Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард. Страница 12

— Эти нет, не успели. А остальные — точно сговорились. Один на завод звал после демобилизации. Обещал койку в хорошем общежитии выхлопотать и еще по блату — разряд токаря. Другой звал в колхоз. А третий обещал потренировать в беге на дальние дистанции.

— Чтобы посвятить жизнь физкультуре и спорту, — сказал Кощеев. — Это Еремеев. По запаху чую.

— Поразительно! — Посудин вскочил со ступеньки, снова сел. — Поразительно… Вот наше лицо, смотрите.

— На гвоздь сел? — спросил Зацепин. — Что с тобой, студент?

Одуванчиков понял Посудина.

— Не произнесу ни слова, — сказал он. — Вот увидите. Пусть она хоть запросится.

— Нэ кажи гоп…

— То, что мы сейчас слышим, в высшей, наивысшей мере поразительно…

— Кешкин треп? удивился Зацепин.

— И Кешкин… Выходит, все мы поступаем одинаково, как в строю! А санинструктор невольно обнажила это наше качество.

Кощеев появился в дверях, застегивая шинель.

— Следующий, — сказал он сквозь зевоту и вытер ладонью глаза.

— Что-то ты быстро, — Зацепин смотрел на него с любопытством. — Не получился разговор?

— А что тянуть? Пара укольчиков, горсть витаминчиков и инструкция по борьбе с гнидами.

— Мабуть нэ всю биограхвию рассказав?

Зацепин перевел взгляд на Одуванчикова.

— Уважай стариков и седую голову студента. Иди.

Одуванчиков встал, вздохнул и, перешагнув через порог, старательно закрыл за собой дверь.

— Здравствуйте.

— Здравствуй. Ты Одуванчиков? Почему тебя зовут офицером?

Одуванчиков не ответил.

Поляница поймал Кощеева за полу шинели.

— Куда? Покуры, будь ласка.

— Посиди, — сказал Зацепин. — Послушаем, как офицер молчать будет.

— Возьми градусник, — голос Кошкиной отдавал материнской нежностью. — Какой милый мальчик. Как тебя зовут?

— Его зовут Вова, — сказал Зацепин.

— Это верно… что о вас говорят, товарищ сержант? — вдруг выпалил Одуванчиков и густо покраснел.

— Дурак ты, Вова, — сказал Зацепин.

Кощеев сплюнул в золу под ногами.

— А что обо мне говорят?

— Ну… вы знаете…

— Допустим, Вова, все это глупые сплетни.

Одуванчиков разволновался, едва не выронил градусник.

— Не зовите меня Вовой… И насчет того… конечно же… то не главное… извините, я так путано говорю… Мне казалось… Я уверен…

За дверью притихли.

— У тебя руки в порезах, Володя. Я их обработаю… Потерпи, будет больно.

— Вы много пережили?.. Не о том я спрашиваю… Эти, за дверью, мешают… Пусть!..

— Милый мальчик! Все вы тут с ума посходили…

Следующим был Поляница. Он туманно намекнул о красоте днепровских притоков на Полтавщине и поинтересовался, где думает жить товарищ Кошкина после демобилизации.

— Я из Приморья, — сказала Кошкина.

— Я ж сам с Прыморья! — обрадовался Поляница и тут же попросил адресок.

— Что-то я вас плохо понимаю, рядовой… как? Поляница. Можете говорить попонятней?

— Могу! — ответил Поляница.

— Разговаривал он как-то с ребятами из Украины, — Кощеев помолчал, нагнетая интерес к теме, — так они бегали по всей дивизии, искали переводчика. Думали, что какой-то иностранный шпион…

Солдаты с готовностью засмеялись.

Потом место Поляницы на стуле занял Посудин.

— У вас простуженный вид. Возьмите градусник… Я слышала, вы студент?

— Юридический…

— Наверное, неинтересно: параграфы, статьи, законы?

— За параграфами — многое. Люди, судьбы…

— Но какие люди. Воры, бандиты…

— Не всегда… Как вы относитесь к пленному?

— Как я могу относиться к больному?

— А если он убил кого-нибудь?

— Не знаю…

— Отняли бы вы жизнь у больного человека, который в болезни своей принес много зла людям?

— Зачем такие трудные вопросы? Наверное, не на все можно ответить… И приведите в порядок ногти. С заусеницами знаете как бороться? Я вас научу. Очень просто. У вас жуткие заусеницы.

