Искусство соблазна - Айвори Джудит. Страница 58

— Как он выглядел?

— Кто? — спросила она. — Зак?

Стюарт снял шляпу. Карета отъехала от тротуара.

— Что заставило тебя выйти за него замуж?

— Я не знаю. — Эмма смотрела в окно. Вначале она подумала, что поставит на этом точку, но вдруг начала говорить, глядя на проезжавшую мимо цветочную тележку: — Когда я впервые встретила его, я не поверила, что он викарий. Я думала, что викарий должен быть такой... пуританский, скучный — положительный, одним словом. — Она прижалась затылком к подбитому ватой изголовью сиденья. — Мы встретились во время игры в покер. Чарли взял меня под свое крыло всего за неделю до этого. Итак, я смотрела, как Чарли, Тед и Бейли играют в карты в пабе на Чейни-стрит, и тут входит этот священник, все чин по чину, в белом воротничке и с Библией в руках. Они быстренько разули его в покер, положили на лопатки при его же раздаче.

Однако выяснилось, что у Зака были необыкновенно глубокие карманы — он умел изымать деньги у незнакомых людей. У него к тому же был необычайно хорошо подвешен язык. По ходу дела выяснилось, что он играет на церковные деньги, возвращая исходную сумму по назначению, а навар оставляет себе. Увы, в тот раз все его денежки перекочевали к Чарли, Теду и Бейли. И тогда они открыли ему правду: не давать же пропадать такому талантливому парню, как Зак Хотчкис. Так Чарли сказал.

Для Зака это стало чем-то вроде Божьего откровения. «Разлучение жадных и бесчестных с их деньгами» — так он это называл. Он получал удовольствие и от процесса, и от результата, считая то, что он делает, в определенном смысле правомерным. Теперь я так думаю, но в то время я этого не осознавала. Похоже, такая жизнь ему нравилась, и собственная наглость приводила его в восторг. Под конец он стал организовывать такие масштабные «игры», которые до него в нашем кругу никто вести не решался. На какое-то время он даже сделал нас богачами.

Эмма вздохнула. Карета сделала поворот и слегка закачалась.

— Почему я вышла за него замуж? — повторила вопрос Стюарта Эмма, обращаясь скорее к себе. И себе же ответила: — Потому что я была молодой. Потому что я думала, что он бесстрашный. — Она вздохнула. — Но в душе он был и оставался наперсточником. Он знал только один трюк: быстрее двигай наперсток.

Больше она ничего не говорила. Довольно и этого. Тогда вмешался Стюарт:

— Он был обаятельным?

Эмма растерялась, заморгала, посмотрела на него. Темная одежда Стюарта сливалась с темно-красной, в полумраке почти черной, обивкой салона. Она засмеялась — чуть театрально.

— Зак умел улыбаться тебе так, как будто ты — солнце в его вселенной. Если, конечно, не считать того, что его вселенная каждые десять минут меняла солнца. А его самой любимой оставалась бутылка с джином.

— Выходит, его служба викарием — очередная мошенническая проделка? — с сарказмом спросил Стюарт.

— Вы о Заке? В Малзерде, где мы жили?

Он кивнул. Он был очень сосредоточен и внимателен, вопрос был задан не из праздного любопытства, хотя Эмма не вполне понимала, с какой целью.

— Нет, тут все было честно. Он год изучал теологию в Кембридже, два года учился в англиканской семинарии. В юности он хотел стать викарием. Затем, как он сам говорил, он решил, что будет дурачить людей каким-то иным способом. — Она засмеялась. — Он стал думать о религии как об особом виде мошенничества. И считал так до тех пор, пока не случилась беда. В ту ночь, когда меня ранили, он молился. Я никогда не слышала, чтобы он так молился. Он просил у Бога, чтобы оставил меня в живых и чтобы его сестра освободилась. — Эмма невесело усмехнулась. — Полагаю, Бог удовлетворил только одно его желание.

— Викарий-агностик. Как интересно.

— О нет. Он верил в Бога. Он просто не желал этого признавать. В глубине души он верил и в то, что есть рай, и в то, что он непременно попадет в ад. Ближе к концу жизни он уже был в аду.

Стюарт смотрел на нее, и лицо его было словно каменное.

Вначале, у нее все похолодело внутри — она побоялась, что сказала что-то не то, оскорбила Стюарта, передав отношение покойного мужа к религии или отправляя мужа в ад.

