Ловушка (ЛП) - Кендалл Беверли. Страница 2

Другая причина состоит в том, что Митч не из таких. Он чересчур взрослый и ответственный. Мама думает, что из-за смерти родителей он повзрослел раньше своих лет, а раз это говорит Морин Николс, то это многое значит. Матери-одиночки склоны судить мужчин гораздо более критично.

Нет, сначала он не обрадуется, но потом придёт в себя. Он захочет этого ребёнка так же сильно, как и я… в конце концов.

Из Митча получится отличный отец. Я это знаю.

Как и знаю, что мы справимся.

— Митч. — Против моего желания его имя вырывается скрипучим шёпотом. Я нервно прочищаю горло и выступаю из кольца его объятий. Схватив за руку, веду его по коридору.

После автомобильной аварии, унесшей жизни его родителей, Митч переехал жить к своей старшей сестре Диане, из-за чего не совсем семнадцатилетнему, самопровозглашённому спортсмену досталась своя собственная квартира.

Его сестра вышла замуж за представителя богатейшей семьи Джорджии — и я говорю о больших деньгах. Её муж, Дэн, генеральный директор и владелец «Tolston Homes» — одной из ведущих строительных фирм, специализирующейся на роскошных домах по всей стране. Я до сих пор стараюсь не глазеть, когда оказываюсь в главном доме.

Дело в том, что у Митча есть пятилетний племянник и трёхлетняя племянница, которых он обожает. Они, в свою очередь, считают, что дядя Митч круче и интереснее любого парка развлечений или фильма Пиксар. Вы и сами знаете, что это значит. Да, им всё время хочется быть с ним, и они неизменно путаются под ногами. Плюс ко всему, из всего пространства дома, в котором можно уместить три семьи, именно в спальне Митча они устроили свою персональную игровую площадку.

Дэн предложил обновить дом и добавить квартирку над гаражом, чтобы дать Митчу личное пространство.

После этого мой парень поверил, что его зять умеет ходить по воде. И Дэн, который по профессии архитектор, не стал делать что-то заурядное. Нет, он спроектировал квартиру, фотографии которой могли бы украсить ежемесячный журнал его фирмы.

Это место абсолютно потрясающее. На кухне есть островок, глядя на который можно умереть от зависти, и большая столовая. Ещё в квартире две спальни — одна из которых главная, — две ванные комнаты, лофт наверху и огромная гостиная со сводчатым потолком.

В вышеупомянутой гостиной, я иду к дивану. Шоколадно-коричневому — любимый цвет Митча.

— Что происходит? — интересуется он беспечно, но с настороженностью в глазах.

Я опускаюсь на диван и тяну его за руку, усаживая рядом с собой. Он уступает, но продолжает всматриваться в меня с прорезавшей лоб крохотной морщинкой.

Мои руки начинают дрожать, поэтому я отпускаю его и сжимаю ладони в кулаки, положив их на бёдра.

— Ладно, теперь ты начинаешь пугать меня до ужаса. Что случилось? — у Митча напряжённый взгляд, как будто он старается увидеть — или скорее услышать, — что творится в моей голове.

В этот момент он бы услышал только беспорядочные, прячущие в себе смертельный страх бредни. Сердце стучит так сильно, что я слышу плеск крови в ушах. Сейчас начало июня и на улице под тридцать градусов жары, но, тем не менее, на обнажённой коже моих рук и ног выступают мурашки. Язык прилипает к нёбу.

За всем следует гнетущая тишина.

Я открываю рот, чтобы заговорить, но ничего не выходит. Митч прищуривается, выражение его лица становится настороженным, а челюсть сжимается.

— Пейдж, ты со мной расстаёшься? — его голос низкий и очень контролируемый. Он выглядит так, будто готовит себя к драке… или ссоре.

Из меня почти вырывается смех. Почти. Но страх в его глазах слишком близок к моему собственному.

— Нет. Господи, нет. Никогда. Я же люблю тебя, — тихо говорю я голосом искренним и ободряющим.

Облегчение смягчает линии его рта, а его рука полностью завладевает моей. Он одаривает меня одной из своих полуулыбок.