— Я все более прихожу к мысли, что сейчас нужнее прокуроров философы, нет, люди искусства — писатели, художники, артисты… Чтобы оттаяли люди, чтобы опять научились отвечать на трудные вопросы… Однажды после отбоя увидел свет в канцелярии. Заглянул за циновку, а там старшина Барабанов при керосиновом фонаре читает тонкую потрепанную книжицу. А на лице — вы бы только видели! — удивление и радость. Какое-то непередаваемо хорошее выражение лица. Я даже подумал, что кто-то другой сидит за его столом. Утром нашел в столе книжку — детский рассказ Льва Толстого «Филиппок»… Тогда я захохотал, потому что ничего не понял. А теперь вижу этот случай совсем в другом свете.

— Значит, все ваше учение пошло зря? Вам снова надо будет учиться на художника или писателя?

— Не в учении дело… Боюсь, не хватит пороху на такое занятие…

— Ну вы скажете! Солдатом быть — пороху хватило, а книжки писать — не хватит? Неужели такой труд?.. Температура все-таки есть. Посидеть бы вам денек в казарме. Я скажу старшине.

— Большое спасибо…

— Вот порошки. Сегодня перед сном два, утром тоже два. Понижающее.

— Не беспокойтесь. Спасибо… А насчет того, какой труд… Показать человеку, каков он, наверное, тяжкий труд. Это и сверхправда, и сверхмужество… И риск.

— Риск?

— Я заметил, мало кому хочется знать о себе всю правду.

— Чудно… Может, все не так? Может, все на самом деле легче?

— Редко кто из больших писателей был признан в свое время… Это страшно.

— Значит, вы будете доучиваться на прокурора?

Посудин не ответил.

— Дела! — Зацепин завозился за дверью.

— Уведет женщину из-под носа, — сказал Кощеев. — Военная хитрость всех прокуроров, а вы уши развесили. Художника слова понимать надо.

— Как тебе не стыдно, Иннокентий, — с обидой откликнулся Посудин. — Ты совершенно не прав.

Кошкина рассмеялась и велела Посудину одеваться.

— Следующий!

Следующим был бравый и подтянутый ефрейтор Зацепин.

— Идите, братва, отдыхайте, — разрешил он. — До ужина можно соснуть.

— Заботливый! — сказал с восхищением Поляница. — Ридный папа! Пока без мамы.

— Тоже стратег, — сказал Кощеев, ему очень не хотелось оставлять «без присмотру» симпатичную санинструкторшу. Тем более что ефрейтор прослыл опасным малым: переписывался сразу с тремя девушками из родного Кузбасса и двумя — из других городов Союза. Его почему-то любили даже младшие командиры, несмотря на его склонность к легкому вранью.

Кошкина распахнула дверь.

— Вы невоспитанный человек, товарищ ефрейтор. Вы намеренно заставляете себя ждать? Вы же последний остались! И кто вам только звание присвоил?

Поляница расплылся в улыбке.

— Так вин вкрав лычку у каптерке!

Кощеев с удовольствием смотрел на растерянного Зацепина, а Посудин подумал, что Кошкина терпеть почему-то не может бравых и подтянутых ефрейторов, которых любят младшие командиры.

— Пойдемте, славяне, — поднялся Одуванчиков. — Ничего у него не получится.

После отбоя казарма некоторое время гудела солдатскими голосами. Старшина сидел за циновкой и не вмешивался. Затем не выдержал.

— Чтоб, значит, никаких звуков! — И ушел вообще из казармы, предупредив дневального, что строго с него спросит, если звуки не прекратятся.

Солдаты поострили на тему звуков. Зацепин рассказал несколько старых анекдотов. Отсмеявшись, опять вспомнили японца, которого «заарканили» Кощеев и Посудин. В который раз спрашивали, что интересно-полезного есть в том доте.

— Слезы, — ответил Кощеев из-под одеяла. — Пустые жестянки и две кучи дерьма. Одна для себя, другая для гостей.

— От брешеть! — отозвался Поляница. — Студент казав: гейши там сховались. Целая рота.

Поговорили о гейшах. Постепенно замолкли. Махорочный терпкий дух рассеялся. Казарма погрузилась в сон. Дневальный сидел у дверей на табурете, и над головой слабо светилась полоска фитиля керосиновой «семилинейки». Нервно прислушиваясь к тишине за стенами казармы, прибавил немного света. В его руках появилась книга. Бесшумно полистав, углубился в чтение. Был он похож на настороженного зверька, ворующего кур.