Трилогия о королевском убийце - Хобб Робин. Страница 142

— Конечно, мой король, — сказал я смущенно.

Я не понял, почему он счел нужным повторить свое распоряжение, и подумал, что от меня, возможно, ждут какого-нибудь другого ответа. Но шут уже вставал на ноги, и чего-то в нем — не взгляда, не изгиба рта и даже не поднятой брови — было достаточно, чтобы заставить меня замолчать. Шут собрал тарелки, все время весело болтая с королем, а потом нас обоих отпустили. Когда мы уходили, король смотрел в огонь.

В коридоре мы открыто обменялись взглядами. Я открыл было рот, но шут засвистел и не переставал, пока мы не спустились на целый лестничный пролет. Тогда он схватил меня за рукав, и мы остановились на площадке между этажами. Я понял, что он обдуманно выбрал это место. Никто не мог увидеть или услышать наш разговор, оставаясь незамеченным. И тем не менее со мной заговорил даже не шут, а крыса на его скипетре. Он поднес ее к моему носу и запищал крысиным голосом:

— Ах, но ты и я, мы должны запоминать все, о чем он забывает, Фитц, и сохранять это для него. Ему очень тяжело дается казаться таким сильным, как сегодня. Пусть это тебя не обманывает. К тому, что он сказал тебе дважды, ты должен отнестись особенно серьезно, потому что он очень хотел удержать это в голове и быть уверенным, что ты получил его распоряжение.

Я кивнул и решил доставить свиток Верити сегодня же ночью.

— Этот Волзед мне что-то не по душе.

— Не о Заде Вола ты должен думать, а о его ушах. — Внезапно он установил поднос на длиннопалую руку, поднял его высоко над головой и запрыгал по ступенькам, оставив меня одного с моими мыслями.

Я доставил свиток этой ночью, а в последующие два дня выполнял задания, которые дал мне Верити раньше. Я использовал жирную колбасу и копченую рыбу в качестве хранилища для моих ядов, завернутых в маленькие пакеты. Это я мог легко разбросать, убегая, и надеялся, что приманок хватит на всех, кто будет преследовать меня. Каждое утро я изучал карту в кабинете Верити, а потом седлал Уголек и отправлялся со своими ядами туда, где, по моему мнению, легче всего было столкнуться с «перекованными». Руководствуясь предыдущим опытом, я брал с собой короткий меч, что поначалу изумляло и Хендса, и Баррича. Я объяснил, что ищу дичь на случай, если Верити захочет устроить зимнюю охоту. Хендс принял это легко, а Баррич поджал губы, показав, что знает о моей лжи и знает также, что я не могу сказать ему правду. Он не допытывался, но ему это не нравилось.

Дважды за десять дней «перекованные» нападали на меня, и оба раза я легко уходил от них, разбрасывая отраву. Они жадно накидывались на нее и даже не разворачивали мясо, прежде чем запихать его себе в рот. Каждый раз на следующий день я возвращался на это место, чтобы доложить Верити, скольких я убил и как они выглядели. Вторая группа не соответствовала ни одному описанию из тех, которые мы получили. Мы оба заподозрили, что «перекованных» было больше, чем нам докладывали.

Я выполнял свою работу, но гордости не испытывал. Мертвые «перекованные» были еще более жалкими, чем живые. Оборванные, тощие существа, обмороженные и израненные после постоянных драк между собой. Смертельные яды, которыми я пользовался, скрючивали их тела, превращая «перекованных» в карикатуры на людей. Лед блестел на их бородах и бровях, а кровь, лившаяся из их ртов, была похожа на вмерзшие в снег рубины. Семь «перекованных» убил я таким образом, а потом завалил замерзшие тела сосной, облил маслом и поджег. Не знаю, что для меня было более отвратительно — отравление или заметание следов.

Волчонок скоро понял, что я уезжаю каждый день, после того как накормлю его. Вначале он умолял меня, чтобы я брал его с собой, но однажды, когда я стоял над замерзшими «перекованными», которых убил, я услышал:

Это не охота, вот это. Это не работа стаи, это работа человека.

Его присутствие исчезло, прежде чем я смог упрекнуть его за то, что он снова вторгся в мое сознание.

Вечерами я возвращался в замок, к свежей горячей еде и теплому огню, сухой одежде и мягкой постели, но призраки «перекованных» стояли у меня перед глазами. Я чувствовал себя бессердечным зверем, который наслаждается уютом, после того как целый день сеял за собой смерть. Единственная моя отрада — каждую ночь мне снилась Молли, и я гулял и разговаривал с ней и не вспоминал о «перекованных» или об их обледенелых телах.

