Инвиктус - Гродин Райан. Страница 29

— Это все равно, что спрашивать, где из-за урагана случится оползень, — рассмеялась Имоджен. — Фарвей — сила неуправляемая.

— Я заметила. — Элиот брызнула кремом на ладонь. — Тебе нравится работать на кузена?

— Я бы сказала работать «с», а не «на». Фарвей… всегда проявляет упрямство, но иногда оно выходит ему боком. И тогда он попадает в большие неприятности. Он нуждается в поддержке. Как и все мы, на самом деле. — Имоджен бросила взгляд на бассейн Фортуны, где в неглубокой воде колыхался, наблюдая за столами для игры в блек-джек, Грэм. — Не представляю, как можно работать в одиночку.

— И не пробуй. Такой жизни не позавидуешь. — Элиот уже забыла, как это прекрасно — сидеть у бассейна, намазываться кремом, болтать с кем-то, кроме компьютера. — Знаешь, есть такое немецкое ругательство, которое буквально переводится как «погода гром небесный»? Himmeldonnerwetter!

— Немцы ругаются лучше всех. — Имоджен последовала за главным поворотом в беседе, и это многое о ней говорило. В том числе и то, что она ценила цивилизованную ненормативную лексику.

— Потрясающие ругательства встречаются по всему земному шару. И в истории тоже. Я поставила себе задачу собрать как можно больше. Они напоминают, что у всякого человека бывает повод выругаться — не имеет значения, где и когда он живет.

— В Лации можно просто уничтожить человека, назвав его тыквой, — сообщила Имоджен. — Cucurbita! Мы с Фарвеем постоянно обзывали так друг друга, пока тетя Эмпра не запретила.

Элиот выдавила остатки крема на ладонь, выбросила бутылочку и щедро намазала тело.

— Наверное, в те времена это считалось страшным оскорблением.

— Большинству людей не нравится, когда их сравнивают с тыквами, — глубокомысленно изрекла Имоджен. — А что насчет хейзанутого? Из какого времени это выражение?

О, фекс… Заметила. Нет, она не отклонилась от сценария: тщательно следила за речью, продумала легенду. Но похищение парика выбило из колеи сильнее, чем она ожидала. Элиот вовсе не возражала против того, чтобы ходить без этого изделия, так даже легче, не жарко и не чешется, но внезапность происшествия — были волосы и пропали — вызвала воспоминания, отдававшиеся болью. Ей шесть лет, со всех сторон смотрят, она льет слезы в кафе и не знает, где спрятаться. Элиот будто снова оказалась в детстве.

Сколько всего переменилось с тех пор, но многое осталось неизменным.

— Xейзанутый? Это австралийское выражение, кажется. Двадцать третий век, может быть? — Оставалось надеяться, что историчка ничего не знает про сленг «земли, что вверх ногами». [4] В кроличью нору так легко угодить. — Я слегка запуталась.

Бутылочка с кремом закончилась, но густо намазанная кожа все равно не могла впитать больше средства. Элиот не сомневалась, что если посмотрится в зеркало, то обнаружит еще больше причин сравнить себя с привидением. Выбеленная до костей, на полпути к исчезновению. Элиот знала, что придет день, и это случится. Угасание настигнет внезапно, в момент, когда уже невозможно спастись.

Она снова надавила на кожу. Белые отпечатки остались белыми. Все еще твердая. Все еще здесь. Даже жирный слой крема не спасал от ощущения, что кожа медленно поджаривается.

— Хочу в тень, к Грэму. Ты со мной?

— Эмм, нет. — Порывистое движение противоречило словам — икры напряглись, плечи развернулись. — Не сейчас.

— Вещи по большей части тебе идут, — заметила Элиот. — Но не томление.

При этих словах Имоджен сняла очки.

— Кто тебе сказал? Фарвей? Прия?

— Это нетрудно заметить. Когда ты смотришь на него, глаза у тебя становятся как галактика. Сплошь звезды и туманности.

Специалистка по истории пискнула, как мышь, и снова надела очки, чтобы Элиот не видела смущенного блеска в ее глазах.

— Ты думаешь… думаешь, он знает?

— Почему ты у него не спросишь?

