Россия молодая. Книга вторая - Герман Юрий Павлович. Страница 3

Карбас шел ходко, матросы молодыми голосами пели песню, которую Сильвестр Петрович еще не слыхивал. Он вслушался:

— Что за песня? — спросил Сильвестр Петрович, обернувшись к рулевому.

— А кто знает! — ответил матрос Степушкин. — Поют ее, господин капитан-командор, на Марковом острову трудники, как вечер, так и поют. Был будто бы Ермак Тимофеевич, покорил казак Сибирь для Руси, — вот про него песня и сложена…

Матросы пели задумчиво, не торопясь, в полную грудь:

Иевлев нахмурился, хотел стукнуть тростью, чтобы перестали петь о том, как срублена голова боярину, но вспомнил о воеводе — князе Прозоровском — и ничего не сказал. Думал с горечью: «Небось, они куда поболее о нем знают, нежели я. С того и радуются, что покатилась боярская голова». И вспомнил вдруг весеннюю ночь в Москве, царя Петра и его слова, исполненные тоскою: «Облак сумнений!»

Матросы все пели, Сильвестр Петрович, словно не слыша, стискивал зубами мундштук вересковой трубки, раздумывал, как быть с Прозоровским, с воровской его челобитной. И решил твердо: нынче сие дело не начинать, — швед близок, не о том надобно тревожиться.

В Семиградной избе собрал людей — стрелецкого голову Семена Борисовича, Крыкова, Меркурова, Семисадова, Аггея Пустовойтова, корабельных мастеров Ивана Кононовича, Кочнева, случившихся в городе обоих Бажениных: старшего — Осипа и кроткого — Федора, стрелецких и драгунских офицеров, корабельных мастеров с Дона. Дьяки тоже были здесь, сидели укромно на лавке, старались не попадаться капитан-командору на глаза. Иевлев ждал молча, пока все рассядутся, поколачивал трубкой по столу, смотрел в окно недобрым взглядом. На ввалившейся щеке, только что выбритой крепостным цирюльником, ходил желвак.

— Пушки из Москвы получены? — спросил Сильвестр Петрович.

— Всего числом четырнадцать, да некоторые за дорогу побились, — ответил Меркуров. — Чиним нынче. Мортиры да гаубицы в пути…

Иевлев смотрел в окно на голубую Двину.

— Который из кораблей иноземных пытался воровским образом уйти?

— Конвой ихний, «Послушание» именем, — ответил Крыков.

— Почему не ушел?

— Матросы унтер-лейтенанта Пустовойтова вышли наперерез.

— Шумно было?

— Шесть выстрелов холостых дали! — сказал со своего места Аггей. — Шум не великий!

— Господин капитан Крыков совместно с унтер-лейтенантом господином Пустовойтовым и с матросами отправятся на «Послушание», — сказал Иевлев, — и с указанного конвоя моим именем снимут все пушки. Коли иноземцам не по нраву будет — вязать команду.

Крыков и Пустовойтов поднялись.

— Погодите! — велел Иевлев. — Как пушки на берег людьми и карбасами доставите, расположить их, согласно приказу господина полковника, по всему каменному городу, по Гостиным дворам — русскому и немецкому… Что — воевода? Все хворает?

Аггей Пустовойтов презрительно улыбнулся:

— А что ему делать? Занедужил со страху, носа не кажет.

Иевлев покосился на Аггея: и этот туда же, и сему воевода поперек дороги встал!

Сказал тихо:

— Не нам, господа совет, и не нынче судить князя. Он сверху поставлен на воеводство, ему перед государем отвечать. Идите. К вечеру с пушками надобно все покончить.

Попил воды, чтобы успокоить себя, незаметно оглядел людей, понимал: они должны оборонять город, а ведь ни один из них не надеется на воеводу, ни один ни на волос не верит князю, его ненавидят и презирают.

