Ральф 124С41+ - Гернсбек Хьюго. Страница 15

Почти всё время, пока светило солнце, каждая батарея вырабатывала около ста двадцати киловатт энергии. Легко себе представить, какую огромную мощность развивал весь агрегат. Он снабжал Нью-Йорк энергией. Половина батарей работала для обслуживания дневных нужд города, тогда как другая заряжала химические газовые аккумуляторы на ночное время.

В 1909 году Ков из штата Массачусетс изобрёл термо-электрический генератор солнечной энергии, вырабатывавший ток в шесть ампер при напряжении десять вольт, или одну шестнадцатую киловатта с поверхности в шестнадцать квадратных футов. С тех пор многие изобретатели занимались вопросом усовершенствования солнечных генераторов, но лишь в 2469 году итальянец 63А 1243 изобрёл фотоэлемент, который произвёл переворот в электротехнике. Этот итальянец обнаружил, что производные радия класса М в сочетании с теллуром и арктуром могут дать фотоэлектрический элемент, очень чувствительный к ультрафиолетовым лучам солнца и вследствие этого способный превращать излучение непосредственно в электрическую анергию без потерь.

Ознакомившись с агрегатом, Элис заметила своему спутнику, что у них за океаном имеются такие же установки, но только меньших масштабов.

— Это в самом деле колоссальное сооружение. Но что придаёт небу над нами этот чёрный оттенок?

— Чтобы избежать больших потерь из-за атмосферных явлений, — объяснил Ральф, — двенадцать гигантских башен, которые вы видите, работают с полной нагрузкой, пока генераторная установка находится в действии. Это создаёт над ней частичный вакуум. Так как именно воздух поглощает огромное количество лучей, само собой понятно, что гелиодинамофорная установка получает их гораздо больше, поскольку воздух над ней чист и разрежён. По утрам башни направляют свою энергию на восток, с тем чтобы очистить там, насколько возможно, атмосферу, и для этой же цели после полудня она вся обращается на запад. Всё вместе взятое объясняет, почему эта установка производит на тридцать процентов больше энергии, чем те, которые работают в обычной атмосфере.

Смеркалось, и они возвратились в город, пролетев расстояние до башни Ральфа меньше чем за десять минут.

Спустя некоторое время возвратился отец Элис. Она поспешила ему рассказать, как чудесно провела день в обществе их знаменитого хозяина.

Вскоре после обеда Ральф повёл гостей в свой телетеатр. В одном конце этой большой комнаты была устроена неглубокая авансцена с тяжёлым занавесом, какие существовали во все времена для любых спектаклей. В глубине комнаты были расставлены мягкие кресла.

Когда, все трое сели, Ральф передал Элис программу пьес и опер, которые шли в этот вечер.

— Взгляните! — воскликнула она. — Сегодня в Национальной опере идёт французская оперетта «Нормандка». Я много читала и слышала о ней. Мне очень хотелось бы её посмотреть.

— С большим удовольствием, — ответил Ральф. — Между прочим, я тоже не видел её. Я был так занят в лаборатории, что уже не раз пропускал постановки: теперь дают только два представления в неделю.

С этими словами он подошёл к большому распределительному щиту, с которого свисали провода и штепсельные вилки. Одну из них он вставил в гнездо с надписью «Национальная опера». Затем он повернул несколько рукояток и выключателей, после чего возвратился к своим гостям.

Через несколько мгновений послышались удары гонга и свет в комнате стал медленно гаснуть. Оркестр заиграл увертюру.

Возле сцены было установлено много громкоговорящих установок, причём акустика была очень хорошая — нельзя было подумать, что музыка передаётся из здания Национальной оперы, за четыре мили отсюда.

Как только смолкли звуки увертюры, поднялся занавес. За ним были установлены сотни телефотов специальной конструкции, заполняющие всё пространство неглубокой сцены. Аппараты были соединены сериями и связаны так искусно, что на задней стороне сцены не видно было ни одной щели или трещины. В результате такого устройства все предметы со сцены оперного театра проектировались в натуральную величину на составных экранах телефотов на сцене телетеатра. Иллюзия была настолько полной, что трудно было догадаться, что актёры на телефотной сцене не были живыми людьми из плоти и крови. Голоса были слышны отчётливо и ясно, поскольку передатчики находились всё время возле певцов.

