Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович. Страница 47

— Поздравляю тебя с нашей общей победой, — сказал подполковник Щур, — но праздновать некогда. Полк получил новую задачу. — И, взяв карту, объяснил суть дела. — У тебя есть время, поезжай, осмотри рубеж, где батальон вел бой. Что было оставлено, подобрать. Убитых похоронить. Да не забудь зайти к Мощенко, а то он еще не знает, что ты жив и невредим. Он богатый — на станции Хотмыжск захватил несколько эшелонов.

— А, пехота, живой?! — искренне обрадовался мне Петр.

— Живой.

— А мы тут с Николаем, грешным делом, тебя помянули.

— Рано.

— Ну, тогда сейчас налью такого деликатеса, из такой бутылки, какой ты еще в жизни не видывал. Выпьем за твое здоровье и успехи…

Мощенко достал бутылку диковинной формы и налил из нее в крышки от фляг какую-то темно-вишневую жидкость, густую и вязкую, словно мед. Потом разбавил спиртом, чтобы «легче прошло».

— Дай что-нибудь покушать, — попросил я, — а то голодный как волк.

Появились тушенка, колбаса, помидоры. Мы на ходу выпили, закусили, и я заторопился в обратный путь. Ко мне подошел Сапронов, и по его лицу я понял, что у него все в порядке. После беседы в особом отделе ему сказали, что он свободен и может отправляться в медсанбат. Подлечившись, Сапронов вернулся в батальон на свою прежнюю должность.

11 августа командир полка вызвал к себе командиров батальонов и полковых подразделений, начальника штаба подполковника Самагина и своего заместителя подполковника Харитонова. Мы уселись на трофейный бронетранспортер, которым управлял пленный водитель, и поехали в район села Крысино, что в четырех-пяти километрах от Богодухова.

Целью поездки была рекогносцировка. Наутро нам предстояло перейти в наступление. Щур сообщил, что на переднем крае мы должны сменить подразделения дивизии, которая вела здесь бои с фашистами, но успеха не имела. Нам предстояло совершить марш примерно в двадцать километров.

Когда рекогносцировка была закончена и все вопросы решены, командир полка обратился к переводчику, младшему лейтенанту Давиду Семеновичу Пурицу, ставшему помощником начальника штаба полка по разложению войск противника:

— Скажи Гансу: если он хорошо будет смотреть за машиной, мы будем считать, что он добровольно сдался в плен.

— Гут, гут, — ответил Ганс и похлопал Пурица по плечу.

— А теперь скажи, что с русским офицером не имеет права фамильярничать даже свой солдат.

Пуриц перевел.

— А разве ты офицер? — изумленно спросил по-русски Ганс.

Это было так неожиданно, что мы, глядя на растерявшегося Пурица, расхохотались. Пуриц действительно мало походил на военного.

Вернувшись в свои подразделения, стали готовиться к маршу, но сменяющие нас пришли поздно, примерно в два или три часа ночи. Поэтому, как мы ни старались, к указанному времени выйти на исходный рубеж не смогли. Утро застало нас на марше. В голове полковой колонны шел 1-й батальон. На подступах к селу Крысино на дивизию совершила массированный налет авиация противника. Группы по тридцать-сорок бомбардировщиков сыпали бомбы на колонны.

Наш батальон под бомбежку не попал и вышел на исходные позиции. Левее находился 42-й гвардейский стрелковый полк.

Хотя мы и пришли сюда, чтобы перейти в наступление, обстановка сложилась не в нашу пользу: артиллерия не успела развернуться, как танки и пехота фашистов перешли в атаку. Под давлением превосходящих сил 42-й гвардейский стрелковый полк стал отходить.

Меня вызвал командир полка. Он стоял у копны сена, здесь же был и командир дивизии генерал Бакланов. Когда я подошел, то услышал его приказ командиру полка закрепить рубеж и отразить натиск неприятеля.

После этого Бакланов сел в машину и уехал, а командир полка обернулся ко мне:

— Слышал? Ни шагу назад! Давай зарывайся в землю и держись, як Мартын за мыло.

— Ясно, товарищ подполковник, но у меня же нет артиллерии!

— Начинай окапываться, а я сейчас вон там, — он указал на противоположную сторону балки, — оборудую НП и организую тебе помощь. Главное, держись. Все ясно?

