Наш человек на небе (СИ) - Дубчек Виктор Петрович. Страница 37
- С лордом Вейдером недоразумений по данному вопросу не возникнет, — сказал Владыка Сталин, усмехаясь в усы.
Девушке стало немного страшно: слишком уж уверенно говорил кремлёвский ситх; никто не должен говорить о Владыке Вейдере с такой уверенностью в голосе, кроме, быть может, Императора Палпатина. Да ведь оставались ещё и другие вопросы... Но отказываться от поездки Юно, разумеется, и не думала: Коля намеревался представить её своей родне, а такое многообещающее намерение не может не согреть девичью душу.
- Пихалыч, ты мотор прогрел? — наклонился капитан к водителю.
- А то, — меланхолично отозвался седой Пихалыч.
- Конезавод знаешь ведь?
- А то.
- Давай, — коротко сказал капитан и обернулся к Половинкину. — Ну что, пора в путь-дорогу?
По дороге ели бутерброды и пили чай. Чай был холодный, маслянистый и грузинский. Юно устала и бездумно тряслась на жёстком сиденье. Половинкин с капитаном всю дорогу обсуждали местные новости. За плоскими окнами плясала метель, старательнее, чем клоны в самодеятельности. К гостинице подъехали уже практически в полной темноте.
- Сейчас организую, — сказал капитан, но Коля остановил его:
- Не надо. Просто убедитесь, чтоб доложить, — он мотнул головой куда
- то вверх, — и поезжайте. Вам в отдел ещё наверняка. Коля крепко пожал капитану руку, забрал чемодан и повернулся к Юно. Девушка приняла предложенный локоть, соскочила с подножки в снег. Застывшее тело двигалось неохотно, но Коля подхватил подругу, потянул Юно за собой, не давая опомниться.
Молодые люди взбежали по заснеженным ступенькам, затем по трапу. Половинкин легко шагнул на палубу пришвартованного у бетонных надолбов судёнышка. Юно знала, что этот старый пароход, некогда служивший для увеселительных поездок по реке, поставили на стационар и превратили в двухэтажный отель-пансионат для местных фермеров — «плавгостиницу». Девушка ожидала увидеть заляпанное следами ископаемого топлива чудище — но судёнышко оказалось на удивление опрятным, как корабли первоколонистов в постановках исторических каналов Голосети. В нескольких иллюминаторах горел свет, другие оставались темны. Деревянные ставни обросли сосульками, и плавучий домик выглядел совершенно кукольным. Юно обернулась. Капитан берёгся холода, топтался на подножке автобуса. Коля махнул капитану рукой, и Юно тоже помахала рукой; молодые люди развернулись и так, рука об руку вбежали в полутёмный холл. Тусклым пятном Биолага розовел ночник. Женщина за стойкой подняла на них круглое лицо. Коля уже снял шапку и улыбался, широко расставив ноги на половике. Женщина прищурилась, рассматривая гостей, затем вдруг резко поднялась с места и выбежала из-за стойки им навстречу. Двигалась она проворно, хоть и была вся такая же круглая, как её лицо.
- Уу-ой! — взвизгнула толстуха, в пару прыжков преодолевая узкий холл. — Колька! Коленька!
Половинкин немедленно ответил на объятия. Юно из деликатности отступила на шаг в сторону; она так вымоталась в дороге, что не находила сил даже толком порадоваться картине трогательной встречи.
- Колька!..
- Баб Саша!..
Женщина крутила и тискала Половинкина, как котёнка. Всё проходит; наконец прошло и это.
- Колька! — воскликнула женщина, размыкая руки. — Дак ты ж совсем как был!..
- Всего полгода прошло-то, — тихо смеясь, ответил Коля. — Знакомьтесь, баб Саша: это товарищ Эклипс. Юно.
- Имя-то какое... — сказала толстуха, всем телом поворачиваясь к девушке.
Пару мгновений женщины смотрели друг на друга тем особым встречным взглядом, какой мало зависит от возраста или родной планеты. Затем толстуха повернулась к Коле:
- Твоя?
- Моя.
- Откуда?
- Оттуда.
- Коминтерновская, значит... Ну, иди сюда, коминтерновская. Она за плечи притянула к себе девушку и крепко обняла. Тело земной женщины пахло бедным земным хлебом. Толстуха ничем не походила на мать Эклипс; у девушки горло перехватило от тоски по дому.
