Закон Моисея (ЛП) - Хармон Эми. Страница 7
Моисей, наверное, почувствовал, что я вот-вот провалюсь в забытье, потому что, не говоря ни слова, он аккуратно взял меня под руку, предлагая помощь и поддержку. В этот момент я его уже любила, всем своим существом, сильнее, чем сама могла предположить. Сильнее, чем могли позволить наши короткие, обрывочные встречи. Хулиган, уголовник, «дитя крэка» — теперь он был мой герой.
Он шагал рядом со мной, позволяя на себя облокотиться. А когда мы подошли к его открытому джипу, я остановилась, как вкопанная, растерянно моргая. Именно эту тачку я видела шесть недель назад, в тот самый день, когда Моисей переехал в Леван. Я с завистью разглядывала его огромные колеса и шикарные диски — ведь у меня самой был старый фермерский пикап, в лучшие свои мгновения выдающий сорок километров в час. Точнее, раньше я завидовала, а теперь испытывала такую благодарность, что готова была упасть перед машиной на колени и вознести хвалу Богу.
Моисей бережно усадил меня внутрь и даже пристегнул ремень безопасности. Ремень напоминал мне сбрую, а это значило одно — защищенность. Плевать, что у этой шикарной тачки нет крыши и задних дверей.
— Моисей, джип, ремень безопасности, Моисей, — перечисляла я, даже не обращая внимания на то, что говорю вслух и что дважды назвала его имя. Сегодня ему причитается вдвое больше очков.
— Что? — Моисей придвинулся ко мне, приподнял за подбородок и обеспокоенно заглянул мне в глаза.
— Ничего. Просто привычка. Когда я… в стрессе, то начинаю придумывать и перечислять вещи, за которые могу быть благодарна в жизни.
Он ничего не ответил, но не сводил с меня взгляд, пока усаживался и заводил машину. Я чувствовала, что он наблюдает за мной, даже тогда, когда он выруливал на дорогу мимо загонов и прицепов для лошадей, через парковку и дальше, прочь отсюда.
Ветер с ревом обвевал наши лица, спутывал мне волосы и вжимал мое тело в кресло, когда мы набирали скорость на автотрассе. Позади оставались праздничные площадки, мерцающее колесо обозрения, восторженные крики и прочие фальшивые атрибуты придуманного счастья, которые так легко сбивали меня с толку раньше. Всю жизнь они успокаивали, убаюкивали и, выходит, обманывали меня. Интересно, смогу ли я вновь поверить в них когда-нибудь потом.
3 глава
Моисей
Я пошел на родео из-за Джорджии. Не потому, что у меня было предчувствие, что она нуждалась во мне, или надежда на то, что она хотела, чтобы я был там. И определенно не потому, что я ожидал найти ее связанной, всю в грязи, плачущую, потому что кто-то пытался навредить ей или напугать. Или взять ее. Она сказала, что, вероятнее всего, это была шутка. Я задавался вопросом, что за друзья могут шутить подобным образом. Хотя откуда мне знать? У меня никогда не было друзей.
В тот день моя бабушка вручила мне дополнительный входной билет в общую зону и сказала, что Джорджия «соревнуется в баррел рейсинге1 и ты не захочешь это пропустить». Я тут же представил Джорджию верхом на лошади, балансирующую и заставляющую ее маневрировать; ее ноги напряжены в отчаянной попытке не сорваться, когда она старается пересечь финишную черту раньше всех остальных наездниц.
До этого я никогда не был на родео. Я и понятия не имел, насколько сумасшедшими могут быть белые люди. Принимая во внимание, что я был брошен белой, зависимой от крэка матерью, мне бы следовало это знать.
Но я хорошо провел время. Это было потрясающее зрелище — множество семей, развевающийся флаг и музыка, которая вызывала у меня желание надеть ковбойскую шляпу, и неважно, насколько глупо я бы в ней выглядел. Я съел шесть родео бургеров, которые, возможно, были самой вкусной едой, которую я когда-либо пробовал за всю жизнь. Бабушка кричала так, будто ее только что пригласили на участие в шоу «Цена удачи»2, топала ногами и вообще вела себя так, словно ей восемнадцать, а не восемьдесят, и это мне тоже нравилось. Ковбоев, пытающихся заарканить вертящихся быков или объездить брыкающихся лошадей, сбрасывали, словно тряпичных кукол, а девушки, такие, как Джорджия, держались верхом, словно родились в седле. Джорджия уж точно, в этом я был уверен. Я наблюдал за ее верховой ездой множество раз, когда она думала, что я не смотрю.