В антракте Ральф рассказал своим гостям, что каждый театр в Нью-Йорке имеет до двухсот тысяч абонентов, причём зрители в Берлине или Лондоне слышат и видят представление не хуже, чем здешние жители. Учёный отметил, что театры Парижа, Берлина и Лондона также имеют большое количество абонентов как в своём городе, так и за границей, однако список абонентов нью-йоркских театров несравнимо обширнее.

— Трудно даже вообразить себе, — задумчиво проговорила Элис, — как нелегко было людям в прежние времена, когда им хотелось увидеть какое-либо представление. Недавно я где-то прочла, что наши предки готовились к поездке в театр чуть ли не за несколько часов до начала представления. Им приходилось надевать специальные костюмы, причём требования в этом отношении заходили так далеко, что одевались по-разному в оперу и в драму. Затем надо было добраться до самого театра — ехать туда, а может быть, даже идти пешком! Помимо этого, если представление им не нравилось, бедняги вынуждены были сидеть до конца спектакля или возвращаться домой не солоно хлебавши. Как бы они оценили удобства наших телефотов, быстроту и лёгкость, с какою мы можем переключаться с одного представления на другое, пока не найдём то, которое понравится нам больше всех. Тем, кому нездоровилось или нельзя было выходить из дому, не удавалось посмотреть спектакль. Год назад я повредила себе ногу и во время болезни буквально не выходила из телетеатра. Просто не представляю себе, как могла бы я пролежать шесть скучнейших недель в постели, если бы не новый спектакль каждый вечер… Жизнь в старину, должно быть, была ужасной!

— Вы совершенно правы, — сказал Ральф. — Никто раньше даже во сне не мог увидеть то, что мне пришлось наблюдать на днях. Случайно я проходил мимо этой комнаты, когда моё внимание привлёк неистово громкий смех, и я захотел узнать, чем он вызван. Заглянув незаметно в дверь, я увидел своего десятилетнего племянника, решившего повеселить своих приятелей. Маленький сорванец включил дневное представление — «Ромео и Джульетта» в театре Бродвея — на английском языке, конечно. Одновременно он включил «Озорника» — фарс, передававшийся из Берлина, и в довершение всего добавил оперу «Риголетто», передававшуюся из «Гала-театра» в Милане на итальянском языке. Результат был, конечно, ужасающий. Это была какая-то какофония поющих голосов и музыки, но иногда из этого хаоса вдруг вырывался отдельный голос, потом слышался второй, поющий уже на другом языке. Получилось очень забавно, когда Джульетта с Бродвея позвала: «Ромео, Ромео, где ты?», а в ответ ей какой-то грубый немецкий голос завопил: «Сделайте из него котлету, бейте до смерти!» Изображения на экранах мелькали как в тумане, иногда в передачу спектакля из одного театра врывалась передача из другого, при этом возникали самые забавные ситуации, вызывавшие новый взрыв хохота ребят.

Ральф едва успел кончить свой рассказ, вызвавший дружный смех, как занавес поднялся. Все трое зрителей снова расположились в своих креслах, чтобы насладиться вторым актом оперы.

После окончания её гости по предложению Ральфа спустились в нижний этаж, надели роллеры и отправились на прогулку по ночному Нью-Йорку.

Компания покатила по Бродвею — историческому проспекту Нью-Йорка. Несмотря на то что было уже около одиннадцати часов вечера, было почти также светло, как в полдень: ярко светили иридиевые спирали, подвешенные высоко над перекрёстками улиц. Эти спирали излучали чистый, ослепительно белый свет, по своей природе близкий к солнечному.

Этот свет был, кроме того, совершенно холодный, поскольку вся электрическая энергия превращалась в свет и не было потерь на тепло. Все улицы до одной, даже самые далёкие переулки, пользовались этим освещением.