— Потому что… тогда придется об этом поговорить.

— И?

Имоджен схватила свой бокал из-под «пина колады» и принялась соскребать с кромки приставший сор.

— Почему все думают, что так легко раскрыть сердце? А может, его заставят разорваться? А?

— Нелегко, согласна, — сказала Элиот, поднимаясь. — Но оно того стоит.

Имоджен ткнула соломинкой в высохшую кокосовую стружку и что-то проворчала.

— Carpe diem, [5] — сказала Элиот. Не стоило ей понукать Имоджен, не стоило вообще вмешиваться. Привязанность к объекту и его компании неизбежно влечет последующий разрыв. Однако эта девушка-радуга освежила в ее памяти римское ругательство про тыкву, что значило для Элиот немало. — Надо попробовать.

Пока не слишком поздно.

— Ладно. — Имоджен махнула рукой. — Теперь позволь мне спокойно погрустить.

Вопреки ожиданиям, вода оказалась восхитительно прохладной. Она брела по мелкому бассейну Фортуны к той его части, где под навесом размещались столы для игры в блек-джек. Карты раздавали служащие в ярких голубых рубашках, стоявшие в сухом кессоне. Грэм следил за одной из партий с соседней колонны. Вся его поза выражала крайнюю внимательность: окаменевшая челюсть, напряженные приподнятые плечи, как на портрете. Элиот почти видела, как в его глазах щелкают, сменяясь, цифры — +1,0,+1,-1 — и так далее.

— Какой счет? — спросила она.

— О Крест! — вздохнул инженер, сбившись. — Ты подкралась незаметно!

— Разве я кралась? — Она и сама этого не заметила. Наверно, привычка, побочный эффект соответствующего образа жизни, когда целый год приходилось менять солнце на тень и тень на солнце.

— Я даже плеска воды не слышал. Это неестественно. — Взгляд Грэма вернулся к столу. — Минус три. Счет в пользу заведения.

К великому огорчению мужчины, наблюдавшего за тем, как сгребают его фишки после очередной карты, так оно и было. Грэм вздохнул — удовлетворенно и с некоторым… облегчением? Люди за столами продолжали играть, постукивая пальцами, получали карты, которые все падали и падали на зеленое сукно.

— Вылазка на «Титаник» заставила тебя поволноваться, не так ли? — спросила Элиот.

— Можно сказать и так, — хмуро ответил Грэм и посмотрел искоса. — Что тебе об этом известно?

Все и ничего. Кроличья нора превратилась в бездну, но Элиот все же продолжила:

— На какое время ты нацеливался?

— Шесть часов вечера. Вместо этого мы высадились в десять.

Неужели разрыв длился целых четыре часа? Элиот не могла сказать с уверенностью. Подставной формулы для такого случая не существовало… оставалось только гадать. Ей требовалась реперная точка. Своего рода канарейка в их угольной шахте, способная предупредить о распространении Угасания. [6] Тем вечером в 10.20 она, сидя на диванчике, разговаривала с парнем. Как его звали? Как его звали? Элиот мгновенно охватила паника, но тут она вспомнила. Чарльз. Чарльз, с пухлым, как у ребенка, личиком, девятнадцати лет от роду. Песочного цвета волосы, ясный взгляд… Умер более ста лет назад.

— Помни о Чарльзе, — пробормотала она — как приказ себе и команда Вере записать напоминание.

Грэм посмотрел на нее сверху вниз.

— Что?

Чарльз. Чарльз. С детским лицом.

— Ничего. — Элиот сильно кривила душой. Ее память служила не только арсеналом, но и барометром. Раз уж она начала забывать Чарльза…

— Я никогда ничего подобного не видел. Цифры… — Голос инженера прервался, потом его мысли потекли по другому руслу. — Я всю жизнь провел, наблюдая порядок вещей, обучаясь тому, как его сохранять. Ты что делаешь, когда мир теряет смысл?

Считывание выполнено на 23 %, сообщила Вера. Помни о Чарльзе.

Сверху, с краев навеса, каскадом хлынул и образовал завесу целый водопад. Мужчина за карточным столом надумал еще раз попытать удачу и проиграл по очкам. С досады всплеснув руками, он уплыл прочь.