Наступил день, когда я выехал позже, чем намеревался, потому что Верити был в своем кабинете и задержал меня разговором. Надвигался буран, но он не обещал быть слишком лютым. Я не собирался в этот день ехать далеко. Но я обнаружил свежий след, и след этот принадлежал гораздо большей группе, чем я предполагал. Так что я поехал дальше, насторожив все мои пять чувств, потому что шестое чувство, Дар, не помогало в обнаружении «перекованных». Набегающие тучи закрыли небо гораздо быстрее, чем я ожидал. А след вел меня по тропкам, проложенным там, где мы с Уголек могли продвигаться только медленно. Когда я наконец оторвался от следа, смирившись с тем, что на этот раз они ушли от меня, то обнаружил, что заехал гораздо дальше от замка, чем намеревался, и рядом нет никакой проезжей дороги.

Поднялся отвратительный ветер, предвещавший снег. Я теснее закутался в плащ и повернул Уголек к дому, предоставив ей самой выбирать дорогу и скорость. Темнота сгустилась прежде, чем мы добрались до знакомых мест, и вместе с темнотой пришел снег. Если бы я за последнее время не изучил так хорошо эти места, то, конечно, заблудился бы. Но мы двигались дальше, как казалось, прямо в ледяные объятия ветра. Холод пробирал меня до костей, и я начал дрожать. Я боялся, что эта дрожь может стать началом судорог и припадка, которого у меня давно уже не было.

Я обрадовался, когда ветер наконец разорвал покров туч и луна немного осветила нам путь. Тогда мы прибавили шагу, несмотря на то что Уголек приходилось пробираться через свежевыпавший снег. Мы вышли из редкой березовой рощи на склон холма, который несколько лет назад сожгла молния. Ветер здесь был сильнее, потому что ничто не мешало ему, и я снова закутался в плащ и поднял воротник. Я знал, что, как только мы перевалим через эту гору, я увижу огни замка и хорошо проторенную дорогу, ведущую к дому. Поэтому я повеселел, и мы стали подниматься по склону холма.

Внезапно, как удар грома, я услышал стук копыт лошади, которая пыталась набрать скорость, но что-то мешало ей. Уголек замедлила шаг, потом откинула голову и заржала. В ту же секунду я увидел, как всадник выскочил из-за деревьев ниже по склону, к югу от меня. Лошадь несла всадника, два других человека цеплялись за нее — один за грудной ремень, другой за ногу всадника. Свет блеснул на взлетевшем и упавшем клинке, и человек, державший ногу всадника, вскрикнул и упал в снег. Но другой схватился за уздечку лошади, и из-за деревьев выскочили еще двое преследователей, набросившиеся на сопротивляющуюся лошадь и всадника.

Я вонзил шпоры в бока Уголек, с ужасом узнав в наезднице Кетриккен. В том, что я увидел, не было никакого смысла, но это не помешало мне начать действовать. Я не спрашивал себя, что моя будущая королева делает здесь ночью, без сопровождения, одна среди грабителей. Скорее я почувствовал, что восхищаюсь тем, как она держится в седле, заставляя свою лошадь вертеться и отбиваясь ногами от нападающих. Я выхватил меч, когда мы подъехали ближе, но не помню, чтобы я издал какой-нибудь звук. У меня осталось очень странное воспоминание об этой схватке — черно-белая битва силуэтов, игра горных теней, совершенно беззвучная, если не считать хриплых воплей «перекованных», когда они один за другим падали замертво.

Одного из них Кетриккен ударила в лицо, и он был ослеплен кровью, но все равно цеплялся за нее, пытаясь стащить с седла. Другой, не обращая внимания на бедственное положение своих товарищей, тянул за седельные сумки, в которых, по всей вероятности, было всего лишь немного еды и бренди, взятых для прогулки. Уголек повернула к тому, кто все еще держался за уздечку Легконожки. Я увидел, что это женщина, а потом мой меч вошел в нее и вышел так же бездушно, как если бы передо мной была куча дров. Такой странный бой. Я чувствовал Кетриккен и себя, страх ее лошади и радость обученной бою Уголек, но ничего не исходило от нападавших. Совсем ничего. Ни клокочущей ярости, ни мучительной боли от ран. Для моего Дара их тут вообще не было — все равно что снег или ветер, которые тоже сопротивлялись мне. Словно во сне, я увидел, как Кетриккен схватила одного из нападавших за волосы и отогнула его голову назад, чтобы перерезать горло. Из раны хлынула черная в лунном свете кровь, запачкав ее куртку и оставив блестящий след на шее гнедой лошади, и нападавший упал. Я поднял меч, чтобы ударить последнего, но промахнулся. Кетриккен не промахнулась. Ее короткий клинок блеснул в воздухе, легко прошел через ребра в легкие и так же легко вышел обратно. Кетриккен ногой отбросила обмякшее тело.