— Ну, Слава Богу. — После последовавшей тишины, выражение беспокойства возвращается на его лицо. — Тогда что? Я же знаю, что что-то не так.

И этот взгляд, такой беззащитный и ранимый, даёт волю словам, застрявшим в моём горле.

С трудом сглотнув, я смело выдерживаю его взгляд и говорю тонким голоском:

— Я беременна.

Глава вторая.

Митч

Беременна.

Чем больше это слово повторяется у меня в голове, тем меньше смысла в нём становится. И когда я мысленно проецирую его, оно кажется совершенно неправильным. Поэтому я отвергаю его. Смысл. Значение. Всё.

Пейдж с тем же успехом могла быть на другом конце страны, потому что именно настолько далёким я чувствую себя в этой ситуации. Моё тело может и здесь, но разум… нет.

Я даже не осознаю, что качаю головой, держась за отрицание, как за единственную ниточку, пока Пейдж не начинает кивать также решительно.

— Да, Митч, я беременна, — произносит она слабым, взволнованным голосом, пока я борюсь с реальностью.

С реальностью беременности моей девушки, которую она только что сбросила на меня.

Сейчас как раз тот самый момент, когда мир мог остановиться, а я бы с него спрыгнул. Я не подписывался на это.

Воздух. Господи, мне нужен грёбаный воздух.

Я вдыхаю, но на всей земле нет столько кислорода сколько нужно, чтобы мне снова стало легче дышать.

У меня перед глазами, видимо, всё размылось, потому что в следующий миг лицо Пейдж возвращается в фокус. Она выглядит одинокой и напуганной. Но как бы сильно мне не хотелось обнять и утешить её из-за этого выражения потерянной девочки, сейчас мне ничего не хочется сильнее, чем проложить между нами расстояние побольше.

Я привожу мысли в действие и встаю, отступая на пару шагов назад. Взбудоражено запускаю руки в волосы, сопротивляясь желанию вырвать пряди с корнем.

Кажется, будто я глазею на неё уже целый час.

— Господи Боже, Пейдж, — наконец, бормочу я, прежде чем отвернуться и уйти к кухонной столешнице. Мне нужно на что-нибудь опереться. Подняв локти, я переношу вес на основания ладоней, упёртых в столешницу в чёрно-коричневую крапинку. Плечи поникшие, голова опущена.

Так ухожу в свои мысли, что даже не замечаю Пейдж — не осознаю, что она сместилась с места, которое занимала — пока не чувствую её руку на своих плечах.

— Поговори со мной, — её голос такой же нежный, как прикосновение.

«А должен ли?» Вот, что мне хочется сказать. Но, конечно, я этого не делаю. Проблема сама по себе без разговоров не разрешится. К тому же я хочу знать, как это произошло.

Оттолкнувшись от столешницы, я поворачиваюсь к ней лицом.

— Это случилось, когда я был дома во время весенних каникул? В ту ночь? — Если в моём голосе и есть недоверие, то оно там потому, что она принимает таблетки, и в тот неожиданный визит домой мы занимались сексом ровно два раза. В десять утра следующего дня я уже летел обратно в Нью-Йорк. Я пробыл дома восемнадцать часов.

До этого у нас с Пейдж не было секса с рождественских каникул. Если она забеременела тогда, то сейчас бы уже была на шестом месяце, что, очевидно, не так. Мой взгляд падает к её узкой талии, потом ниже к худеньким, чуть загорелым бёдрам. Если уж на то пошло, Пейдж похудела с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Я не забыл сказать, что она на таблетках?

Она нерешительно кивает.

— Но как? Ты же пьёшь таблетки. — Мы перестали пользоваться презервативами, когда она начала принимать оральные контрацептивы в выпускном классе старшей школы почти два года назад.

— Ничто не даёт стопроцентную гарантию, Митч. Ты и сам знаешь, — отвечает она, словно зачитав предупреждение прямо с коробки. — Женщины беременеют и на противозачаточных.

Ради Бога. То, что мы попали в неудачную статистику, мне хочется слышать в самую последнюю очередь.

Я тяжело вздыхаю и откидываю голову, устремив взгляд к деревянным балкам, пересекающимся на потолке гостиной.