Она не посмела рассказать ему остальное: что когда ее, раненную, больную, волокли туда, куда она совсем не хотела ехать, — домой, она сама чувствовала себя жертвой обмана. И муж ее, преступник, не признающий никаких законов, всю ночь в поезде бормотал над ней молитвы — он знал наизусть весь молитвослов. Она чувствовала себя предательницей, но это чувство было весьма противоречивым. Нет, она ничего не имела против того, что Зак в итоге действительно оказался священником или почти священником, Единственное, что ей было не по нутру, — так это его стремительный скат к религии в тот момент, когда подошел час расплаты. Зак был циником наоборот. Он совершил ту же ошибку, что совершают все плохие викарии: делал вид, что он лучше, чем есть, — но только вывернул ее наизнанку: я притворился более циничным, более знающим жизнь, более ловким, чем он был на самом деле. Какое определение противоположно по смыслу слову «ханжеский»? Вот это определение годится для Зака. Мальчик, показывающий «нос» Богу, ребенок, шалящий назло, — таким был Зак. А ведь она, став его женой, считала, что вышла замуж за человека с непростой, путаной, но все же твердой системой ценностей.

Что касается Стюарта, из всего того, что рассказала о своем покойном муже Эмма, он принял для себя лишь то, что «ужимки и прыжки» ее покойного мужа до сих пор вызывают у нее смех.

Эмма осторожно посмотрела на Стюарта. Он поднял голову так, чтобы глаза их встретились, и быстро улыбнулся. Предложение мира.

Настроение у Эммы чуть-чуть поднялось. Словно в темноту пробился луч надежды, свет новых возможностей. Стюарт ревновал ее к Закари Хотчкису. Он его не любил. Неужели виконт Монт-Виляр мог ревновать ее к мертвому лишь потому, что при всей сложности ее отношений с мужем она все-таки испытывала к нему теплые чувства?

Эмма отвернулась к окну, чтобы скрыть едва заметную улыбку, которая явно была не к месту. Но в животе ее разливалось тепло, ощущение радости, удовольствия. Она чувствовала легкость во всем теле, словно у нее вырастали крылья.

Что касается Стюарта, то ревность или неприязнь были слишком мягкими словами для того, чтобы выразить то, что он на самом деле испытывал к Хотчкису. Если бы он уже не был мертв, Стюарт от всей души пожелал бы ему смерти.

Еще только полдень, а делать больше нечего. Нечего, покуда приятель Эммы Вандеркамп не пришлет вестей. И Стюарта это ужасно расстраивало. Каково было ему смотреть, как она, кругленькая, стильно одетая, садится в кеб одна, чтобы ехать в отель, в то время как он вынужден возвращаться к себе, в свой дом, расположенный всего в трех кварталах от «Карлайла». Ему бы хотелось пригласить ее куда-нибудь. Провести день с ней. Может, она согласилась бы выпить с ним чаю у него дома. Поговорить. Просто поговорить. Ладно, не только. Но он смог бы довольствоваться возможностью просто смотреть на нее.

И еще ему только сейчас пришло в голову, что он подвергает ее жизнь опасности. Впервые он осознал это ясно, и осознание этого факта стало для него шоком. Он впервые задумался о том, стоят ли статуэтка и серьги того, чтобы она из-за них так рисковала.

До сих пор, стоило Стюарту вспомнить хитрую, противную физиономию Леонарда, и все сомнения в целесообразности затеянного им предприятия разом отпадали. Его непочтенный родственник не имел права держать у себя то, что скрашивало его, Стюарта, детство.

Появилось и еще что-то новое. Новое чувство. Чувство благодарности. Он безраздельно верил Эмме и высоко ценил ее помощь. Его ошеломила ее компетентность. Она его даже несколько беспокоила. До него только сейчас вполне дошло, что она запросто могла бы исключить его из «игры» и раздобыть ценную статуэтку лично для себя, не говоря уже обо всех тех суммах, что проходили через нее. Не то чтобы он думал, что она его обманет. Она хотела жить в своем домике у подножия того холма, на котором стоял Данорд. Но ни знание о ее намерениях, ни умение проникать в ее мысли — ничто из этого значения не имело. Однажды он попросил ее довериться ему, довериться бездумно, как прыгнуть вниз с высоты. И он в качестве ответного шага сделал то же самое.