— О кораблях наших разговор пойдет, — заговорил капитан-командор. — Для того и собрал вас нынче, господа совет. В Соломбале на стапелях стоят суда, да у Осипа Андреевича на верфи достраиваются в Вавчуге. Четыре на воде — спущены, отделываются. Ежели шведские воинские люди ворвутся, всему нашему флоту — погибель, пожгут до единого. Об сем предмете надобно думать со всем прилежанием, неотложно…

Федор Баженин пошептался с Кочневым и Иваном Кононовичем; прижимая руки к впалой груди, робко стал советовать, куда надобно уводить корабли. Осип отмахнулся от брата, словно от докучливой мухи, зарычал, что все вздор, корабль не иголка, не спрячешь, а спрячешь — так шведы все едино прознают, где флот российский скрыт. Донцы-корабельщики с яростью набросились на Осипа, закричали, что прятать надобно, что у них на Дону искусно прячут любые суда — никому не отыскать.

Сильвестр Петрович смотрел на сытое, самодовольное лицо Осипа Баженина, догадывался о потаенных его мыслях, о том, что не жалко ему человеческого труда, не жалко кораблей казенных, невелика-де беда: спалит швед корабли — новые построим, другие спалит — еще соорудим.

— Казна-то не бездонная, я чаю! — сдерживая злобу, сказал Иевлев.

Баженин хохотнул, отвалился на скамье, выставив вперед брюхо:

— Чего?

— Корабли труда великого стоят! — сказал Иевлев. — Немало народу ногами вперед с верфей понесли, пока строили.

— Наро-оду! — усмехнулся Баженин. — Велико дело — народ! Бабы рожать не разучились — будет народ. А что до казны, господин капитан-командор, то мы и казне подмогнем, не нищие побирушки, не чужие люди, сочтемся не нынче-завтра. Ты слушай, Сильвестр Петрович, что скажу…

Он кряхтя поднялся с лавки, спросил:

— С прошествием времени что повезем на кораблях за море?

Все молчали. Осип ответил себе сам:

— Наши товары повезем, барыши в нашу же мошну.

— В какую — в нашу? — спросил Семисадов.

— Ась?

— В какую — в нашу? В мою, что ли?

— Ты языком-то не звони! — спокойно ответил Баженин. — Не об тебе речь. Далее слушай, господин капитан-командор…

Осип говорил долго, люди смотрели на него насмешливо, Федор покашливал, ерзал на месте, наконец дернул старшего брата за полу кафтана. Осип цыкнул на него, он стих.

— Деготь повезем, — загибая толстые короткие пальцы в перстнях, говорил Осип, — пеньку! Юфть наша в большом у них почете. Меха повезем — куницу, рысь, росомаху, песца, лисицу. Свечи еще сальные вологодские, поташ, мед, воск…

Он топнул ногой в сапоге, шагнул вперед, крикнул:

— Повсюду пойдем торговать, с самим Петром Алексеевичем об том договорились. Только вы, господа воинские люди, не выдайте, а уж мы в долгу не останемся, век будете нас благодарить. Господи преблагий! Коноплю повезем, пшеницу, вар, пух гагачий, семгу, задавим их товаром нашим, цену собьем, в первейшие негоцианты выйдем. Еще купец Лыткин со товарищи получил на то царское благословение. Наша будет торговля, а не ихняя, на колени перед нами встанут, попомнят, как мы им кланялись…

— А попозже — помиритесь! — из своего угла сказал Семисадов. — Свой своему завсегда кум. Чего, Осип Андреевич, распаляешься. Все вы одним миром мазаны.

— Это как же? — багровея, спросил Осип. — Али не русский я человек? Али на мне креста нету? Ты, мужик, говори, да не заговаривайся…

Семисадов присвистнул, покачал головой:

— Не видать что-то на тебе креста, господин Баженин, Осип Андреевич. Да ты погоди, не ярись, я тебя не испужаюсь. А русский ты али не русский, оно, конечно, сразу не скажешь. Не помню я, чтобы ты нашего брата от иноземного кнута защитил в те поры, когда корабли мы строили.