- Колька... — сказала баб Саша, отпуская Юно. — Вот же ты... Дак проходите, что же мы!..
И она провела их в коридор, а затем в низкий кубрик-гардеробную, а затем вышла запереть двери и дать молодым людям раздеться. Когда толстуха, деликатно погромыхивая ключами, вернулась, Коля поправлял гимнастёрку, а Юно даже успела на скорую руку причесаться. Полушубки они повесили на один крючок; слазить в чемодан за сменной обувью не успели, и на пол уже сильно натекло. Тепло здесь поддерживали с помощью печи — не термоядерной, конечно, дровяной, но тоже от души.
- Дак на то и гардероб, — махнула пухлой рукой баб Саша, — я потом приберу, а вы пока... ох ты, Колька!
Она схватила Половинкина за гимнастёрку.
- Старший лейтенант?
- Лейтенант, — подтвердил Коля, — старшой. Я.
- Дак это сколько ж на армейские?
- Примерно майор.
- Ох ты, Колька... «майор». Дак когда ж ты успел?
- Целых полгода прошло-то, баб Саша.
- И ордена?
- Знали б Вы, что это были за полгода, — совсем тихо сказал Половинкин; в этот момент он показался Юно куда старше своих лет. — Я товарища Сталина видел.
И, не давая доброй женщине опомниться, — таков уж он был, её Коля: не давал он женщинам опомниться, — продолжил:
- Баб Саш, мы в деревню сегодня уже не поедем. Не хочу, лучше с утра. Мы на втором устроимся, ладно? Двенадцатая и четырнадцатая ведь свободны? Толстуха кивнула. При упоминании двух раздельных кают во взгляде её промелькнула хитрая насмешинка, смысл которой Юно распознала мгновенно и очень по-женски безошибочно.
А Коля, разумеется, не заметил.
Они поднялись на второй этаж. Прочих постояльцев на всю гостиницу был один человек, и тот, по словам хозяйки, какой-то сонный старик, бригадир из-под Астрахани. Вроде бы собирались разместить на судне эвакуированных, дак всё никак не везли.
Половинкин тоже делился какими-то незначительными новостями. Про товарища Сталина не заговаривали, приберегая самое важное к завтрашней встрече.
- Какой же ты, Колька, теперь счастливый, — сказала вдруг баб Саша, выдавая молодым людям постельное бельё.
- Не вполне, — серьёзно ответил Половинкин. — Вот если бы мне сейчас удалось выпить стакан горячего чаю, — пить ужасно хочется, — я был бы абсолютно счастлив.
- Дак что ж ты сразу не сказал! — всплеснула руками толстуха. — Вот я дура старая. Сейчас, будет чай.
Она обернулась у самого трапа:
- И тебе, и трофею твоему... коминтерновскому.
Глава 9. Свидание с «рамой»
- Вот так... ты не дёргай её, не дёргай. Нехай сама издёргается, гадина фанерная.
- Принял.
- Принял он... — пробурчал Кожедуб.
Корнеевым он по-прежнему был недоволен. Вроде и верно тёзка действовал, но как-то без искорки. Той особой, колючей, куражистой искорки, которая и отличает прирождённого истребителя от... да ото всех остальных. А на звёздных машинах, что сейчас оказались в распоряжении 1-й Особой, без куража совсем никак. Потому что кураж — он завсегда от превосходства. Иногда мнимого, — и тогда кураж ведёт лишь к неоправданному риску, — иногда реального.
СИД-истребители были настолько совершеннее земных самолётов, что превосходство казалось не просто реальным... допустим, порою нереальным каким-то оно казалось. Ну и без куража в руки по-настоящему не давалось. Иван Никитович повернул голову, высматривая ведомого. Особой необходимости в визуальном контакте не было: на экране сенсорной системы высвечивались все пятеро участников охоты.
Две пары Советских СИД-истребителей.
И немецкая «рама» — «Фокке-Вульф 189». Двухбалочный разведчик: высотный, виражный, живучий; неожиданно, — для такой хрупкой на вид машины, — хорошо вооружённый. Эффективный — и за то люто ненавидимый в Красной Армии.
А сейчас, конкретно вот этот — обречённый.
Вели его от самого Жлобина, прячась в облаках — датчики СИДов позволяли и не такое. Кожедуб натаскивал «молодёжь» планомерно, всесторонне и по возможности на самых сложных мишенях. А Корнеев покамест по высотной «плавал» — ну вот, ему и карты в руки.