руку.

— Холодный, дымный, чужой… — вгляделась в его лицо Саша, стараясь разглядеть выражение при блеклом свете нового дня. Это было другое лицо — серьезное, чем–то озабоченное и даже печальное.

— Курил. Смотрел на Москву. Думал. Что это за фотографии? Ты в детстве? Смешная девчушка.

— Моя дочка. Ей совсем недавно исполнилось шесть.

— Понятно… А папаша, значит, тот самый, что вертлявую барышню за коленки щупал и к нам с тостами приставал?

Саша кивнула, пряча глаза. Она чувствовала себя виноватой. Перед всеми — перед Зинулей, Карлсоном и даже этим почти незнакомым мужчиной. А главное — пред собой. Такого наворотила, не расхлебать… И зачем рассказывать ему о своих бедах? Случайная встреча, случайный партнер.

— Вот сволочь! — совершенно искренне оценил Шурик поступок бросившего дочь отца.

— Он ничего не знает.

— Круто у вас…

Шурик отошел к окну:

— Светает. Не хочется уходить. Ничего не хочется. Вот только завалиться снова к тебе под бок, а потом… потом проснуться вместе где–нибудь у теплого моря и позавтракать яйцом всмятку. Ты умеешь варить их так, чтобы желток оставался жидким?

— Этого, полагаю, ты никогда уже не узнаешь, — подтянув ноги, Саша обняла колени руками и посмотрела на гостя с иронией: — Может, останешься? С мамой познакомлю.

— Ч-черт! — тяжелый кулак с силой саданул подоконник. — Ну почему, почему вчера в этом треклятом Салоне оказалась именно ты? — он метнулся по комнате.

— Мне показалось, тебе было не очень плохо.

— Слишком хорошо… Ты не бери в голову про поплавок… Это для других — не летучих. Ты — золотая Русалочка. Знаешь ту, что сидит на камне в Копенгагене?

— Андерсеновская?

— Нежная, жертвенная, отчаянная, — он снова присел к ней, вглядываясь в лицо. Поцеловал нежно, словно прощаясь.

— А ты — мой праздничный сон, — у Саши вдруг навернулись слезы.

— Дурацкий сон, — Шурик стиснул зубы, словно страдая от боли:

— До чего же противно быть негодяем!

— Перестань. Ты не обещал мне руку и сердце. Мы просто хорошо провели время. Кстати, деньги за платье вон там, в моей сумочке. Это премиальные от шефа за ночное дежурство.

— Не надо, Александра… Мне и так больно. Честное слово, больно. Вот здесь, — он придал ладонь к центру груди, глубоко вздохнул: — А что если здесь находится душа? Раньше она что–то помалкивала. Значит, я теперь — душевнобольной?

Саша отняла его ладонь и поцеловала чуть выпирающую косточку в центре грудины, а потом дунула:

— У волка боли, у крокодила боли, а у Шурика не боли! Я так дочке говорю. Прошло? Вот и славно. Ты не душевнобольной. Ты — душевный, — слезы побежали по ее щекам. — И знаешь… Спасибо тебе. За Русалочку спасибо, за сон… Я теперь знаю, что обязательно должна отвоевать свой праздник. Только, наверно, сначала трудно будет. Без этой самой неуловимой волшебницы. Без любви… Но я постараюсь, очень постараюсь…

Саша встрепенулась, смахнула слезы, положила руки ему на плечи и быстрыми мелкими поцелуями «перекрестила» — лоб, глаза, губы. — Теперь иди. Молчи, молчи, молчи!

Она отвернулась к стене и натянула до ушей одеяло.

— Дверь захлопнешь сам. Мне надо хоть чуточку поспать. Впереди рабочий день.

Она слышала, как он глубоко вздохнул и стал подбирать разбросанные по комнате вещи.

— Черт! Запонка закатилась! Носок провалился куда–то…

— Зажги свет.