— Ясно, товарищ подполковник.

— Ну, дерзай!

Вместе с Ильиным, Кузьмичом, радистом и телефонистом мы заняли под батальонный НП большую, но неглубокую яму. Отсюда хорошо были видны и наши зарывавшиеся в землю роты, и отходящий 42-й гвардейский стрелковый полк, и медленно надвигавшиеся на левый фланг немецкие танки.

Чем их бить? Несколько ПТР не выход из положения. Утюжа наш передний край, гитлеровцы продолжали двигаться на Богодухов, над которым висели вражеские бомбардировщики.

Мимо нас прошел подполковник-артиллерист и начал в бинокль наблюдать за противником. Я подошел к нему, представился и спросил, не нас ли будет поддерживать их часть?

— Нет. Я выбираю, куда лучше дать залп «катюш».

Вскоре послышался уже хорошо знакомый нам гул.

В расположении врага стали рваться снаряды. Позади, откуда велась стрельба, поднялось облако дыма, и туда устремились фашистские самолеты.

После залпа «катюш» подполковник-артиллерист уехал, и остался наш батальон со своими тремя ротами один на один против нескольких десятков танков. Авиация противника по-прежнему бомбила, обстреливала и прижимала к земле подразделения, находившиеся на марше. Так что настроение у нас было неважное.

Когда дым от реактивных снарядов рассеялся, мы увидели, что два или три «тигра» горели. Остальные приостановились. Но как только подтянулась пехота, они снова двинулись вперед. В глубокой балке позади нас раскинулось село Крысино. Я решил отвести за него батальон и там занять оборону, так как для танков балка была все же препятствием. И в самом деле, машины через нее не пошли, а атаки пехоты мы отбили. Положение несколько стабилизовалось, однако обстановка оставалась неясной. Поэтому, когда к нам подъехал командир 3-го батальона Мощенко, я предложил ему выдвинуться на наш рубеж и обороняться вместе.

— Ты прав, — согласился он и послал связного передать приказание, затем рассказал мне, что командир полка А. К. Щур тяжело ранен в живот (Петр помог перевязать его и отправил в тыл), гитлеровцы прорвались к штабу полка, но их отогнали.

Много лет спустя, знакомясь с хранящимися в архиве документами нашего полка, я с волнением прочитал несколько скупых строк политдонесения от 4 августа 1943 года: «Знаменосец 39-го гвардейского стрелкового полка комсомолец Александр Тимофеевич Кузнецов попал под сильную бомбежку немецких пикирующих самолетов. Не склонив головы перед опасностью, погиб на поле боя с поднятым Знаменем, которое оказалось изрешеченным осколками, но спасено подоспевшими бойцами».

Это произошло как раз в то время, когда противник прорвался к штабу полка.

Верхом на лошади к нам прискакал начальник штаба полка подполковник Самагин. Голова его была забинтована, повязка пропиталась кровью. Не слезая с лошади, он сказал, чтобы мы удерживали здесь оборону и что, поскольку Щур ранен, а заместителя командира полка подполковника Харитонова пока нет, командование полком он берет на себя. От него же мы узнали, что ранен и начальник штаба дивизии полковник Бельский. Пообещав установить с нами связь по телефону и радио, подполковник Самагин уехал.

Мы почувствовали, как зверски хочется есть. Пошарили у себя и обнаружили сухари и мед во фляге. Стали по очереди поливать медом сухари и грызть их. Мучила жажда, но воды ни у кого не оказалось.

Тем временем была установлена связь с ротами; нас отделяло метров четыреста-пятьсот. День близился к концу. Противник молчал. Опасаясь за левый фланг, я перебросил туда один взвод и два ружья ПТР. Эта группа заняла оборону под прямым углом к переднему краю батальона. 3-й батальон вышел на одну линию с нами и тоже окопался. Вдруг в районе 2-й роты послышалась интенсивная ружейно-пулеметная перестрелка. Звоню туда:

— Что происходит?

— Фрицы атакуют… Огонь! Огонь! Ты что оглох, что ли? Простите, это я пулеметчику…

— Алло! Алло!

Но трубка молчала.

Мы с Ильиным вскочили на лошадей. Не доезжая до переднего края, спешились — и бегом к командиру роты. Фашисты уже отходили, а спустя четверть часа все стихло.