Я избегал Джорджию с того случая в ангаре. Я не знал, как вести себя рядом с ней. Она была непредсказуемой. Она была девушкой из маленького городка, простая в общении и открытая, что возбуждало меня и одновременно с тем отталкивало. Я хотел убежать от нее, и в то же время я постоянно думал о ней.
Я наблюдал, как Джорджия несется на арену на своей бледной лошади, облако пыли клубилось позади нее, а за спиной развивались волосы. Она огибала стратегически расставленные бочки с такой широкой улыбкой, что я был уверен, она наслаждалась своей игрой со смертью. Я знал, что лошади значили для нее то же, что для меня значило рисование. И когда я наблюдал, как она несется, то отчаянно хотел нарисовать ее. Именно такой — полной жизни и движения, абсолютно свободной от обязательств. Обычно я рисовал, когда становилось тяжело сдерживать образы в моей голове, и это выливалось в яростное отчаяние. Я редко рисовал картины просто ради удовольствия, изображая что-то, что привлекало меня. И Джорджия, со свистом пролетающая по пыльной арене мимо кричащей толпы, каким-то образом стала тем, что меня привлекло.
Я ушел еще до того, как все закончилось. Бабушка заверила меня, что поедет со Стивенсонами и мне не нужно оставаться. Я бесцельно наматывал круги, не имея никакого желания толкаться среди людей на ярмарке, кататься на колесе обозрения или наблюдать, как Джорджия празднует с друзьями свой победоносный заезд. У нее были друзья, в этом я был уверен, как и в том, что совсем не был похож на них.
Я ехал и ехал, а затем почувствовал, как появилось тревожное предчувствие, оно растекалось по моим венам и заставляло мою шею и уши гореть. Я включил радио, пытаясь использовать звук, чтобы притупить зрение. Но это не сработало. В течение нескольких секунд я видел мужчину на обочине дороги. Он просто стоял и смотрел на меня. Вообще я не должен был бы видеть его, так как было темно. Это была проселочная дорога, освещаемая только луной и фарами моего джипа. Но он светился, словно украл сияние у луны и укутался в нем.
Я узнал его практически сразу, и образы стали наполнять мой мозг. Все они были связаны с Джорджией: Джорджия со своей лошадью, Джорджия, перепрыгивающая через барьеры, Джорджия, падающая на землю в конюшне, когда я напугал ее лошадь.
Один образ продолжал повторяться — Джорджия падает, падает, падает. Это не напугало меня. Я видел ее падение. Это было в прошлом. И она была в порядке. Но потом я задался вопросом, а что, если это не так. Что если этот мужчина на обочине и тот, которого я видел в конюшне Джорджии, когда Сакетт встал на дыбы и ударил ее, и которого я нарисовал на стене той же конюшни, потому что он продолжал возвращаться, один и тот же человек. Может, он пытался мне что-то сказать. Но не о своей жизни, а о жизни Джорджии.
И поэтому я развернул свой джип и направился в сторону ярморочных площадок. Я не стал парковаться на стоянке, а медленно ездил вокруг, держась в стороне, кружа вокруг хозяйственных построек и трейлеров с лошадьми, как будто у меня было представление, куда я еду. Я подумал, что на мгновение снова увидел призрачного человека, а может это просто вспыхнула зажигалка ковбоя, который решил закурить. Я остановился, вылез из своего джипа и позвал Джорджию по имени. Я чувствовал себя нелепо. Я постоял около минуты, ощущая неуверенность и нежелание присоединиться к куче людей, которые двигались под цветными огнями ярмарки в сотне ярдов от меня. Мне было комфортнее наблюдать из темноты.
Кто-то врезался и навалился на меня сзади, заставляя пошатнуться вперед и споткнуться, а затем растворился в ночи, не извинившись и не дав мне возможности ответить. Пьяный ковбой. Но после этого наступила тишина, нарушаемая только топотом и фырканьем животных, находящихся недалеко в загоне. Я не хотел еще ближе приближаться к ним, потому что мог обратить их в паническое бегство.