— При свете я не смогу объяснить тебе…

— Объяснять не надо, — Саша села, кутаясь в одеяло. — Все понятно и так. Ты украл деньги, угнал «Мерседес», тебя преследуют пострадавшие и полиция. А еще в Барнауле или где там у тебя трое малолеток и преданная жена!

— Что–то вроде того, — он стоял уже одетый. Но даже смокинг не мог скрыть охватившей его растерянности. — Кроме жены и малолеток. Меня здорово крутанули, но я разозлился и нанес ответный удар. Такой идиотский характер. Покуражусь, а потом жалею.

— Я заметила.

— Мне действительно надо уйти. Немедленно. Я разыщу тебя.

— Счастливо, — Саша отвернулась, с трудом проглотив сжавший горло комок. — Удачи тебе, Шурик.

— Прости, — он в нерешительности постоял и быстро вышел из комнаты. Стало так тихо и одиноко, что только выть и причитать. Опять, опять одна…

Саша вскочила и выбежала в прихожую:

— Шура!

Но дверь уже захлопнулась, взвыв, к десятому этажу пополз лифт. Она опустилась на пол среди разбросанных цветов. Гордые и прекрасные, они поникли, поблекли, и стали похожи на мусор. Плакать не стоило — случилось то, что было предрешено. Все кончилось, отзвенело, увяло. Волшебная ночь обманула. И поделом. Саша судорожно всхлипнула и горько, взахлеб, разрыдалась.

10

Тем временем по утренней Москве несся «Мерседес» и мужчина в смокинге отчаянно жал на газ. Даже в новогоднее утро ГАИ не дремлет — за нарушителем пустились вдогонку. «Мерседесу» удалось оторваться и дворами вырулить к набережной. Остановился автомобиль у салона «Желание»…

Терминатор отшатнулся, пропустив в зеркальные двери нетерпеливо трезвонившего мужчину. Тот бросился в примерочную, отыскивая замызганную куртку, шапку, в которых попал сюда накануне вечером. С облегченным вздохом вынес их в гостиную. С улицы донесся визг тормозов. Из авто вышли трое, пытаясь заглянуть в салон через стекло. Мужчина радушно замахал руками: — Заходите, заходите, господа!

Бежать он даже не попытался. Напротив, развалился в кресле, кивнув Терминатору. Охранник распахнул двери и отступил, не препятствуя появлению двух амбалов.

— Привет, коллеги!

Но верзилы ему не ответили, оглядели помещение и кого–то позвали с улицы. Вошел мужчина в дубленке с гневным лицом и прямиком направился к Шурику.

— Это он! — ткнул пальцем «дубленка». Мгновенно выхватив пистолеты, амбалы взяли на мушку все еще сидевшего в кресле бизнесмена. Подняв руки он не двинулся с места.

— Да что здесь стряслось? — воскликнул, появляясь из внутренних помещения Карлсон.

— Спокойно, папаша, — навел на него пистолет один из качков. — Руки подними без базара.

Терминатор недоуменно пожал плечами. Но не испуг отразился на его лице, любопытно блеснувшем очками. Живой интерес человека, посвятившего себя остросюжетному кино. Он оценивал «кадр» со стороны: на мушке шеф и мужчина в смокинге. Человек в дубленке готовится предъявить обвинения. Он уже приблизился к Шурику, шипя гневом: — Сейчас ты мне за все ответишь, мужик!

И тут дрогнул в дверях колокольчик. Амбалы с пистолетами поспешили нырнуть в примерочные кабинки. Их шеф в дубленке осторожно сместился в укрытие камина, озираясь на дверь. Карлсон аккуратно спрятался за манекен, Шурик опустил руки.

Терминатор снова поработал швейцаром, впуская гостей. Вошли, раскланиваясь, человек в поэтических кудрях с элегантной дамой. Двое молодцов — плотный коротыш и интеллигент в очках внесли ящик и чемодан, поставили в центре гостиной и отошли к выходу.